– Тим, не бойся. Я рядом. Переоденусь и вернусь. Слышишь? – не слышит. Он не слышит. Мальчик в панике, в глазах плещется что-то ужасное.
– Ты исчезнешь.
– Ни за что, – говорю твердо и уверенно. И только теперь понимаю, как попала.
Глава 8
Тимоша засыпет почти сразу. Я никогда не видела, чтобы так спали дети. Вытянувшись в струнку, как солдатик оловянный. Ощущение, что даже во сне он не может позволить себе расслабиться. И пижамка эта дорогая, но какая-то старушачья. Не подходящая мальчику. Как у обитателя дома престарелых, на пуговичках, в серую клетку, без ярких принтов. Безрадостная – вот точное определение. Надо будет купить ему нормальную, с трансформерами, детскую и нарядную.
– Что же с тобой такое случилось? – тихо выдыхаю я, склоняюсь над малышом, чтобы взять на руки и отнести в его кроватку. Он трогательный и очень красивый. Словно кукольный. Наверное мать была ошеломительной, да и отец не подгулял. Улыбался бы чаще, его можно было бы назвать полубогом.
– Нет. Не трогай. Не трогай меня, – я вздрагиваю от пронзительного писка. Задумавшись не замечаю, как Тимоша распахивает глаза. Они сейчас похожи на бездонные черные дыры, полные страха. Он не видит меня, он в таком ужасе, что просто не в состоянии оценивать окружающее. И лобик его покрыт испариной. – Не трогай. Мама. Не прикасайся.
– Тише, Тишка. Тише, – я шепчу успокаивающие слова, хотя мне самой страшно до чертиков. Личико вымазанное крошками от печений похоже на маску. Ребенок задыхается, а я стою как дура и шепчу какие-то пустые глупости. – Малыш, это я – Рита. Ты слышишь? Все хорошо. Все будет хорошо.
Дую на его щечку, легко, и кажется это его успокаивает. А так хочется прижать его к себе. Укрыть от всех его страхов. Но… Не трогай меня.
– Мама, – в его взгляде я вижу узнавание. И губки трогает легкая улыбка. Прошел странный припадок, слава богу. – Ты другая.
Причмокнув губками, Тимофей мгновенно снова проваливается в царство грез. Будто это не он сейчас выгибался на кровати и задыхался. Да что здесь, черт возьми, происходит? Я не могу с места двинуться. Мне страшно оставить Тимошку даже не секунду. Пусть спит здесь, в этой кровати, в этой комнате, пусть только будет обычным мальчиком и все. Он боится прикосновений, это я поняла. И правила этого дворца не пустые звуки. Они подчинены жизни маленького хозяина дома. Одно я знаю точно, я его не оставлю. Он мне послан судьбой, или богом, или кто там еще посылает старым девам возможность не бесполезно прожить жизнь?
Придвигаю тяжелое кресло поближе к кровати, обваливаюсь в него. И мне кажется, что я не смогу заснуть ни за что на свете. Но тут же забываюсь мутным липким бредом. Сном назвать это состояние язык не повернется.
Утро внезапно обрушивается на мой измученный организм. Кажется, что я просто моргнула и солнце по волшебству выскочило на небо, словно мячик. Но просыпаюсь я не от солнечных лучей, пробивающихся через рюши вырвиглазно-розовой гардины, а от взгляда. Ну да, такой, знаете, взгляд, как в толпе – сверлящий, физически ощутимый. Тело ломит от неудобного положения, в котором я все-таки вырубилась. Усталость и нервы таки сделали свое дело и нашли во мне тумблер выключения.
Тимошка сидит на краешке кровати, свесив ноги. Сидит прямо, не шевелясь, как крошечный робот в пижамке. И у меня по позвоночнику пробегает холодок.
– Ура, мама. Ты проснулась, – увидев, что я открыла глаза, оживает мой мальчик. – Я ждал. Бу говорит, что неприлично мешать людям отдыхать. И я вел себя прилично. А Бу уже приходила, хотела меня кормить. А я подумал, что ты забоишься без меня в этой комнате и не дался. И ты же мне обещала, что мы будем кушать вместе. А вчера меня не стошнило, представляешь. А я печенья ел и молоко пил.
Он говорит это с такой гордостью, будто то, что мы с ним натрескались вкуснятины не обыденность, а великое достижение. Бедный мой ребенок. Не отдам, не позволю его мучить. Никому. Даже если меня потом найдут в потайной комнате этого проклятого замка, как сказочную жену Синей Бороды, висящую на крюке.
– А ты говорила, что мы и завтракать будем вместе. Это же правда? Прям сам я буду кушать, да?
– Конечно. Только сначала ты сходишь в туалет, почистим зубки, умоемся и…
– Я сам? – распахивает изумленные глазища Тимошка. – Прям сам? И пасту на щетку мне самому давить? Ух ты.
– Конечно сам. Ты же уже взрослый. Сколько тебе лет?
– Ма, ты чего? Семь, конечно. Вот столько, – показывает пятерню и два пальчика на второй руке малыш. – Но Бу говорит, что она для того и есть, чтобы меня обихаживать. Вот. А в пансионе там нянечки были, но они такие противные, ужас. И кормили меня ужасно, аж зубки было больно. Хорошо, что ты вернулась.
Он соскакивает с кровати, подбегает, обвивает меня ручонками. И у меня сердце заходится от нежности и боли. Нянечек я бы поубивала.
– Беги в туалет, Тишка, – глажу его по голове и чувствую, как каменеет маленькое тельце. – Эй, ты чего?
– Не надо. Не надо. Не надо.
Не знаю что делать. Малыш весь дрожит, сжимается.
– Вас ведь предупреждали, – Бу влетает в комнату, словно стояла за дверью все это время. – Звать Тимофей надо только его настоящим именем. Рита, вас ждет Алексей Романович. И он уже начинает злиться. Идите в столовую. Завтрак накрыт.
– Я буду завтракать с Тимофеем. Я ему обещала, – говорю ровно и громко, не сводя глаз с мальчика. Он снова похож на простого ребенка. Если конечно к нему применимо понятие обычности. – И умываться мы будем вместе.
– Ох, девочка, – вздыхает нянька, но глаза ее теплеют. – Накличешь ты на наши головы грозу своим упрямством.
– Мама сказала, что я взрослый, – улыбается Тимоша, демонстрируя трогательную щербинку между зубами. – И пасту я сам на щетку намажу. И потом я сам буду кушать, поняла Бу?
– Рита, Алексей Романович…
– Я сама с ним разберусь, – машу рукой, хотя мне страшно, если честно. – Бу, у Тимофея нет аллергии на продукты? На яйца, например? И где мой костюм?
– Я его выкинула. Так приказал хозяин. Ему не нравилась ваша одежда, – отводит взгляд добрая няня. Черт, я начинаю злиться. И это очень плохо. Очень. Не хочу пугать малыша.
– Тимофей, мы уже выходим из графика, ты наверняка голодный. Так что бегом в туалет, – приказываю я мальчику, возбужденно вертящемуся под ногами. А его и уговаривать не нужно. Бросается с готовностью, но не в санузел моей комнаты, а в коридор. Я слышу как хлопает соседняя дверь. Дверь детской.
– А мне не нравится ваш хозяин, так и передайте ему. Завтракать надо в приятной обстановке, а не глядя на каменную морду человека, который распоряжается чужими вещами, и который родного сына лишает своего внимания, – у меня аж голова от злости кружится. Не наломать бы дров. – И пусть ваш дорогой хозяин хоть на мыло изойдет. Я здесь для того, чтобы его сын был счастлив, а не он.
– Рита, Алексей Романович любит сына…
– Поэтому не подпускает к себе? Не позволяет малышу быть просто ребенком? Или может из любви он его оставляет без тепла родительского?
– У каждой медали две стороны, – тихо шепчет Бу, но я слышу каждое ее слово.
Глава 9
– Так скажи мне все это сама, – голос Ястребова звучит грозовыми раскатами. Я вздрагиваю от неожиданности, судорожно запахиваю халат на груди. Скорее инстинктивно, он и так весьма целомудренно обвивает мое тело, словно саван. – Ну, Рита-Маргарита, я жду. Бу, к Тимофею.
– Но…
– Быстро я сказал, – голос Ястребова звучит ровно, но няню будто ветром сдувает. Была и нет. – А ты куда собралась, дорогая?
Куда? Да куда угодно. Лишь бы не чувствовать ледяных игл ужаса впивающихся в мой позвоночник гадкими сосульками. Но показывать страх – значит расписаться в собственном бессилии и трусости. А я не желаю пасовать перед этим проклятым всеми богами, злом во плоти. А как иначе назвать человека, который собственного чудесного сына дрессирует как собачонку неразумную. Я со мной этот номер я ему провернуть не позволю.
– Вас не шокирует, что я в халате? – стараюсь звучать насмешливо, насколько это позволяет идиотская ситуация. – Простите, но какой-то гад приказал выкинуть мой любимый костюм.
– Это тот на котором пятно на ляжке странного цвета и надорван капюшон? – насмешка в его глазах кажется издевательской. Злая насмешка. – Тогда этот гад я. И я способен не только дешевый костюм приказать уничтожить, ты ведь это понимаешь? Ненавижу плохие вещи. Те, которые склонны к неповиновению и самовольству, грязные и неподдающиеся химчистке. Я достиг достаточных высот, чтобы позволить себе окружать себя хорошими вещами, служащим добрую службу.
– Вы скот, – я задыхаюсь от яростного неприятия настоящего. Ненависть? Нет, это даже не она. Это страх. – Значит для вас все вещи? И ваш сын? Злобный монстр вы.
– Ты ошибаешься, я хуже. И ты боишься, Рита. Потому что понимаешь, что я не выпущу тебя. Никто ведь даже не знает где ты, – он ухмыляется, но глаза его при этом ледяные. И я чувствую, как колют позвоночник ледяные иглы, врастают, пробивают кожу. Да, я боюсь этого человека. Аж ноги слабнут.
– Страх – один из основных человеческих инстинктов. Точнее, чувство сохранения. И да, сейчас мне страшно, – я говорю ровно, хотя хочу кричать. – Вы это хотели от меня услышать?
– Тогда ты должна понимать, что то, что чувствует мой сын – это даже не страх. Ты ведь слышала сегодня ночью, как он кричит? – щурит глаза Ястребов. Красивые глаза. Цвета полевых васильков. Но они будто неживые. Сейчас в них боль и ярость.
– Нет. Тимофей не кричал, – я говорю чистую правду. Но вижу во взгляде хозяина неверие. – Один раз ночью испугался, но я его успокоила. И если бы вы…
– Ненавижу когда мне врут, – его рык похож на гром в горах. И будь я послабее, наверняка бы свалилась в обморок. Но, я ведь обещала моему мальчику завтрак, так что кисейные проявления излишни сейчас. – Бу. Бу, сюда иди, быстро, – кричит он, подняв голову к потолку. Блин, он сумасшедший. Куда я попала?
