Имитация. Когда космос становится реальным

– У нас тридцать тонн дестиллированной воды, – заметил Сергей. – А на советской станции «Салют» была сауна. Воду экономили, но ее хватало для для жизни на орбите.

В нашей беседе участвовали трое, Ашот был занят своим делом. Но нас, естественно, прослушивали диспечеры в ТИЦе, конечно, не из-за любопытства, а потому что такой уж был порядок – фиксировать все на борту.

– Но если ее использовать безвозвратно, то не хватит на полпути к Марсу, – отметила Марина. – Учти, что нас здесь четверо, а в реальной экспедиции в два раза больше, значит, потребляться будет также много. Поэтому все зависит от фильтров, которые очищают воду. Очищать необходимо и воздух, так как в туалете остается неприятный запах, и мы дышим им. Созданы вентиляторы, химические фильтры, гасящие «ароматы» и удаляющие метан.

– Метан? – не понял я. – О чем ты?

– Метеоризм – это частое и, увы, опасное явление в космосе…

– Ты имеешь ввиду метеоритные атаки? – переспросил я. – Но астероиды угрожают кораблю не меньше…

– Ты меня не понял, Анвар. Метеоризм – это термин медицинский, а не астрономический, означает испускание газов из кишечника… Метан и водород из человеческого организма являются вызровоопасными газами, а в условиях замкнутого пространства это ведет к пожару, который в условиях микрогравитации потушить не просто. Поэтому аппаратура очищает наш воздух от естественных продуктов нашего организма, чтобы снизить уровень угроз и повысить комфорт проживания. Кстати, все наши продукты выбраны с таким расчетом, чтобы меньше в кишечниках образовывался газ… К примеру, исключены бобовые, молочные изделия, капуста.

– Я-то смотрю нет у нас йогуртов, – протянул Ушаков.

– Космос порождает и запоры… Поэтому вам необходимы слабительные средства…

– Мдя, – в третий раз выдавил себя Сергей.

– Еще проблема – это микроорганизмы. Дело в том, что грибки, плесень, микробы, бактерии представляют опасность в результате как мутации, так и изменения поведения в условиях микрогравитации. Из-за того, что станции то входят в зону солнечного света, то оказываются в тени, образуется конденсат, и в этой влаге прекрасно чувствуют себя микроорганизмы, которые способны разъесть материалы и даже нержавеющую сталь, вызвать короткое замыкание, вывести из строя электронные платы, а также стать источниками болезней, излечится от которых очень трудно. Хочу заметить, что как бы не старались дезинфецировать корабли и станции, все равно полностью избавиться от биологических субстанций невозможно.

– Значит, и на нашем корабле-макете они есть?

– Конечно. Только, к счастью, мы не летим и против земных бактерий у нас есть антибиотики, – резонно заметила Марина. – И все же я обязана раз в три недели делать вакцинацию… Таковы требования Роскосмоса. Мы на себе испытаем все прививки, что разработаны российскими фармакологами и медиками против инфекций для космических перелетов.

– Еще чем опасна микрогравитация? – я пытался выведать все, что могло угрожать астронавтам в космосе. Ульянова делилась знаниями с удовольствием, словно чувствовала себя учительницей младших классов. Я, естественно, первоклашка.

– Поскольку нет чередования дня и ночи, то ведет к дисфункции сна, головным болям, тошнотам, потере ориентации. Последнее, что я хочу сказать об особенностях невесомости, это недостоток физической нагрузки. Из-за отсутствия гравитации атрофируются мышцы, со временем ослабевают даже позвоночник и кости, потому что им не нужно поддерживать вес; они становятся тонкими, хрупкими; теряются кальций и калий в костях таза, ребра, рук5. Астронавты, вернувшиеся на Землю, испытывали жуткие боли, не способны были встать, их кости ломались… Да, при длительном полёте потерять до 25% от своей первоначальной массы. Даже обязательные для космоса трехчасовые в день физические упражнения не всегда выручали.

– Значит, с созданием искусственной гравитации все проблемы человеческого здоровья разрешены, так? Ведь на «Радуге» с первого момента выхода за атмосферу Земли включаются моторы, которые раскручивают «колесо» до уровня земного притяжения, и больше ничего не угрожает людям, – подвел я итог нашей беседы, но получил отрицательный ответ:

– Нет, друг мой, это еще не все. Ты услышал лишь небольшую часть проблем.

– А что еще?

– Радиация. Весь космос пронзен излучениями разного формата, и они опасны для человека. Можно получить смертельную дозу, если бы не прочная защита корабля и специальная электромагнитная защита, которая подобна земному электромагнитному полю, что охраняет жизнь на планете. Вселенная – это фактически микроволновая печь низкой интенсивности. Таким образом, чем дольше человек проводит время в космосе, тем сильнее поглащает его тело радиацию, а это ведет к серьезным нарушениям на клеточном уровне; считается, что помимо прочего может ускорить начало болезни Альцгеймера.

Я проомычал что-то в ответ, а Марина продолжала читать нам лекцию:

– Второе, это психологическая совместимость. Астронавты проходят тесты на совместимость, чтобы устранить возможные конфликты во время полета. Да, «Радуга» – большой галеон, есть значительное жизненное пространство, однако все равно плотность населения, как бы выразиться так, здесь более высокая, чем в Китае. Нас четверо – и мы чувствуем себя уверенно, но для настоящих астронавтов, которых в два раза больше на марсианском полете, все равно это будет мало. Стресс, нервоз, суицид, дипрессия, алкоголизм или наркомания, клаустрофобия – это возможные последствия такого скученного общего проживания.

– Лишь бы не сойти с ума, – медленно произнес я. – А алкоголизм… Так на борту нет алкоголя… Здесь нет бара или пивнушки.

– Есть спирт для медицинских целей, – заметила Марина. – Все-таки на борту имеется отсек для операций и исследований. Там полно медикаментов и реактивов.

– Есть еще биохимическая лаборатория, где синтезировать алкоголь не сложно, – добавил Ушаков. – Так что наш бортврач прав. Только я вот что думаю, мы все российские граждане, но этнически разные. Ашот – армянин, Анвар – узбек, я и ты, Марина, – русские…

– Я украинка, – поправила Ульянова. – А родилась в Киеве.

– Ага, ясно… В любом случае, мы интернациональный экипаж, но все равно у каждого своя культура, традиции, ментальность, как бы не пересорится из-за непонимания образа жизни и поведения другого…

– Я думаю, что мы – группа испытателей, – медленно произнес я, стараясь выбрать правильные слова, – перед которыми стоят сложные задачи. И поэтому наша миссия выше всяких раздоров и личных недоразумений. Мы должны действовать по уставу и режиму, который принят в астронавтике, и тогда ни у кого не возникнет соблазн злоупотребления своего статуса, проявления шовинизма и чванства. Субординация и партнерство, понимание и толерантность – вот наш рецепт от возможных конфликтов. На борту космического корабля это смертельно опасно. Нужно уметь держать себя в руках и концентрироваться лишь на задании. И не забывать, что настоящие астронавты должны иметь готовые формулы поведения, разработанные на нашем опыте, чтобы во время их реального полета не произошел бунт, самоубийство или какая-нибудь резня.

– Экипаж на «Радуге» тоже интернационален, – напомнил Ашот. – Так что Анвар говорит верно, я с ним согласен.

– Согласен, – кивнул бортинженер. Марина тоже знаком показала, что мое предложение ею принимается.

Правда, никто на тот момент не мог предположить, что все равно конфликты возникнут, ибо для их проявления имеются сотни причин. Особенно для живущих в замкнутом от внешнего мира пространстве четверых испытателей. Но в тот момент я сделал для себя раскладку психологической характеристики коллег и выработал методику общения с каждым, чтобы извлечь больше пользы для себя в смысле получения опыта и знаний по кораблю и избежания конфликта.

Итак, Ашот Саркисов, человек уравновешанный, как и полагается военному, за словом в карман не лезет, но не птица-говорун, не психует, пытается всегда решать на трезвую голову. Бесстрашен и силен причем не столько физически, сколько духом, человек-стержень, такого не согнешь ни силой, ни ложью, не испугом. Это хорошо, за таким как за каменной стеной. Он верный товарищ и честный партнер, своему слову не изменяет. Можно ему доверять. Всегда готов поддержать, если почувствует за тобой правду. Взвешивает каждое слово, не совершает бездумных поступков. Я думаю, что руководство Тестово-испытательного центра сделало верный выбор, доверив Саркисову управление командой испытателей, то бишь нами.

Сергей Ушаков, умный, однако не сдержанный, импульсивный, легко сам себя раздражает и может вспылить по всякой глупости, хотя потом жалеет о совершенном поступке. Провоцирует человека на что-то, словно хочет испытать, проверить, кто есть кто. Пытается закрепить за собой статус неформального лидера, хотя ни я, ни Марина, ни тем более Ашот не признаем за ним такого права. На его попытки выдвинуть свое «я» как нечто значимое и важное в нашей миссии отвечаем молчанием или просто игнорируем, чем больше злим Ушакова. Хотя мы перед собой такую цель не ставим, просто не хотим, чтобы он взял на себя ответственность быть нашим руководителем или, если проще, вождем. Возможно, его в детстве ущемляли, задвигали на второй план, от этого у него выработался комплекс неполноценности и стремление выбиться в «люди». С другой стороны, я пытаюсь с ним держаться наравне, найти точки соприкосновения, ведь все равно мы в одной лодке, одной команде.

Марина Ульянова – человек сильный, такой же, как и Саркисов. Но она очень внимательная, точнее, чуткая, проявляет заботу и, увы, любит воспитывать, видимо, ее мама была учительнией и свои профессиональные качества передала дочери. Отсюда у нашего врача стремление указывать на ошибки и недостатки, требовать их исправления, хмурится, если мы ворчим или сопротивляемся в ответ. Может не церемонится, если дело касается всех или нечто главного в нашем имитационном полете, иначе говоря, взъерошить наши чубы, наорать, простимулировать хлопком по спине. Храбрая, может дать достойный отпор – и в этом мы убедились в небольшой потасовке в баре. В тоже время веселая, любит анекдоты, танцы и музыку. Она же составляет наши психологические портреты.

Спустя неделю нашего имитационного полета я, застав ее одну в медотсеке, спросил Ульянову:

– Слушай, тебе не кажется странным, что в состав нашей команды взяли Ушакова? Он же постоянный раздражитель, мы можем сорваться, психануть, если он начнет лезть в бочку, выставлять нам какие-то неприемлемые требования.

Та отложила бумаги, что держала в руках, и, серьзно посмотрев мне в глаза, ответила:

– Думаю, это сделано намерено. Ведь люди неодинаковы, мы не инкубаторские. Нужно проверить не только реакцию «непохожего» на нас, но и наши реакции на такую личность. Мы должны разработать механизмы, как гасить возможные конфликты с такими персонами, учиться работать с ними, ибо от этого зависит исход реального полета. Второе – и это мое предположение! – в состав астронавтов включили человека, у которого психологические характеристики близки к Ушакову.

– Да? – поразился я. Трудно было представить, чтобы госкомиссия при «Роскосмосе» могла пойти на такое. С другой стороны, откуда мне знать «тайны мадридского двора»?, то что делается в Госкорпорации Может, это новые требования при подборке экипажа…

– Скорее всего, – кивнула Марина. – Ведь первый полет на Марс – это не столько торжество российского научной мысли и высоких технологий, сколько самоудовлетворение элиты в своей значимости и возможностях. Не скрою, большую часть затрат на строительство «Радуги» и наш тестовый полет компенсировали олигархи, и они, сам понимаешь, оплатив музыку, танцуют девушку. В числе экипажа будет «золотая элита», хотя в профессиональном смысле они обязаны быть не хуже квалифицированных астронавтов. Только их никто не воспитывает, на них не давят, с другой стороны, «Роскосмос» не хочет создавать опасной ситуации во время полета из-за психологического срыва кого-то из астронавтов, поэтому мы обязаны отработать все сценарии поведения, и здесь Сергей сыграет свою роль… роль «подопытного кролика».

В этот момент в пробирках что-то забулькало, но мы не обратили на это внимание. Марина лишь нажала на кнопку на щитке, и испускание пузырьков в стеклянной емкости прекратилось, жидкость стала синей. Интересно, над чем тут колдовала наш бортврач?

– Но он не из элитарной среды, – возразил я. – Не капризный, не высокомерный. То есть его нельзя отнести к аристократам или высокородным, надменным сынкам олигархов и магнатов, правителей судьб человеческих.

– Он, как ты сказал, «раздражитель», а это означает многое, – улыбнулась Марина. – Ладно, не я комплектовала команду испытателей, я просто объясняю причину включения Ушакова в имитационный полет. Хочу сказать, что все происходящее на борту, включая наши разговоры и поведение каждого, я фиксирую и передаю туда, – и она пальцем ткнула куда-то в неопределенность, но я понял, что речь шла о ТИЦе. – Это не шпионаж, а обычная практика по психологии в экстремальной ситуации. Пардон, если не нравится.

– А ты?

– Что я?

– Ты разве не «раздражитель»? Одна в мужском коллективе… – я говорил очевидные вещи. – Сама понимаешь, сто пятьдесят дней – это много времени для воздержания…

– Этот вопрос был проблемным во все космические экспедиции, – согласилась Марина. – И естественный, так как у мужчин в условиях невесомости бывают поллюции, непроизольная эрекция. В условиях гравитации напряженность снимается, но желание остается. И чтобы его удовлетворить есть несколько способов. Первый, медикаментозный…

Я сделал удивленное лицо, хотя понял, о чем идет речь.

– Получаешь таблетки или укол – и сексуальное влечение подавлено. Хотя это ведет к апатии и потере интереса к экспедиции, эксперименту, человек становится равнодушным ко всему, не только к противоположному полу. Второй способ – это тот, что тебе дали в коробке.

– В какой коробке? – тут я не понял в самом деле.

– У тебя под кроватью есть синяя коробка, взгляни, – улыбнулась бортврач.

Я проверил. Действительно нашел коробку синего цвета. Когда открыл, то обнаружил там диски с порнофильмами и ряд пластиковых изделий, имитирующие женские прелести, пояснения для чего они предназначались мне не требовалось. «Прекрасно, – прошипел злым тоном я, закрывая крышку и возвращая коробку под кровать. – Вот это действительно то, еть твою мать, чего мне не хватало!» Впрочем, не я один стал обладателем таких игрушек, наверняка и Марине что-то предложили. От этой мысли у меня невольно возникла улыбка. Но не ехидная, а просто невеселая. Потом я поднял глаза к видеокамере и сказал тому, кто сейчас смотрел на меня и Тестово-испытательного центра:

– Меня, онанирующим, вы не увидите! Не дам такого удовольствия, пошляки-вуайлеристы!

В первый день, как мы очутились на «орбите», мы разбрелись по своим жилым отсекам, чтобы привести в порядок свои вещи. Хотя наши вещи итак были в порядке. Просто каждый из нас хотел записать свои наблюдения и чувства в личный ежедневный дневник, который был обязателен для всех участников испытательного полета. Естественно, про шариковую ручку, летавшую в невесомости, я не сделал и строчки – зачем? Подтверждать, что испытатель с первых же минут подвергся галлюцинации? Нет, об этом писать не следует. Было о чем писать, в частности, следовало рассказать о нашем корабле-макете. Нам говорили, что это двойник реальной «Радуги», но только никогда не полетит в космос и поэтому не имеющий своего имени, нумерации и экипажи на нем будут только имитационные. Геннадий Масляков на мой вопрос: «А почему бы не отправить этот макет следом за „Радугой“ на Марс? Ведь он такой же галеон, у него идентичное оборудование?» ответил:

– Ты знаешь об американской космической программе «Спейс шаттл»?

– Да.

– Тогда знаешь, что было построено пять кораблей-челноков, но только четыре из них поднимались в космос. Самый первый – «Энтерпрайз» предназначался для атмосферных испытаний и хотя был абсолютно идентичным к «Колумбии», «Челленджеру», «Индоверу» и «Атлантису», однако никому не взбредало в голову запустить его, даже когда два шаттла с экипажами погибли в катастрофе. Так тоже самое с макетом, на котором мы проводим имитационный полет. Да, его стоимость равна «Радуге», но это тестовый корабль, на нем мы отработаем процедуры первого полета, а затем и последующие. На базе таких испытаний будут вносится новые конструктивные решения, технологии, научные разработки, что способствует совершенствованию других космических аппаратов. Мы не собираемся лишать себя такого испытательного галеона.

И голосе Геннадия Андреевича проскользнула нотка сожаления, словно он сам был расстроен, что нельзя в космос отправить тот корабль, на котором мы проведем имитационный полет. Это 25 миллиардов долларов в пачках, фактически гвоздями прибитых к столу – не съесть, не пустить в оборот, не сжечь.

– Ясно, – мрачно ответил я, уже видевшего себя в составе реального экипажа, который отправится на… ну, назовем его «Радугой-2» на Марс после возвращения первой экспедиции. Ответ Мяслякова меня огорошил.

И все же, я был рад тому, что участвую хотя бы в имитации. А вот макет-галеон облазил еще за месяц до наших испытаний, благо нам не просто разрешали это делать, но и поясняли для чего предназначены те или иные агрегаты. Итак, марсианский корабль – это «колесо» со «втулкой». В отличие от предыдущих космических кораблей и орбитальных станций на «Радуге» был реализована идея искусственной гравитации – через центробежную силу. Конструкция оснащена массивной центрифугой – крутящимся кольцом, которое, вращаясь, притягивает предметы к поверхности. Такие конструкции были довольно часто использованы в фантастических фильмах, например, в американских «Космической одиссее 2001 года», «Миссии на Марс», «Марсианин» и других. Астронавт способен передвигаться по внутренней поверхности стенок центрифуги, как будто это пол; в нашем же случае этого не будет, так как земная гравитация будет имитировать искусственную, что должна быть на «Радуге» после взлета и достижения заатмосферного пространства. Хотя Масляков предупредил, что моторы, вращающие «колесо» будут работать вхолостую, так как требуется определить их работоспособность и ресурс времени безотказности. С другой стороны, в случае чего мы обязаны были сделать ремонт механизма и заменить изношенные части. И все же… какие-то странности мы испытывали: в частности, головокружение и ощущение, что тело сносит влево. Марина сообщила, когда вначале я, потом Сергей, а затем и Ашот сообщили о неприятных ощущениях, что это вполне ожидаемая реакция организма на… некоторые медикаменты, что обязаны принимать в течение 150 дней. Оказываются, они влияют на вестибюлярный аппарат и поэтому у нас тяга «влево». «Это прописано в инструкциях, поэтому ничего опасного, вы привыкните и перестанете обращать внимания на это», – добавила Ульянова. В принципе, она оказалась права – вскорее наш организм адаптировался и мы уже не замечали ощущение вращения и своего ускорения.

«Колесо» – это тоже замкнутая труба диаметром в десять метров и делилась на несколько отсеков. Первый и самый главный – Центральный пост или командный отсек, имеющий латинскую нумерацию «А», – отсюда осуществлялось управление всем кораблем, там были пульты для каждого специалиста, приборы навигации и пилотирования, отсюда осуществлялся контакт с Землей и другими космическими аппаратами; это место постоянного нахождения командира экипажа; и это отсек аварийного спасения, который при старте мог отделиться и приземлиться на парашютах. Далее шел бытовой отсек «В», состоявший из трех подсекций: кухня (или камбуз), где мы готовили и принимали пищу; туалет и душ; стирки и сушки белья. Третьим «С» являлся жилой отсек, разделенный на восемь комнат, то есть каждая для одного астронавта. Это было уютное и приятное для проживания помещение с креслами, столом, экранами, кроватью. Астронавт имел право оформить ее по своему усмотрению. Моя комната, к примеру, была превращена в террариум с динозаврами, естественно, голографическими и наклееными на стену – гибкий и меняющийся видеопластик, новое слово в арт-искусстве.

Четвертый отсек «D» – спортивный, здесь люди могли заниматься физическими упражнениями на специальном оборудовании, имелась возможность танцевать и петь (тоже смонтированная аппаратура для дискотеки). Здесь, как нам сказали в Тестово-испытательном центре, экипаж отмечает дни рождения, праздники и иные значимые события. В отсеке находился иллюминатор, только задраенный. Хочу отметить, что даже страдающие клаустрофобией не испытывали бы ужаса, так как помещения достаточно просторные и не было ощущения некой сдавленности, зажатости, узости, что имелось на предыдущих кораблях.

Пятый отсек «E» – медицинский, где имеются изолятор, операционная, аптека, обрудование для хранения и обработки инструментов, отделение проведения биохимических и генетических лабораторных исследований. Это царство Марины Ульяновой, и она здесь проводила большую часть времени. Сюда нам полагалось входить лишь с ее разрешения.

Шестой отсек «I», покрытый дополнительной свинцовой изоляцией, – компьютерная, мозг нашего корабля. Здесь собираются и хранятся все данные о состоянии аппаратуры, самого космического корабля, информация о полете и окружающем пространстве, сюда сводятся все датчики и диагностеры. В этом отсеке законсервированы «черные ящики» – самописцы, предназначенные для фиксировании всех событий на случай катастрофы. Сюда входить можно было лишь в экстренном случае. Хочу отметить, что корабль полностью автоматизирован, иначе говоря, он способен самостоятельно добраться до Марса и вернуться, без участия человека. Но ведь наша цель послать туда не робота, а человека, поэтому мы, испытатели, протестируем все оборудование, обеспечивающие жизнедеятельность астронавта в этом полете. И если отсеки потеряют герметизацию, снизится температура, повысится радиация, то для компьютера и самого корабля это ничего не означает, однако для живых организмов – явная смерть. Свинцовая защита могла бы служить и для человека, если солнечная вспышка окажется более мощной, чем противорадиционное покрытие галеона, тогда экипаж на какое-то время мог скрыться в отсеке «I», пускай там и не очень уютно.

От «колеса» отходили четыре трубы, которые фактически крепили «колесо» со «втулкой» – семидесятипятиметровым цилиндром, включавшим в себя технические отсеки, о которых речь я поведу позже. Первая труба «F» – это переходный блок от «колеса» во «втулку» для экипажа, здесь же хранились скафандры. Вторая труба «G» – это шланги и шахты как для прокачки воздуха и воды, а также тепла, так и для возвращения отходов жизнедеятельности для переработки (углекислый газ, моча, фекалии) и повторного употребления (циркуляция). Третья труба «H» – оранжерея, где выращивались сельскохозяйственные продукты и создавался дополнительный кислород. Это был наш сад, и здесь работать обязаны были все. Как говорил Сергей, агроповинность является атрибутом выживания современного астронавта. Здесь же был второй вход во «втулку», можно сказать, аварийный; также задраенный иллюминатор. Четвертая труба «K» – это электрокабели, компьютерные разъемы, механизмы жизнеобспечения, средства связи и локации – локаторы, радары, антенны, это та часть, которая должна поддерживать контакт астронавтов с Родиной.

Цилиндр или, как еще называли это пространство конструкторы, «втулка», также был поделен на самостоятельные и состыкованные друг с другом отсеки. Самый первый «L» – это шлюзовые камеры со встроенным взлетно-посадочным модулем, именуемым «Перископ»; на нем астронавты должны были совершить посадку на Марс и провести на поверхности планеты две недели. Второй отсек «M» – хранения воды, кислорода и холодильники с пищей. Третий «N» – агрегатная для переработки воздуха, воды, отходов. Четвертый «O» – это ядерная энергетическая установка – сердце корабля, снабжавшая нас энергией. Я вспомнил, как на второй день полета заметил усердную работу Сергея, который на центральном посту делал замеры и пересчеты.

– Слушай, ты постоянно смотришь на индикаторы этого пульта, что именно беспокоит тебя? – спросил я, подсев к Ушакову. Тот вначале недоуменно уставился на меня, мол, что за очевидные вещи спрашиваешь, а потом осознав, перед ним находится не инженер-механик, а программист, смягчился и сказал:

– Это пульт управления и контроля за ЯЭУ.

– Чего?

– ЯЭУ, – с улыбкой повторил аббревиатуру Сергей. – Или, ядерно-энергетическая установка, то есть реактор, который снабжает нас электроэнергией. Контроль необходим, так как на борту фактически находится атомная бомба. Сам понимаешь – не игрушка!

– Да ты что! – поразился я.

– Ага, а чего ты ожидал, нас солнечные батареи питать будут? Таких источников не достаточно для марсианского полета. ЯЭУ же вырабатывает столько энергии, что хватит для городка с населением в 50 тысяч человек в течении 10 лет, потом нужно менять топливные стержни.