Но, слава Богу. Это. Это было не то, чего, наверное, хотелось ей…
Потемнело уже в закрытых его глазах синее небо. Затрещало в ушах, как будто мир взорвался. Завоняло горелым. Дрожала и земля, на которой она кувыркала его как шашлык, на трёх ржавых железных шампурах. А в голове пошли слова… слова как гром…как приказ… как на Суде…
«Скажи, кто придумал времени счёт…открыл и минуты и месяц и год…!»
Время остановилось.
Годы прошли.
Годы ушли.
Он так и до сих пор не понял, сколько тогда прошло времени.
Тогда…
… Перекрестился и решил, что их схватили Ангелы за шкирку и тащат на раскалённую сковородку. Грех, всё – таки не замужем, ребёнок по небесным меркам… Школьница. Тюрьма за это полагалось тогда, восемь лет, восемь лет. И, эти восемь лет…ишачить в северной тайге. По закону. За совращение несовершеннолетних, такое мы уже знали, рассказывали бывалые, старше которые, побывшие таам, не в гостях…
И голос – гром, среди ясного неба.
Наверное, это всё – таки ангел зла, главный хозяин ада, мужик, правда. И голос хриплый, пропитый …
Она встрепенулась первая. Прикрыла ладошками – чертям не положено туда заглядывать, ещё подумают что плохое… Вдруг им тоже захочется… Он сел, как кукла неваляшка.
А его, не знавшего такого учения, главный герой, к которому она шла смело и уверенно, остался в вертикальном положении. Обнаженный.
Почти, открытый, на обзор всему честному и не совсем хорошему народу. Но закрытый, как занавес в театре, тряпочками… Готовый решать, не теряя, ни одной секунды… бедствующее демографическое положение Краснодарского края…
…….. А…
А в пяти шагах от вишнёвого табора с ведром, но почти пустым… стоял и тарахтел тяжёлый немецкий трофейный мотоцикл, цундап его дразнили у нас в деревне. Точно, хозяин и генеральный директор ада, стоял и хохотал, точно чёрт. Видел он такие рисунки на бумаге, но не верил. А теперь…
……………………….
Заглох мотоцикл, а, таам… восседала чертовка, тоже видимо его главного, помощница, но точно не Ева. Лицом и одёжкой не вышла.
Он держал своего звероящера, за руль, а она сопела, кряхтела и всё-таки скатилась с этого железного, вонючего змея, рычавшего так страшно. Силуэтом и статью своей правда, была похожа скорее на свиноматку.
Ноги.
Их почти не было. Две тыквы живота, напоминали ещё и сальтисон, из-за которого не было видно коротеньких ног.
Велосипед!
Велосипед нас выручил, она, моя волшебная массажистка и училка китайской мудрости, прыгнула как блоха на шею нашего цуцыка, а вот она, спасительница, педаль, и, и, рванули, без оглядки, рванули во все лопатки…
Вишнёвое дерево и вся лесная полоса слушала…и слышала, как чёрт с чертовкой кричали, что бы и ноги нашей там не было, это их дерево. Они даже воду возят из самой станицы Славянской, поливают его. И вишни тоже их добро.
Но трэк, велосипедный не был готов к такому спортивному пробегу…
Тяжела ты шапка Мономаха. Скорее, скорее, подальше, от этой японо китайской, чертовской науки.
Бела Донна, слабым дискантом исполняла другую мелодию… не тревожь ты её, не терзай. Это она пела о тяжёлой судьбе её сиделки, которая не привыкла к такому дикому передвижению по пересечённой местности, да ещё и без подушки-амортизатора между железной рамой велосипеда и ёё драгоценными, уважаемыми, двумя не очень большими, как у мамы, пока ещё, ягодичными мышцами.
Встретили их без большой радости. Отчим понял, что ничего не вышло по кислой улыбке своего приёмного почти мужчины. Увидели пустое ведро. Кое-как сняли её с велосипеда, и потного мокрого от пота того, кто не оправдал и не выполнил плана по улучшению бедственного положения демографии и создания новой советской крепкой, любящей семьи…
Ещё ни вечер, ещё ни ветер, и тучек не видно. Дождя не будет, пели в душе заговорщики мужики.
*
Вечер, как и полагается, наступил.
Закатилось красное солнышко, как и вчера в лиманы, где он, будущий папа, несостоявшийся пока жених, с коллегой по труду эрудитов и интеллигентов в третьем поколении, косили зелёную массу любимым бурёнкам, конечно уставал. Попробуй, вилами, да на машину, два человека -бригада, нагрузить тяжёлой травкой, которую величали «люцерка». Потом по бездорожью, и в коровник, вилами, засыпать, завалить эти кормушки – стометровой долгоиграющей гармошки. Для полного душевного равновесия этого почти ратного труда все твои рецепторы души и тела вкушают аромат не луговых цветочков василёчков, а лепёшки коровьего будущего удобрения для колхозных полей и огородов. А, а потом ещё совковой лопатой, загружать в двухколёсную железную тачку, и, отвозить эту радость далеко далече в яму, для дальнейшего употребления, как удобрение, которое потом в поле разбрасывал большой трактор, пища, почти глюкоза, для полей и огородов овощным, огородным бригадам.
Вот такая прелюдия была перед ночью…у стога сена.
Он, участник, нет, главный герой в этом фильме, ещё и на гармошке играл, при любом переутомлении души и тела. И вот сейчас в его буйную голову влезла, нет скорее вошла как пощёчина, песенка хорошая нежная, пели кубанские казаки… *Ой под вишнею, да под черешнею, стоит парень с молодой, как с ягодкою*, а на её родном украинском, она звучит дольче – нежно. Да и у него сегодня было, ох и ах под вишнею, но без черешенки. Это в песне – свет любви, а тут? Какой – то позор, а не японо китайско чертовское обучение экстерном. Ещё и черти. Принесла же их, нелёгкая. Да. Точно. Принесла их Нечистая. А может это и хорошо? Если бы не они… пропала любовь и женитьба на моей певунье-Королевне. Так думалось сейчас ему. А эта, тьфу ты ну ты – судьбы гнуты…
Согнута была бы и его Душа…
И чего ещё, восемь лет, восемь лет. Там не докажешь кто кого, чему учил, да ещё и по таакой японой матери.
Он зажал голову в тиски, как Родена- скульптора Мыслитель. Да что Роден! Наполеон…так не переживал, когда голый, без штанов, в лютый мороз, убегал от позора поражения…в русских лыковых лаптях без тёпленьких носочков и даже без портянок, на босу ногу, напялил модельную крестьянскую безразмерную обувку… которую снял с замороженного своего же жабоеда француза…
Ох, и тяжела же шапка Мономаха. Сказал он сам себе, спустя многие годы, когда рассматривал эту шапочку в историческом музее, который на Красной площади, у нас. А сейчас. Думал. Ох, и аах, будущий художник.
Билет он купил, до самой до Москвы, столицы, а теперь, плакала столица горькими слезами. Билет он потерял. Шёл, вышагивал от станицы до этой самой фермы пешком, двенадцать к.м., разделся. Были на нём только семейные трусы. Чёрные, по самые коленки. И резинка крепкая как верёвка, такое захочешь, не потеряешь, так видимо думали родители, когда готовили такое приданное сыну, а остальное, завернул в узелок. Потел, и узелком своей снятой одежонки, промокал мокрую спину. Как и когда вытряхнул он сложенный вчетверо бумажку – билет, кто теперь узнает и найдёт. Посеял… Горе. Денежки то в колхозе не давали, даже таким труженикам, ценным – ставили палочки, трудодни. А осенью, получит. Да кто же будет его ждать до осени. Тем более сама столица, радость студентов всего мира, говорят, там даже негры, учатся, по репродуктору передавали, сам слышал. Надо же.
…Нич яка мисячна, ясная зорена, выдно хоч голкы збырай… Вот такая и сегодня была эта ноченька, когда то пели с кубанцами, на три голоса…светлая, задушевная, песня. Не зря говорят, что кубанские песни по нежности, страсти – родные сёстры итальянским.
Ещё одно испытание.
Дамоклов меч, нет, цех номер пять, гильотина, судостроительного завода, *Залив,*зависла над судьбой красивой детской любви с Королевой красоты, грозила эта ночь …
Сваты-заговорщики, поняли. Их планы провалились. Мотоциклисты помешали, сами это рассказали, спугнули молодых. Неет. Уж этой ночью никто не убежит от такого соблазна, скорее похожего на ликбез тридцатых годов в нашей многострадальной стране…
Мужики пошли допивать свою «изабеллу».
Зоотехник зашёл в дом и посоветовал своему тупому пасынку – не разевать рот, он уже знал, сам полковник по страшному секрету излил своему свату сердечную тайну, которая мучила его все эти годы, что мама девочки слаба на передок и дочь в неё пошла, дрянь несусветная, скорее бы её замуж, а вам и «волга» и квартира. Обещал полковник, а художественное училище и в Краснодаре имеется…
Юное дарование, как его называли потом в Москве, не ожидало от отчима такого задушевного разговора. Но обух топора, упал уже прямо между бровей и думать было трудно. Отчим был строгим и на тему девок, как он сам говорил, никогда не обсуждали, ни дома, да и в присутствии молодых доярочек.
А туут!!!
Молодым постелили под стогом сена в разных местах, подальше друг от друга. Полковник строго приказал, только, дескать, смотрите мне. Ты отвечаешь. Ходят тут разные мужичьё, да и сторожа колхозные хоть и старики. Они, гады, ещё пашут как трактор С.Т.З. – Сталинский тракторный завод. Так что смотрите в оба. Молочко и сметанку хлещут как квас из бочки. А отчим своему сыну, хоть и не родному, дружески подмигнул и прошептал прямо в ухо, не зевай Хомка, – на то ярмарка. Такого момента у тебя больше не будет. Будешь в Москве лапу сосать. Где у нас деньги…учить тебя целую Сталинскую пятилетку?!
Вечером, ещё устроили общий ужин. А перебравший отчим ещё ляпнул, но, правда тихо, прошептал на ухо своему свату может «горько» им спеть – провозгласить, а то мой лопух и тут прошляпит. Но сват, как командир, генеральским голосом отчеканил,– разговоорчики в строю!!!
Потом молодёжь пошли в клуб.
