Целитель. Новый путь

Я устало выпрямился, разминая ноющую спину. Настя в безразмерной вылинявшей кофте и в старых трениках, дырявых от искр, пыхтела у изгороди, сражаясь со свеклой. Какое-то нашествие корнеплодов.

– Та-ак… – закряхтела сестренка, опускаясь на корточки. – Ну, вот куда столько бурячка? Как понаса-а… дят!

Отпустив последний слог, она пошатнулась, обеими руками выдирая огроменную свеклину.

– Шо нэ зъим, то понадкусываю! – выдал я, шуткуя. Настя хихикнула, а соседские куры, будто не уловив юмора, всполошились, заквохтали. Великолепный красно-бурый петух, шикарный, как павлин, взлетел на забор, сотрясая беленый штакетник.

– А ну, кыш отсюда, бульон! – грозно крикнула сестричка, швырнув мелкую свеколку в нарушителя границы. Залётный певень не снес грубого обращения – свалился с оградки, истошно кудахча.

– Как ты могла! – фыркнул я. – Его теперь куры любить не будут.

– Так ему и надо! – мстительно сказала сестренка.

По узкой, заросшей травой улочке с набитой колеей проехал, громыхая расхлябанными бортами, «ГАЗон» Мыколы Ляхова. Водила посигналил мне, и я, вздрогнув, поспешно вскинул руку в ответном жесте.

Суета творилась по всему поселку – дачники собирали последний урожай. Сады клубились лиственными облаками, и в этой увядавшей, но все еще пышной, глянцевитой зелени плавали крыши, подобные днищам кораблей, опрокинувшихся вверх килем. С перелопаченных делян доносились неразборчивые голоса и зовы. В дальней стороне наигрывало радио, передавая концерт по заявкам, а кто-то уже и сам запевал, выводя тягучие хохляцкие рулады. Пахло увядшей травой и дымом – белесые шлейфы от костров восходили наискосок, тая в пронзительно синем небе.

– Долго еще? – заныла Настя.

– Да ты отдыхай, – спохватился я. – Хватит уже.

Зверски скручивая вялые гриновые хвостики, будто скальпы снимая с морковок, я набрал полный мешок. Чертова пастораль…

У меня, между прочим, день рожденья! Двойной даже – семнадцать стукнуло моему юному организму, а зрелому и перезрелому «Я» шестьдесят второй пошел. Хотя… как тут разделишь? У престарелой личности сложился странный, мне самому непонятный симбиоз с отроческим телом, куда она переселилась – я сплотился с «реципиентом» в причудливую химеру. Рассуждаю, как опытный, видавший виды мужчина – и влюбляюсь, как мальчик!

По привычке обшарив глазами улочку, глянув на другую сторону, где за крошечным вишневым садиком прятался пустырь, заросший могучим бурьяном, я вздохнул.

«И нет нам покоя – гори, но живи…»

– Настя, отдохни! – выбил вслух, завязывая мешок.

– О-ох… – скривилась сестричка, хватаясь за поясницу, и сказала жалобно: – Лучше бы мы днюху твою отмечали!

– Какая днюха, чучелко? – мефистофельская ухмылка изломила мои губы. – «Наполеона» ж нету.

– За два дня слопали! – рассмеялась Настя. Тут треснул сучок, сгорая в костре, и она всполошилась: – Так, борщик переварится!

– Всё под контролем, – заверил я, снимая крышку с подкопченного котелка. – Фасолька доходит, сейчас мы капусточки… И картошечки… – смахнув с изрезанной разделочной доски ингредиенты, решительно объявил: – У меня перерыв!

– «Новости» опять? – сестренка упруго потянулась, и я отвел глаза.

– А як же! – иногда в моей речи тоже проскальзывал суржик.

Летний «теремок» мы сколотили с краю участка, под раскидистой шелковицей – обшили досками и выкрасили зеленой краской, как домик Карлсона.

Потопав по гулкому крылечку, чтобы стряхнуть грязь, налипшую на ботинки, я прошел в единственную комнату. Дачный стандарт: между дверью и запрещенной печкой важно расплылся пухлый диван; к стене без сил привалился старый покосившийся шкаф, а скромный столик, застеленный клеенкой с подпалинами, жался к окну. Из бэушного интерьера выбивался стильный комбайн «Беларусь» – сверху проигрыватель, снизу черно-белый телик и приемник сбоку.

Лишь только я включил это чудо техники, как трансформатор злобно загудел – рука сама метнулась, подкрутила черную эбонитовую ручку, выводя вздрагивавшую стрелку на безопасные 220.

Разогревшись, телерадиола заговорила проникновенным голосом Игоря Кириллова:

– …Рассматривая проблемы социалистической интеграции на вчерашнем заседании Комитета СЭВ по реформам, товарищ Эрих Хонеккер заявил, что до сих пор игнорируется такой важный резерв повышения экономической эффективности, как международное разделение труда. А ведь ГДР за годы народной власти достигла впечатляющих успехов в развитии машиностроения. Достаточно вспомнить, что еще в пятьдесят восьмом году Дрезденский авиационный завод выпустил турбореактивный «Бааде-152», пассажирский самолет собственной конструкции…

На экране Хонеккер, блестя залысинами, вдохновенно вещал с трибуны. Пожалуй, лидер ГДР, да еще Густав Гусак, выбившийся в президенты Чехословакии, прониклись идеей «Восточного Общего рынка» сильнее Брежнева с Косыгиным. Хотя не так уж все просто.

Гэдээровцы чуть ли не наизнанку выворачиваются, демонстрируя СССР самые верноподданнические чувства, задабривают наперебой «интернационалистскими проектами полной отраслевой производственной интеграции», а сами упорно отвергают советские ГОСТы, храня верность евростандартам. Ничего себе, общий рынок!

«Главное, наплодили всяких «Интерэлектро», «Интератомэнерго», «Интерхимволокно», только всё стоит колом, – бурчал я в мыслях. – Качаем «братским странам» дешевую нефть, «братушки» впаривают нам ширпотреб втридорога – и тишина…»

Тут я поймал себя на том, что в упор пялюсь на выцветшие обои с жуткими ирисами, и воротился в реал.

– …Товарищ Косыгин, выступая на утреннем заседании, – с чувством вещал диктор, – отметил, что одной из ключевых проблем формирования сильного мирового социалистического содружества является создание собственной полноценной финансовой системы.

Крупным планом – Председатель Совмина, выглядевший вечно недовольным брюзгой. Опершись о трибуну, Косыгин заговорил глуховатым голосом:

– Чтобы мы могли полностью использовать громадный потенциал СЭВ, задействовав единый рынок братских стран с населением в пятьсот пятьдесят миллионов человек, жизненно важно, попросту необходимо превратить советский рубль в общую полноценную валюту всего мирового социалистического содружества. Помимо ощутимых выгод, – запнулся он, – это наполнит новым содержанием и Международный банк экономического сотрудничества, и Международный инвестиционный банк – наполнит в обоих смыслах…

«Хорошо пошло! – легко улыбаясь, я попятился, плюхаясь в мякоть дивана. – Ай, да Гарин! Ай, да сукин сын! Настоящий переворот устроил! Зря я боялся, что не поверят, не поймут, препоны чинить станут… Вон, движуха какая! Нормально… Только бы не намудрили по «закону Черномырдина». Хотя Брежнев, вроде, в адеквате…»

– …Единая валюта и свобода поездок, – окреп косыгинский голос, – общий рынок труда, товаров и услуг создадут мощный стимул к экономическому развитию наших стран!

Всласть насмотреться прямого эфира мне не дали – в дверь заглянула встрепанная Настя, улыбаясь с таинственным видом, и рекла:

– Так. Шо расселся? Иди гостей встречать!

– Каких… – начал я формулировать, но тут сестренку потеснила Инна, торжественно внося кастрюлю, заботливо обмотанную махровым полотенцем. Хорошистка вырядилась в заношенную спортивку и полукеды, как и подобает для дачного дефиле.

– Откуда… – толкнул я ошалело, поднимаясь.

– С днем рожденья! – воскликнула девушка с нетерпеливой радостью.

Быстренько оставив закутанную кастрюлю на столе, она с маху обняла меня – и замерла, будто устыдившись порыва. Веки ее опустились, гася синие огоньки, и Хорошистка робко нащупала мой рот губами.

– Только и знают, что лизаться… – ревниво проворчала Настя.

– Тебя там Гоша ждет, – отпасовала Инна, чуть задыхаясь, – совсем не целованный.

Сестричка фыркнула негодующе, и выскочила за дверь – ее ушки горели, как надранные.

Мы с Хорошисткой остались вдвоем. Не размыкая рук, девушка глянула мне в глаза, близкая и недосягаемая.

– «У пропастей синих стою, – продекламировал негромко, слыша, как стучат оба сердца, – куда я сейчас упаду? В траву, что растет на краю? А, может, дно бездны найду?»

– А дальше? – замирающий шепот Инны втекает в мои уши. Девичьи ресницы порхают, пряча взгляд – и словно раздувают румянец на скулах.

– Не дописал, – вздыхаю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. – Это еще в восьмом классе… Только последние строчки помню: «По спасенному – листик травы. По упавшему – синий цветок!»

Хорошистка ласково погладила меня по щеке, безмолвно благодаря, и заговорила с преувеличенным оживлением:

– Это близняшки затеяли! У Миши, говорят, мама уехала, а ему некогда пироги печь. Давайте, говорят, сами!

Тут на крыльце шумно затопали, и порог переступила Рита, одетая как на субботник.

– Нет, ну ты посмотри на нее! – с деланным осуждением наехала она. – Отлипни, моя очередь. С днем рожденья, Мишечка!

Инна неохотно уступила Сулиме, и я был оцелован самой «Мисс школа № 12».

– Брился? – поинтересовалась «мисска», хотя в темени ее глаз таились совсем иные вопросы. И даже готовые ответы.

– Первый раз! – соврал я. Уши мои теплели.

– Чувствуется, – Рита снова потянулась губами.

– Обойдешься! – Хорошистка ловко перехватила меня, оттирая подружку.

– Вот на-аглая… – возмущенно завела Сулима.

– Ты со мной, как с куклой, – проворчал я, безропотно подчиняясь ласковому напору Дворской, и выдал писклявое: – «А ну, быстро вернула! Это моя игрушка!»

Инна прыснула, поджимая плечи, но ответить не успела – в домик ворвалась галдящая толпа одноклассниц и одноклассников, бесцеремонно оттесняя Хорошистку.

– С днем рожденья! С днем рожденья!

Девчонки сразу полезли целоваться – когда все вместе, то не стыдно. А парни вытрясали пыль из моей куртки, хлопая по спине, да так, что внутри что-то ёкало.

– Вы откуда свалились? – спросил я с остаточной растерянностью, подставляя близняшкам Шевелёвым сразу обе щеки.

– Оттуда, оттуда! – простодушно радовалась Маша. Удался сюрприз!

– Мы на электричке, – поведала Света, звучно чмокая. – Весь вагон заняли. Иже херувимы! Ты рад?

– Аз есмь! – отчеканил я.

Карусель мелких и приятных хлопот завертелась, набирая обороты. Кто-то бубнил:

– Не понял… Мясо, что ли? Так оно ж сырое!

– Это на шашлык, балда.

– Сам балда!

Тонконогая Альбина с Настей доваривали борщ, увертываясь от дыма:

– Та-ак… Подсолить или хватит? Аля, попробуй.

– Ой, да нормально! Чесночку еще…

Эдик Привалов, нескладный очкарик осьмнадцати лет, и вихрастый Гоша Кирш собирали импровизированный стол:

– Гош, под ноги смотри! Никуда твоя Настя не денется.

– Да ну тебя! Говоришь, что попало…

Возле Эдика, как планета у двойной звезды, крутился тощий Данька Корнеев, разрываясь между притяжением старшего товарища и хорошенькой внучки Ромуальдыча:

– Ого! Это ты принес?

– Домашнее, с Кубани. Пахне-ет… Дэнчик, сдвинь на себя. Дэн!

– А?..

Модная Ирма Вайткуте и хрупкая Тимоша застилали доски пожелтевшими, выгоревшими на солнце газетами:

– А она ему и говорит: «Не ходи за мной!». А он ей: «Ты мне очень нравишься!»

– А она?

Рита «припахала» высокого, лощеного Женьку Зенкова и плотного, налитого здоровьем Дюху Жукова – румянец во всю пухлую щеку. Друзья, смахивая на Тарапуньку со Штепселем, подтаскивали всё, на чем сидят – единственный стул, разношерстные табуретки и ящики:

– Андрэ, не пыхти как паровоз, тут нет рельсов.

– Точка – и ша! Э, э! Чурка-то зачем? На ней усидишь разве?

– А пуркуа бы и нет?

В сторонке, оккупировав облупленную лавочку у могучего куста сирени, репетировали музыканты – Светлана меланхолично перебирала струны черной лакированной гитары, время от времени давя улыбку, а Изя Динавицер настраивал скрипку, отрешась от земного.

– Изя, сделай лицо попроще, а то ты сейчас похож на курчавого Пьеро!

– Чё это?

В какой-то момент я будто отошел в сторонку. Вслушался в веселый гомон на некогда тихой дачке, вгляделся в радостную и бестолковую суету, где озорство вдруг перерастало в симпатию, а мимолетный взгляд надолго лишал покоя. Шесть соток, скучно разлинованных на грядки и клумбы, бурлили юной энергией, неясными, но волнующими позывами.

– Да никуда я не поеду, – вырвалось у меня. – Нужна мне ваша физматшкола… Мне и здесь хорошо!

– Куда не поедешь? – пропыхтел Дэнчик, бредя от сортирной будки напрямую, сквозь строй разросшихся вишен. Деревца стегали его гнуткими ветвями.

– Да это… так, – я неловко покрутил кистью в воздухе, – мысли вслух.

– А-а… – Корнеев сунул руки в карманы кургузого пиджачка, тут же торопливо вынул их, нервно-зябко потер ладони. – Слушай… Я чего спросить хотел…

– Нравишься ли ты Ирме? – улыбка сама запросилась на мои губы.

– Не-е! – Дэн замотал модными лохмами. – Я сам у нее спрошу. Когда-нибудь. Скоро. Ты… Ну-у… Запиши меня в этот ваш Центр! – Он торопливо уточнил: – Я не из-за Ирмы! Ну, не только из-за нее…

Подумав, я сказал:

– Давай, сразу после каникул. Соберемся всем гамузом, побалакаем.

– Ага! – обрадовался Дэнчик.

Тут из общего гвалта выделился заливистый смех Вайткуте, и голова моего визави повернулась, как флюгер.

– Лю-юди! – разнесся Ритин голос. – Садитесь жрать, пожалуйста!

– Пошли.

– Побежали!

Наперегонки с голодающими, я захватил табурет во главе самодельного стола. Эдик с таинственным видом достал бутыль темно-бордового вина, и разлил по бокалам, кружкам, стаканам да чашкам.

– Всем понемножку… – обольщающе тянул виночерпий. – По глоточку…

А доски гнулись от бесхитростной снеди!

Миски с «оливье» и селедкой под шубой соседствовали с жареной домашней колбасой. Посередке, в щербатой супнице, настаивался красно-янтарный борщ. Светилось белым и отливало розовым тонко нарезанное, дивно пахнущее сало. Еще теплые пирожки разморено выгибали гребнистые спинки.

– Так, – грея чашку в ладонях, Настя беспокойно осмотрелась. – А кто скажет тост?

– Я, – встала Рита, держа граненый стакан с вином, что просвечивало темным рубином, тая огонек в глубине.

Инна, сидевшая рядом со мной, беспокойно обернулась и положила мне руку на колено, словно боясь, что уведут ее «куклёнка».

Сулима оглядела всех, спокойно дожидаясь тишины, а когда зазвенело полнейшее безмолвие, неторопливо начала, не сводя с меня черных затягивающих глаз:

– Ровно год назад мы собрались у тебя, Миша, и с того дня все стало меняться к лучшему – и в твоей жизни, и в моей… У Светланы и Маши, у Инны… Ну, ладно, без имен! М-м… – она призадумалась. – Мы стали немного другими, потому что иным стал ты сам. Или был? – по Ритиным губам скользнула озорная улыбка. – Неисчислимая куча народу не сделает за всю свою жизнь столько, сколько тебе удалось… совершить, да, именно совершить за один этот год. И я желаю тебе расти и дальше, меняться самому и менять нас! За тебя, Мишечка!

– За тебя! – облегченно воскликнула Инна.

– За тебя! За тебя! – зашумела вся наша большая компания.

Сошлись сосуды, звеня и клацая, я чокнулся с Инной, дотянулся до Альбинки и Насти. Вино – густое, терпкое, пахучее! – как будто миновало желудок, сразу растекаясь по венам, грея, веселя и отпуская на волю.

Изнуренные долгой бескормицей одноклассники набросились на холодное и горячее без разбору, уплетая кулинарные изыски под свежий воздух и дружеские подначки. Уютная сытость пришла не скоро…

– Мон шер Мишель, – томно воззвал Зенков, ложкой ковыряя теплый еще, поджаристый биточек, – научно-техническое творчество молодежи увядает и чахнет, как «прощальная краса».

– Во-во! – поддакнул Андрей. – Цели нет.

Вдумчиво дожевав пирожок-кныш, я мотнул головой.

– Нам сейчас не цель нужна, а известность. Прислушиваются к тем, о ком говорят, – я смолк с ощущением, что важная мысль вильнула хвостом и ушла в глубину. – Есть одна идейка… Стоп. А вы чего? Где инициатива снизу?

– Так мы завсегда! – преданно вытаращился Дюха. – И вообще…

– Мон шер Андрэ, всегда завидовал твоему умению емко и ясно выражаться! А какая идейка?

– Электронная почта, – я на пальцах объяснил друзьям, что за зверь «E-mail», а по улице, словно контраста ради, прошествовала худощавая старуха с крючковатым носом и вечно поджатыми губами. Закутанная во все черное, она плыла зловещим «дореволюционным» пугалом, бросая на нас недобрые взгляды.

– Чё за ведьма? – громко прошептал Изя.

– Соседка, – боязливо ответила Настя, дождавшись, пока старуха скроется из виду. – Живет на даче, но каждый день ездит в церковь. А нас нехристями обзывает!

– Вот, взрослые вроде, – брезгливо скривил губы Женька, – а верят во всякую ерунду. И ведь не докажешь им ничего!

– А нам это зачем? – фыркнул я. – С какой стати что-то им доказывать? Пускай они обоснуют гипотезу бога, а мы послушаем!

– И вообще! – развоевался Андрей. – Отделили церковь от государства? Пора и от общества отделять! Пускай на квартирах собираются и полы лбами околачивают!

Зине антирелигиозная пропаганда надоела, и она капризно испустила:

– Музыку! Где музыка?

Изя, спешно набив рот колбасой, вылез из-за стола, вытирая руки о штаны под горестные Алькины вздохи, и вот приложился к скрипке, взмахнул смычком. Я поразился – тонкие пальцы Динавицера извлекли не жалкие взвизги самодеятельного лабуха, а музыку. Ритмы прихотливо менялись, но тема звучала единая – томные цыганские перепевы, то с налетом неуемного страдания, то шальные и страстные, зовущие вдаль, в степь, за край…

– Ай, да нэ-нэ… – заунывно тянул Изя, встряхивая кудрями.

Светлана подыграла ему на гитаре, добавляя разгульных нот, и вот вышла Рита, изображая Эсмеральду. Затянув на узенькой талии старую, вылинявшую скатерть, она закружилась в танце, сочетая изящное фламенко и удалую таборную пляску. Гибкое, сильное тело будто переливалось, следуя забористой мелодии.

Настя моя недолго держалась, тоже выбежала на травку, а Инна выступила третьей.

– Ай, красавицы! – дурачился Изя. – Ай, бахталэ ромалэ!

Девушки словно затеяли бескровный баттл – гладкие руки взлетали, шаловливо разметывая волосы, а дразнящие изгибы бедер завораживали. Инна, Рита и Настя поразили меня неожиданным и удивительным сходством – высокие, стройные, три грации улыбались одинаково дерзко, напуская на зрителей колдовскую истому и разгоняя пульс.

– Ай, чаялэ! – взвыл Изя.

Гости неистово захлопали, засвистели, словно расколдованные «цыганским» кличем. Сцедив глуповатую улыбку в ладонь, я встал.

– Хочу сказать тост! – помолчав, поднял кружку с вином. – Настя свидетель, в прошлом году мы всей семьей готовились уехать на Дальний Восток. Я очень, очень рад, что отца удалось отговорить от этой затеи, что не пришлось учиться в чужом, не родном классе. Да, вы все мне очень дороги, особенно девочки… Ладно, ладно, не девочки тоже! За вас. За всех!

– Ура! Ура-а! – тонко закричала Маша. Ее поддержали, и радостный ор разнесся по всей улице.

Лениво тявкнул соседский пес, недовольный побудкой, а сверху, словно отвечая близняшке, плавно опадало курлыканье – в ясной синеве трепетал журавлиный клин.

Тот же день, вечером

Первомайск, улица Дзержинского

– Спину ломит, руки отваливаются, – хныкала сестричка, – ноги, как не родные… Так… Столько свеклы перетаскала!

– …Жаловалась доктору баба Настя, – жестокосердно подхватил я, мешая деревянной лопаткой скворчащую картошку, порезанную соломкой.

– Издеваешься, да? – страдальческим голосом отозвалась девушка, с трудом заводя руки за голову. Со стоном прогнувшись, она посетовала: – Шея тоже болит! Сильно!

Котлеты прожарились с обеих сторон, и я плеснул в ярко-алую, подпаленную снизу сковородку немного кипятка из чайника – пускай доходят. Пар негодующе зашипел, но под крышкой сразу утих, выпуская глухое недовольное ворчание.

– А вот я тебе сейчас массаж…

Вытерев руки, я положил ладони на покатые плечи Насти и бережно вмял пальцы, заодно высвобождая чуток своей энергии.

– Хорошо так… – пролепетала сестренка, размякая. – Печет даже…

– Мышцы расслабились, вот и греют, – выкрутился я.

С усилием огладив стройную Настину шейку, подумал, что «попаданцу» без сверхспособностей ничего не светит в прошлом. Угодишь в «эпоху викингов» – свирепый вонючий ярл мигом оприходует тебя в рабы-трэли, и будешь ты навоз месить, бесплатно любуясь холодной синевой фьорда. А в «эпоху застоя» лучше даже не соваться, если у тебя за спиной, как у Деда Мороза, нет мешка с ноутбуками, смартфонами и прочими ништяками.

За то, что я здесь, в благословенном семьдесят пятом, надо сказать «спасибо» энергии моего мозга. Она у меня сильнее, чем у… чуть не сказал – «у нормальных людей». Вот и весь бонус от природы или эволюции! Без этой «Силы» я не смог бы срываться на сверхскорость, не сумел бы вылечить Суслова, Брежнева, а теперь еще и Андропова. Милосердие тут вторично…

«А ведь это опасный след, – с нарастающей тоской подумал я. – Стоит только Михаилу Андреевичу понять, что Миша Гарин и Миха «Хилер» – одно и то же лицо, как я буду раскрыт…»

Ну, не вычислил же меня «тезка» до сих пор! Знать, не настроен председатель КГБ делиться оперативной информацией.

Интересно, а велико ли число посвященных в мою тайну? Ну, Брежнев с Сусловым – это само собой. А еще кто? Очень даже может быть, что Косыгин – ему как раз и тащить воз реформ. Наверняка, «силовики» – Устинов, Огарков и Гречко. Им крепить оборону. Возможно, Громыко. Задача «Мистера «Нет» – упреждать будущие ЧП в Афгане, Иране, Польше, Сомали, Израиле, Китае…

«А почему бы тебе не активизироваться во «властных структурах»? Стоит ли ограничиваться передачей «послезнания»? – размышлял я. – Хватит скромно мяться в сторонке, пора начинать «движение вверх»! Ну, до партбилета ты пока не дорос, а вот по комсомольской линии… Кстати! А кто тебе мешает лезть в «реал политик» прямо сейчас? Оружие то же самое – информация. Подкинуть компромат на Подгорного, чтобы этого чванливого чинушу сняли поскорее. Слить беспринципного Полянского. Кулакова с Кирилленко измазать дегтем и вывалять в перьях, а опальных Егорычева, Романова, Воронова – обелить…»

– Ой! – пискнула Настя, и мои мысли рассыпались, как детская башенка из кубиков.

– Больно? – вздрогнул я.

– Да нет… – Настины бровки вскинулись удивленным домиком. – Так… Вообще не больно. Прошло!

– Вот что массаж животворящий делает, – мои губы сложились в дежурную улыбку. – Ну, что? Накладывать?

– И побольше! Есть хочу – умираю!

Глава 2.

Пятница 4 октября 1975 года, утро

Первомайск, улица Чкалова

Школа гудела.

Тугой напор отощавшего народца, что рвался к раздатке, давно уж ослаб. Лишь одинокие вопли шарахались по коридорам, играя в салочки с резвыми эхо, да мячиком скакал беззаботный детский смех. Большая перемена.

– Гарин!

Я оглянулся. Меня догонял топот Сёмы Горбункова, физорга всея школы. Обычно он, взирая на своих подданных, плативших по две копейки в казну ВЛКСМ, заметно важничал. Эта царственная привычка вызывала у меня улыбку, хотя «Симеон I» и не заносился особо. Но сегодня физорг выглядел жалко.

– Гарин, – выдохнул он, подбегая, – горим!

– Почти каламбур, – хладнокровно оценил я.

– Миш, вся надежда на тебя! – с чувством загудел Сёма, прикладывая к сердцу пятерню. – Школьная сборная по волейболу…

– Э, нет! – поднял я руки. – Все понимаю, сочувствую, но времени – ноль целых, хрен десятых. Цейтнот, Сёма!

– Ми-иш, – басом заворковал Горбунков, – ты же а-атличный нападающий! Так высоко подпрыгивать у сетки…

– Сём, – ласково парировал я, – даже не уговаривай.

– А мне что делать? – хитрый Сёма добавил голосу плаксивой дрожи. – Марат из девятого «Б» слег с аппендицитом, а нам завтра в Ялту выезжать!

– В Ялту? – приподнял я бровь.

Горбунков, как завзятый менталист, тотчас уловил нотку интереса в моем вопросе.

– Ну, да, – небрежно заговорил он, помавая рукой. – Ялта, Южный берег Крыма, то, сё… Водичка в море, может, и холодновата, но Черное все еще синее!

– Не пой, красавица, при мне… – я ворчливо тормознул басистую сирену. – Ладно, на что только не пойдешь ради школы родимой.

– Записывать? – счастливо уточнил физорг.

– Записывай, – отмахнулся я со вздохом. – А тренер кто?

– Наш Тиныч. – Сёма потряс мне руку и торжественно провозгласил: – Миша, Родина тебя не забудет!

Проводив глазами Горбункова, длинно вздохнул: «В том-то и дело, что Родина…»

Я не планировал операции в Ялте потому лишь, что не мог сыскать надежного прикрытия. За единственный выходной не управиться, а просто так срываться в Крым, посреди первой четверти… Ну, если хочешь привлечь к себе внимание бдительных чекистов, то почему бы и нет! Спасибо, обойдусь как-нибудь.