Кабул – Кавказ
– Наши источники этого не подтверждают. Мы работаем в этом направлении. Усиленно работаем.
– Мелкобуржуазные элементы могут оказаться быстрее нас. Если мы упустим Афганистан, вы понимаете, сколько мы потеряем? – Установ нажал на слово «сколько». – Наш главный противник только и ждет, чтобы задушить революции в Иране и Афганистане.
– Понимаю, Дмитрий Федорович. Но ситуация сложнее, чем многие ее себе представляют. Мы не можем допустить авантюрных действий по примеру США во Вьетнаме, – парировал Андронов, знавший, как завидовали советские «ястребы» «пиндосам», когда те влезли в азиатскую авантюру.
Глава серьезной организации не стал объяснять раздражавшему его оборонщику, что министру надо бы понимать разницу между мусульманской революцией в Тегеране, где ни Штатам, ни Советам нечего было ловить, и прямо противоположной афганской историей. Стоило всерьез влезть в эти афганские дела против мусульманских контрреволюционеров, и про дружбу с Ираном можно было забыть, как про сон в летнюю ночь.
Разговор на том и закончился, а на очередную просьбу Тараки Союз опять ответил отказом, Но Андронов понимал, что скоро, очень скоро вопрос возникнет вновь. И вот тогда, если «ястребы» дожмут «умеренных» словечками о мелкобуржуазных элементах, придется признать: вводить войска удобнее было сразу, в марте, а теперь эта проблема с каждым днем становилась все сложнее и сложнее.
Долго ждать не пришлось: в начале сентября один из членов афганского Ревсовета сообщил на Лубянку, что «поэта» скоро будут убирать – несчастный Тараки как раз собирался ехать к Брежневу с прежней просьбой. Андронову тогда удалось придержать сообщение и, поднажав на кое-кого из аппарата Громыхо, добиться того, чтобы речь Леониду Ильичу готовила контора. Брежнев капризничал, не хотел читать и, как и в марте, настаивал на большом совете (или, как выражали это на своем языке аккуратные пресс-секретари и правильные журналисты, на принципе коллегиальности). Но в конце концов он предупредил гостя об опасности.
Однако Тараки не внял вразумлениям, отмахнулся раздраженно и устало – мол, я вас о войсках пять раз на день прошу, а вы мне голову выдумками морочите – и отправился назад. Он не знал или не хотел уже знать того, что узнали трудящиеся днем и ночью советские разведчики – за несколько дней его отсутствия Амину удалось развернуть Революционный совет против учителя, а преобладающие в Генштабе воинственные пуштуны только и мечтали поддержать своего именитого соплеменника. Что еще понимал Андронов и от чего еще глубже цепляли его сердце кошачьи коготки сомнения – при внутреннем расколе и без того шаткая позиция НДПА в провинциях развалится, как карточный домик, и тогда ему припомнят слова «мы работаем в этом направлении», сказанные похожему на сома Установу. Да что там Установ, все они уже на рыб похожи. В аквариуме. Андронов был недоволен собой.
Спектакль шел по худшему из возможных сценариев. Азиаты-революционеры утомили своей тягой к переворотам! Начнут бойко, грамотно, а все равно закончат какой-нибудь пакостью вроде подушки. Ну почему у них нельзя отправлять на заслуженный отдых? Понятно, почему: пролетарская диктатура в период обострения классовой борьбы… Выучили на свою голову! Они бы лучше мосты да дороги сами выучились строить, без «инженеров-саибов».
С приходом Амина глупый вопрос об американских связях нового председателя Революционного совета встал перед главой КГБ в полный рост, и хотя советские советники по-прежнему советовали, советские охранники по-прежнему охраняли, советские инженеры по-прежнему строили, а советские военные инструкторы по-прежнему инструктировали, – стоило теперь хоть малейшей материальной песчинке, подтверждающей эти связи, попасть на чуткие весы коллег из ГРУ, как коридорная машина принялась бы набирать пары и гнать бронепоезд с запасного пути прямо на позиции неблагодарного пуштуна во устрашение «вероятного противника». И тогда главе КГБ пришлось бы признаться в грубой стратегической ошибке. По этой причине, а также для страховки и вообще на всякий крайний случай опытный партиец решил отправить в Кабул группу бойцов из КГБ. «Мы работаем!»
Это было верно и, более того, дальновидно, но сейчас такие мысли о дальновидности спокойно можно было поместить в аккуратную папочку, что покоилась в руках стоящего перед ним начальника внешней разведки, надписать на ней крупными буквами слово «Вчера» и отложить в нижний ящик стола. Сейчас думать и ждать больше было некогда – три министра на вилле у советского резидента представляли собой бомбу, тикающую упорным часовым механизмом и грозящую разорвать нешуточным тротилом и глинобитный мир южных границ, и хрупкий равновес маятника кремлевских курантов.
Николай Крюков, шеф разведки КГБ, долго ждал, когда министр выйдет из задумчивости, но в конце концов решил прервать тяжелое молчание сам. Человечек, похожий на высушенный стручок красного перца, сказал то, что отлично понимал и Андронов, – с министрами надо определяться как можно скорее, для советского резидента риск слишком велик.
– Кто охраняет афганских товарищей?
– Наши специалисты из КУОСа, – ответил Крюков, не ставший рассказывать министру о перевозке афганцев на виллу. Информацию о своих людях он предпочитал держать при себе, а детали наверх сообщал только по прямому запросу или в случае острой необходимости – для формирования нужного ему мнения, для ускорения или замедления принятия решения. Тоже был тертый калач.
– Хорошо, что из КУОСа, – отметил Андронов. «Можно будет подчеркнуть своевременность и профессионализм нашего участия. И дальновидность. Если все хорошо кончится», – продолжил он про себя давно начатую мысль.
«Молодчина начальник оперативного управления», – так же про себя поставил зарубку Крюков, уже забывший, что сам не одобрял идею засылки в Кабул диверсантов КГБ, но не стал все же отвергать рискованного предложения своего подчиненного.
– Николай Николаевич, каковы шансы ваших сотрудников вывезти афганских товарищей в Москву? Естественно, самым тихим, бесконфликтным способом? Ведь наш принцип – политическая корректность!
Крюков и сам желал бы знать ответ на этот лихой вопрос. Но сие было неведомо ни ему, ни непосредственно сидящему «на министрах» Ларионову, ни парням из «Зенита», попавшим в Кабул, как куры в ощип, ни ЦРУ, ни МОССАДу, ни даже всезнающему ГРУ. А потому он со спокойной совестью ответил:
– Пятьдесят на пятьдесят. Наши люди хорошо подготовлены. Но ситуация сложная.
– Я знаю, что сложная. Как быстро можно провести операцию? Общих оценок нам уже хватает! – рассердился Андронов, уже продумывающий ход скорых переговоров с другими членами Политбюро.
Принять решение о вывозе или, наоборот, об оставлении афганцев там, в Кабуле, можно было лишь совместно, поскольку решение это было равносильно решению о начале военных действий, и груз ответственности следовало разделить поровну между рыбами в их тихом зловещем кремлевском аквариуме. Андронов ощущал в себе поэтическое начало, когда думал о своем месте в истории, и его воображение рождало порой яркие зрительные образы.
– Чем быстрее, тем лучше, Юрий Владимирович, – вздохнул Крюков, чей образ хоть не поощрял воображения, но зато изрядно стимулировал внимание и собранность.
– Готовьте операцию по вывозу. На всякий случай. И полная секретность. Полная! – сказал поэт, похожий на больную печень.
«Хорошо, что я не на его месте, – подумал начальник СВР, выйдя из андроновского кабинета. – Хорошо, что я пока не на его месте».
Сослагательное наклонение
Если бы Андронова, Крюкова, Барсова или Куркова отвели в отдельную комнату и сказали: в твоих, браток, в твоих, товарищ, руках судьба страны, да что страны – судьба мира по меньшей мере на ближайшие полвека, а может, тысячелетия, так что решай, что делать с министрами, думай, говори, толкать ли тот последний камень, от которого покатится вниз с грохотом страшная горная лавина, – каждый из них, по-своему покряхтев да поразмыслив, с тяжким сердцем, наверное, сказал бы в конце концов: «Нет. Жаль, конечно, верных друзей наших, но… невелика цена жизни человеческой, а тем паче жизни министра в крутые революционные времена».
«Нет», – сплюнул бы Курков и выпил бы коньяка. Выпил бы щедро, чтоб утомить, усыпить то беспокойство в мозгу, которое простаки зовут совестью. Выпил бы, но не абы какого, случайного, а хорошего, дагестанского коньяка, если уж настоящего не достать. А если нет под рукой хорошего, тогда лучше водки.
Барсов сперва выпил бы стакан простой водки или спирта, а потом сказал бы просто, по-русски: «Нет, ребята, ни хрена. Скажете – вывезу, а по мне – в их дела лезть без надобности. Сами жизнь такую выбирали». Как верно говаривал его боевой товарищ Курков, нет в мире более мирных людей, чем настоящие воины.
Крюков, посидев в серой комнате с четверть часа, тихо, но твердо произнес бы свое «нет». Крюков имел свои планы, свою амбицию, но она не простиралась за границы двух ближайших пятилеток и одета была скорее в семейную пижаму, чем в исторический, пусть даже самый серый походный кафтан. То есть «защищать интересы» до последней капли чьей-то неведомой ему героической крови, «противодействовать коварным замыслам» в любой точке небольшого и доступного его «конторе» земного шара, в Афганистане ли, в Гвинее ли Бисау, или, коль придется, в стратегически важной Антарктиде – на это он был готов и в пижаме, среди ночи… Но все это царство «кротов», агентов влияния, тертых диверсантов жило для него в категории «сейчас», а под большим, под историческим, под эпохальным решением он не поставил бы первым своей подписи. Нет, не поставил бы. Деревенский рыбак не думает о китах.
О китах, об акулах… Меньше всего об акулах думал бы и серьезный человек в строгом костюме и до странности толстых, домашних роговых очках. Он не пошел бы за вами в комнату с опасным, нечетко написанным названием – то ли «вечность», то ли «млечность». В душе захотелось бы, но один – не пошел бы. Коллегиальность. Ну, а рыбам этим куда там на сто лет вперед смотреть, смех один…
Ах, это суровое историческое измерение. Ах, это игривое сослагательное наклонение…
– За революцией легко проглядеть начало контрреволюции, – сказал главный идеолог Сусло и моргнул, как клюющая зерно курица, своим быстрым клювом-глазом. – Мы не должны в условиях обострения классовой борьбы двух систем в развивающихся странах проявлять неразрешительность и малодушие. У нас есть верные союзники в Афганистане, и их нельзя бросать на произвол судьбы. Мы потеряем у них авторитет.
– Наше участие в судьбе министров оттолкнет Амина. Хафизулла имеет поддержку в армии, в партии. А значит, выйдет так, что мы выступим на стороне оппортунистов. Активность США в Афганистане еще не означает, что руководство ДРА уже окончательно сошло с марксистских рельсов. Амин по-прежнему советуется с нашими инструкторами, – возразил министр иностранных дел и посмотрел на Андронова. Тот промолчал.
– Америка, не стесняясь, поддерживает всеми средствами своих поставленников, а мы? Мы что же, отвернемся от проверенных революционеров и доверимся мелкобуржуазным элементам? – продолжал идеолог. – О кого мы обопремся, если революция в ДРА пойдет в откос? Мы обязаны думать перспективу! Мы и так затянули с решением вопроса. Если бы мы весной оказали товарищу Тараки, сейчас положение было бы стабильным. Нам не приходилось бы, как ворам, выкрадывать из дружественной страны последовательных революционеров.
Окончив речь, идеолог строго посмотрел на министра иностранных дел.
«Гробы ты сейчас вывозил бы», – подумал Андронов, но опять воздержался от слова – ему, как и другим участникам закрытого совещания в Кремле, было понятно, что коллективное решение на самом деле уже принято, хотя поодиночке большинство, может быть, распорядилось бы своим мнением иначе. Потому что коллегиальное решение – это не равнодействующая малого числа равнозначительных сил, а проекция этих сил на одну, всем «коллегам» известную из контекста ось. Ось, порой называемую платформой, порой – установкой партии. В зависимости от того, как понимать зрелую советскую власть – как политический режим или как образ мысли.
Все уже было ясно, и все-таки без мнения Андронова обойтись было нельзя. Непорядок.
– Юрий Владимирович, а ваше мнение? К чему мы должны быть готовы в случае вывоза министров в СССР? – спросил до того тоже молчавший осторожный глава советского правительства.
– К созданию «теневого кабинета» из таракистов. Ко всевозможным дипломатическим уговорам Амина. И если мы, – он подчеркнул это «мы», – готовы занять последовательную позицию, то к силовому вмешательству… Но, я надеюсь, до этого не дойдет, – молвил он и обернулся к министру обороны.
– В этих условиях, может быть, стоило бы вывезти министров силами военных? Мы располагаем такими силами, – сказал маршал.
– Мы тоже. Группа наших специально подготовленных и залегендированных сотрудников полностью держит ситуацию под контролем. А участие военных скомпрометирует нас и обострит реакцию руководителя ДРА. Особенно при возникновении непредвиденных обстоятельств…
– Мы должны исключить таких обстоятельств, – клюнул Андронова главный идеолог. – Наша разведка не должна допускать проколов. Почему Израиль может выкрадывать Эйхмана из-за океана, а наши под боком не справятся?!
«Вот поезжай сам и справляйся», – разозлился Андронов, знавший, что идеолог, кроме партийного, другого пороха в жизни не нюхал.
– Три министра, товарищ Сусло, это заметные фигуры, их лица каждый милиционер, каждый патрульный солдат знает. Поэтому КГБ и отправил настоящих специалистов. Но история учит, что возможности непрогнозируемого развития событий никогда нельзя исключать. И мы к такому развитию должны быть готовы.
Фраза про историю, которая учит, была мелкой местью, вызвавшей у министра иностранных дел мимолетное движение губ, в котором можно было угадать улыбку, – товарища Сусло история этому не учила, но открыто спорить с идеологом Сусло его «партийные товарищи», в том числе и глава могущественной конторы, опасались.
– Мы готовы, – уверенно заявил главный идеолог, как бы подводя итог обсуждению, – и я хочу отметить наше необычайно выгодное положение, чтобы укрепить позицию в Афганистане. Народы Азии как никогда поддерживают нас, идеи социализма и коммунизма там как никогда популярны. Стратегической оплошностью будет обмануть ожидания миллионов людей на планете…
Никто из них, ни почти поэт в домашних очках и строгом пиджаке, ни начальник СВР Крюков, ни плотный, напоминающий грецкий орех Алексей Курков не сказали бы «да» в той комнатке с табличкой «бы» на гладкой лакированной двери. И все-таки теплым, по московской нещедрой осенней мере, очень теплым октябрьским вечером на вилле до глубокой темноты стучали топоры и молотки. «Геологи» сколачивали большие деревянные ящики для отправки в Союз ценного груза. В Баграме эти ящики уже ждал транспортный самолет.
2000 год. Москва
Три кита «чеченца»
– Поскорее бы ты писал, – Миронов несся своим беглым говорком куда-то в будущее и запивал коньяк черным горячим кофе. – Торопись с книжкой, пока первый ком не сорвался. Как покатит – никому ни до нас с тобой, ни до Чечни, ни до писаний дела не будет. А я тебе говорю – скоро уже. Потому что нет для другого объективных предпосылок.
Балашов согласно кивал и поглаживал ладонью рюмку. Все-таки он никак не мог взять в толк, что представляет собой эта пресловутая дуга кризиса, которой то и дело пугал собеседник. Что именно вот-вот взорвется в нашем подбрюшье, после чего Кавказ покажется детской забавой? Подбрюшь-е. Под-брюшье. Слово какое выпуклое… И при чем тут писатель Балашов?
Игорь все-таки взялся за новый замысел, но странное, неловкое чувство сковывало его во время работы над текстом. Казалось, что в уже пройденном, прошлом некая важная бумажка миновала учета, и теперь Балашову предстоит заново разобраться в нем.
Миронов прав, с Афганом следовало поскорее кончать, тем более что объявились уже какие-то немцы-телевизионщики, закрутился проект фильма-«лайв» на манер «живого» телесериала. «Ты за ум возьмись, не то в Афган загремишь», – любил говаривать отец, проглядывая изредка его школьный дневник, покуривая сигаретку и изучая записи классного руководителя. «Ну и что! Лучше, чем в институте штаны на чужом месте просиживать», – храбрился Игорек. «Ты ерунды-то не болтай. Тоже хочешь в агрессоры? Мало других оболваненных?» – морщился отец. Юный Балашов замолкал – как ни досадно было читать свою судьбу записанной по буквам в совковой студенческой зачетке, в агрессоры не хотелось.
Он все же взялся за ум и отправился в университет протирать штаны, и когда сперва тихонечко, все больше «вражьими голосами», а потом уже открыто заговорили побитые войной, злые и растерянные молодые инвалиды, Балашов возблагодарил ушедшего из жизни, сгоревшего в один год отца за добрую науку, а себя – за найденную в себе волю не попасть в агрессоры, обойти, обмануть ненавистный совок.
И вот теперь вдруг получалось, что эту ясную линию, ведущую из его прошлого в настоящее, приходилось осмысливать, а может быть, и перечерчивать заново…
– Есть три кита. Сырье, этнос и идеология, – продолжал Андрей Андреич. – Это кризисы. Конечно, кхе, есть и голод, который, как говорят… Но это в Африке. Да и то, считай, сырьевой по сути. Итак, три кита. Но! Этнос – чаще всего обманка, прикрытие. Для истинных целей. Потому что его быстрее всего раздуть. Вот сейчас – в самой благополучной Европе взорвать этническую бомбу легче легкого. В Испании, во Франции, в той же Бельгии. Серия адресных актов насилия, формирование боевых групп, финансирование лидеров. Немножко поработать с прессой. И пошло дело. Лишь бы дров хватало. Или в Германии – маленькую войну с мусульманами, турками, марокканцами хоть сегодня можно организовать. Алжирцы во Франции… Миллионы пассионариев…
– А территории?
– Кому сегодня нужны территории сами по себе? Только евреям да братьям их кровным арабам. Хоть и там все на Святой земле замешано. Значит, опять идеология. А остальные что там потеряли? Правильно, нефть. Нефть – она всем нужна. Поэтому там горючего всегда хватит. Это одно. А второе – БШП. Слышал? Большой шелковый путь. Там средоточие всего. И наш Афганистан в центре. Пуп. Все три кита. По БШП искра гуляет и будет гулять. Там естественно слилось, поддувать не надо, жар оттуда сам тянет, аж до Косово, до Чечни достает. Так что пиши скорей, талибы тебя ждать не будут. А коньячок-то пей, все напитки, кроме пива, прочищают сосуды! Да ты уже сам знаешь.
Игорь знал. Грозные талибы монгольской бронированной ордой надвигались на Таджикистан, уйгуры грызли печень киту Китаю, из раны сочилась на каменистую чеченскую землю казахская нефть, а в угрюмых каргильских высотах недобро ухмылялся индусам жилистый Пакистан. Это было страшно и красочно, как «Война» Метерлинка. А на высушенном палящим солнцем пустыре стоял одиноко русак. Русак был совершенно гол, видимо, нищ и, похоже, не очень ловок, но он был оставлен сторожить самый пуп пузатого Марсова поля. Что он там сторожил, было неведомо, однако в осанке и бегающем белесом взгляде русака сквозила уверенность в несомненности своей миссии, а в раздумчивом почесывании затылка – непривычная для этой фигуры хозяйственность, схожая с той, что таится в слове «авоська». И рождалась надежда – этот русак, этот остров в хищном желтом, море, действительно еще зачем-то нужен. А, значит, нужен и писатель Балашов!
Игорю стало страшно от догадки, не выпала ли и на его долю непосильная миссия по соединению некоей цепи времен? Не это ли его талант, не это ли предназначение, которое он всегда угадывал в себе и в котором отказала ему Галя?
1979 год. Кабул
Штрафные батальоны
– Вы лучше лес рубите на гробы-ы, – тянул Вася, сидя на только что сколоченном ящике и жамкая матерыми пальцами гитару, – в проры-ыв иду-ут штрафные батальоны…
– Песня у тебя какая-то… Хоть себе самому за свечкой беги, – проворчал Медведев.
– Может, Михалыч, гимн Советского Союза спеть? Только гимн у нас по утрам. В шесть утра, заместо будильника. А сейчас уж вечор близится…
– Ага. А Пушкина все нет. И не будет. Все равно, завязывай с этим декадансом. И давай кончай перекур. На комиссию выйдешь, вот тогда о гробах распевай. Тоже мне соловей…
Но Кошкин продолжал болтать ногами как ни в чем не бывало. Пятки постукивали по доскам.
– А знаете, Михалыч, мне друг рассказывал, он, когда в Москве учился, жил в студенческой общаге со старшекурсником. А третьим к ним подселили вьетнамца-первокурсника. Старшой завел такой порядок: на ночь включал на полную «Маяк» и в шесть утра просыпался под гимн. Затем мой дружок к этому привык, так что они вдвоем подниматься стали. Вытянутся, в трусах семейных, руки по швам, все по форме утреннего построения, и гимн исполняют в полную глотку, с чувством. После чего переходят к водным процедурам. Ну, а вьетнамец, простая его душа, решил, что так надо, и давай вставать вместе с ними. Тоже старательно выпевал.
– Ну и к чему ты клонишь? Давай скорее, не тяни кота за мяу, работа стоит. – Медведев не слыл меж ребят большим любителем шуток.
– Работа сами знаете у кого стоит… Я к тому, что, когда старшекурсник съехал, на его место подселился какой-то соня, и под гимн просыпаться, естественно, перестали. Так через несколько дней в деканат малява от вьетнамца поступила – мол, народ у него в камере подобрался идеологически нестойкий и ни хрена не патриотический. Под гимн не встает у них ничего!
Михалыч так и не уловил, был в рассказе Васином какой-то подвох, или это он так балагурил, перекур растягивал, но на всякий случай, для порядка, решил отреагировать.
– Ну и что? Американцы что, дураки, когда флаги у своих домов по утрам поднимают и гимн исполняют?
– Лев Михалыч, а кто вам рассказал, что американцы гимн поют? – поинтересовался Шарифулин. – Вы в Штатах-то сами были?
– Рассказывали. И про гробы они точно не поют. Они вообще смерти боятся.
– А мне рассказывали, что они бедности пуще смерти боятся. А про гробы не поют, потому как у них штрафбата нет, – съязвил Шарифулин.
– Раздолбаев у них таких нет, – буркнул под нос Медведев. – Все, хорош травить, за работу.
– Ишь ты, боцман. Классику ну совсем не ценит, – подмигнул Шарифу Кошкин, но с ящика спрыгнул.
– Ты ему еще этого, Галича изобрази, он тебя самого в ящик заколотит и вместо афганских товарищей – в Союз. До востребования, – тихо откликнулся Раф.
– А-а, – махнул рукой Вася, – в дерьме живем… Но хоть живем, хоть пахнем.
«А мы и не живем. Только пахнем», – возразил про себя Шарифулин. Он вообще считал, что жизнь человека, настоящая жизнь, начинается тогда, когда мир становится домом, а существование – бытием. А это вот их ползучее карабканье по склону земли возносится до жизни лишь после смерти.
Шарифу частенько чудилась картинка, как что-то большое и светло-синее, рассеянное, как утреннее небо, сжималось, сжималось в спичечную коробку, густело темной жижей, облипающей набившиеся в нее скелетики спичек-людей. Это и была вся их жизнь. И стараться самому, в одиночку изменить ее можно было лишь одним способом – завершить жизнь как можно быстрей и циничней.
В свое время Шариф хотел поступать на философский, но вовремя передумал – стоило ли учиться, если с жизнью, по сути, и так все было ясно? Да, умников вокруг расплодилось во множестве, но вопрос засел не в уме, ужас был в том, что, помимо ума, для проживания дано было целое тело. По-настоящему воплотить это тело, достичь истинного бытия можно было в горах, в северных широтах или вот здесь, в спецотряде КГБ.
А еще Шариф рисовал. Оставаясь в одиночестве, он извлекал крохотный блокнот и быстрым жестом выводил на его страничках фигурки, лица. Иногда ни с того ни с сего, произвольно и одиноко из желтоватой глади листа выныривали нога, коготь, зрачок. В блокнотике умещался спичечный коробок этого мира. Такой представлялась Рафу вложенность: существования – в искусство, а уж искусства – в бытие. Случайный созерцатель блокнота наверняка подивился бы ловкой руке рисовальщика, но вряд ли распознал бы в корявом бочонке пива с фаллическим крантиком – командира Барсова, в набычившемся одноглазом танке с острым тонким жалом вместо орудия – Медведева, а в хитро прищурившейся, состроившей самым немыслимым образом фигу боксерской перчатке – боевого товарища Алексея Куркова. И делиться этим своим карманным миром Шарифу не хотелось ни с кем.
1979 год. Вашингтон
Чего ждать от ислама?
Чак Оксман был в Белом доме впервые и чувствовал себя здесь, мягко говоря, неуютно и беззащитно. Было холодно, в большие окна барабанили жесткие крупинки града, и Чаку казалось, что эти белые злые пули вот-вот пронзят стеклопластик и возьмутся решетить его тело. Люди вокруг, за столом, собрались разные, но все они, хоть и были моложе старика Оксмана, выглядели уверенно и раскованно. Может быть, дело в простуде? Во вздорном отказе от привычного утреннего кофе?..