Кабул – Кавказ
Сволочь сержант! Небось, и в руках не держал японский зонтик. Было бы время, стоило б настучать ему по котелку. Парашют и впрямь раскрылся в лучшем виде, но стропы спутались, так что вместо купола вышел какой-то сдутый воздушный шарик. Для ослика Иа. Лучше бы он вообще не раскрылся – легкий шелковый запасной парашют то и дело затягивало в этот резервуар, и Куркову приходилось буквально вырывать его за стропы, дергая вниз, – благо здоровья в руках хватило.
Так и спускался на глазах изумленно следивших за его большими маневрами ребят: то, как засосет запаску, падал булыжником вниз, то, вновь освобождая ее от пут, вздергивался и зависал, все дальше уходя вправо, в сторону каменной гряды. Но успел-таки, везунчик, сел до гряды, а то бы костей не собрать. Тряхануло, конечно, как следует, ноги, показалось, в спину вошли, пятки да позвонки до сих пор ноют, но ничего, жив. Зато хоть от всей остальной чепухи освободили, сказали: «Отдыхайте, Алексей Алексеевич. Вы в воздухе так красиво прорисовались – прямо церковь о трех куполах. Нечего вас больше испытывать, вы и так в рубашке, видно, родились»… Посмотрим теперь, в чем он родился, дело-то пахло жареным.
Уже в Фергане, когда куосовцам объявили о возможной командировке в Афганистан и принялись мотать стрельбами да прыжками, среди ребят пошли разговоры о том, что скоро придется вытаскивать из Кабула «наших» людей. Но Алексеич лишь усмехался в ус – для вывода советской колонии хватило бы и десантного полка. Для того чтобы отправить в Баграм, а затем в Союз учителей, агрономов, строителей – «инженеров-саибов», как уважительно называли афганцы советских специалистов, – не требовалось поднимать в ружье внештатников КУОСа, разведчиков и диверсантов, на подготовку которых государство угрохало огромные деньги – вполне хватило бы, чтобы всю Америку одеть в зеленые береты.
Прибыв в Баграм, Курков пообщался с замкомом свеженького десантного батальона, да не просто батальона, а усиленного (так тот поправил), который только что подтянули из Витебска. После этого общения мысли, как глина, затвердели в уверенности: сопровождать загорелых секретарш посольства и энтузиасток-училочек будет кто-то другой, но не он. И не Медведев, и не красавчик-Вася, уже раскатавший на них свою пухлую губу не дуру…
Непросто было достать в Баграме, среди солдатиков, нормальную водку, но Алексей Курков сменял у доблестных авиаторов на бутылку старую японскую зажигалку, оставшуюся еще с командировки на Окинаву. После такого подарка бравый глаженый майор и рассказал, что летят они на охрану гражданских чайников прямиком в Кабул.
– Думаешь, ДРА вас там с цветами ожидает? – подколол Алексеич майора, глядя на его парадный вид.
– А мне то неведомо, что этой ДРА надо. Хучь цветами, хучь огурцами – нам разбирать без надобности, – ответил тот, похоже, обидевшись на незнакомое ему слово. Было в майоре что-то неприятное Куркову. Холопски-наглое. Посадское.
– Как же без надобности? А как ты будешь своих от чужих отличать? Их ведь танки с нашими не разнятся. Можно сказать, близнецы-братья. Да и наши барышни-таджички и их мирные труженицы Востока – что сестры родные. Вдруг не тех спасешь?
Майор уже хотел было спросить у любопытствующего неармейского боровичка в спецовке, откуда он такой грамотный выискался, но, вспомнив, о недопитой водке, решил воздержаться. А потом и в самом деле, кто его знает, как этих чурок друг от друга отличать. У него у самого полбатальона таких вот желтолицых да узкоглазых. Кто комплектовал только! Майор напряг извилины.
– Мы не воевать собираемся, а обеспечивать… Начальство сказало, что мы по договору, – сразил он Куркова достойным ответом и смерил боровичка презрительным взглядом сверху вниз.
– Что ж, и то верно, что по договору, – подытожил Курков. – Был такой договор с Тараки, слышали.
Когда председателю Революционного совета Демократической Республики Афганистан стало совсем хреново, Леонид Ильич пообещал ему подбросить десантников. Вот таких информированных майорчиков. Посадских. А майорчику, видать, пока не ведомо, что товарищ председатель Нур Мухаммед Тараки уже две недели как не председатель, что товарищ Нур Мухаммед Тараки разжалован. В лучшем случае – снова в поэты. Посмертно, после короткой и продолжительной… В худшем – в висельники. Они это быстро умеют, братья-афганцы.
Барсов уверял, будто наверняка знает, что бывшего главу Демократической Республики Афганистан то ли задушил, то ли отравил его любимый прилежный ученик Амин. Которого Леонид Ильич уже поздравил с вступлением в должность. И хотя Алексей Алексеевич привык делить оперативки на два, слухи – на пять, а официальные заявления – на десять, тем не менее, зная нрав южных соседей, в конце как политической, так и поэтической карьеры Тараки он не сомневался. Немало повидав в Москве местных революционеров, что из «Халька», что из «Парчама», он уверял ребят, перефразируя классика, что аминовцы, обученные революционному ремеслу, ужо наступят бедолаге Тараки на горло его собственной песней… Такова объективная реальность народного бунта, данная им в ощущениях.
То ли авиаторская водка оказалась скверной, то ли усталость бестолковых последних дней сыграла нехорошую шутку с печенкой, но свое любимое занятие по сопоставлению объективного и субъективного, слухов и фактов он продолжил лишь в самолете, вылетевшем из Баграма. «Зенит» дробили на группы и, похоже, Центр никак не мог решить, кого назначать в старшие. На первый борт загрузили лишь одну команду, оставив, слава богу, «своего» Барсова, хотя и прошел шепоток, что могут прислать «специалиста сверху». Таких «специалистов» им не хотелось. Лучше Барса командира не найти.
Курков попал на первый борт «вторым номером» и весь недолгий путь размышлял над положением – международным и лично своим. Это последнее, лично свое, беспокоило его немало. Конечно, могло быть и так, что спецов КГБ отправляли для укрепления десантуры, не обученной проводить оперативные мероприятия в дружественных странах. Но что тогда мешало начальству, или, сказать точнее, лицам, принимавшим решение, собрать их вместе на учениях в Фергане, создать мобильные группы, разобраться с субординацией и так далее и тому подобное, – то есть сделать то необходимое, что и надлежит делать при отработке совместных действий групп разного подчинения и назначения. Наука-то известная! Нет, хрен! По всему видно, что десантники свой пирог будут есть отдельно, а они – отдельно. Вот и возникают прорехи в логической цепочке – что ж это за пирог такой?
– А что тут думать? Я смотрю, наверху пока сами не знают, куда мельница завертится. Так что, Алексей Алексеич, не морщите лоб, отдыхайте, – сказал ему в самолете Вася Кошкин, хлопнул панибратски по плечу и хитро подмигнул. – Может, в посольстве разместят, а? Мне Эрнест говорил, их молодцы там всех телок уже перемяли. Рогов мужчина серьезный. Вот не зря имя такое германское – Эрнест. А посольские вопить начали, чуть ли не международный скандал раздувать. У них против роговских прямая кишка тонка оказалась. Так что вы зря текущий момент недооцениваете, вероятность немалая, что нас на смену везут. Как представителей творческой интеллигенции.
Вот была бы, конечно, лафа, кабы Центр, вняв мольбам посольских рогоносцев, и впрямь решил заменить телков из «девятки» на интеллигентов «Зенита». Если бы да кабы… И Курков, и Кошкин понимали, что такой лафы придется ждать до какого-нибудь следующего раза и что Политбюро сейчас вряд ли озабочено судьбой девок из посольского обоза.
Правда, когда по прилете в Кабул «зенитовцев» по-быстрому отвезли прямиком в советское посольство, Курков посмотрел на Кошкина с уважением.
– А ты, Василий, пророк!
– Магомет, – откликнулся тот.
– Ага, похожи, – вставил Раф Шарифулин, и ребята захихикали в кулаки – физиономия у Кошкина была уж совсем не магометанская.
Однако из посольства всю группу, быстренько оснастив кроватями и лопатами, отправили в особнячок неподалеку. На Первую виллу, как сказал советник посла. Курков думал перекинуться хоть несколькими словами с самим послом – они были знакомы, – но худой очкастый секретарь лишь смерил человека в спецовке холодным взглядом.
– Сергей Николаевич у товарища Амина.
– У товарища Витамина? – переспросил Курков так же серьезно, желая подразнить крысу-секретаря. Тот устало пожал плечами и ушел.
В посольстве было прохладно, уезжать на виллу и заниматься там обустройством не хотелось, но дипломатам сейчас явно было не до диверсантов, и даже советник-посланник, неплохо знакомый с Курковым, лишь коротко кивнул ему и удалился с Барсовым.
Так что пришлось таскать кровати, заниматься всякой скучной хозяйственной бурдой и надеяться не столько на мощь оставшегося далеко Кремля, сколько на умение его политических советников. А мощь? Выходило так, что он, Алексей Алексеевич Курков, и был как раз той самой мощью его государства.
Председатель Амин
Председатель Революционного совета Амин принял советского посла Голубева с распростертыми объятиями. Новый председатель был крупнее и выше посла, ему нравилось смотреть на дипломата сверху вниз, сжимать его мягкую руку в твердой волосатой ладони и ощущать себя главой государства, с которым должны считаться даже такие слоны, как дядя Сэм и дедушка Леня. Но у свеженького, нового председателя возникла проблема. Амин не знал наверняка, дошла ли уже до Москвы весть о скоропостижной кончине Тараки, и если да, то как к ней отнесется Кремль.
О том, что «поэт» теряет контроль над страной, что он просчитался с земельной реформой, что, чувствуя слабину власти, контрреволюция наглеет на глазах и что события Герата могут повториться скоро и очень скоро, люди Амина изо всех сил информировали советское руководство. И напрямую, и через «черный ход», используя косвенные каналы. Но Москва словно глаза на это закрыла – мол, разбирайтесь сами.
Это было обидно и непонятно, и многие офицеры из окружения Амина последнее время нередко вслух говорили, что кремлевские старцы просто выжили из ума. Как они не видят, что Тараки «сдулся» и что им пора ставить на деятельного и сильного Хафизуллу! Тем не менее без одобрительного жеста Москвы Амин, наверное, ждал бы и дальше, соглашаясь с ролью «второго», но любимого… Ждал бы, но учитель сам виноват – незачем было подсылать убийц! А уж коли посылаешь, то стрелять они должны куда лучше.
То, что офицер из охраны Тараки промахнулся, стреляя в премьера-министра, имело для Амина и для революции сразу несколько положительных сторон. Во-первых, премьер остался жив, что было немаловажно для дела. Во-вторых, после покушения было бы просто странно, если б он спустил это с рук – в чем, в чем, а в робости его пока никто не упрекал. Наконец, было и третье важное, хоть и сомнительное соображение, точнее, предположение – если бы за выстрелом в дворцовом коридоре стояла Москва (как его убеждал племянник, напоминая, что именно советский советник поручался за безопасность, пригласив Амина на встречу с Тараки), то пуля не попала бы в его тельника.
Нет, Москва не стала бы полагаться на волю слепого случая. Или, как говорят русские, «пули-дуры». Она придумала бы что-нибудь понадежнее – отравила бы или, на худой конец, взорвала. Нет, Москва тут ни при чем. Но все равно Амину не хотелось бы, чтобы в Кремле именно сейчас узнали о неприятной кончине их друга Тараки, удушенного собственной охраной при посредстве собственной подушки – то есть вполне исторически. Новому главе государства требовались еще несколько спокойных дней, чтобы обеспечить себе твердый тыл. И уж тогда можно будет беседовать с внешним миром на правах хозяина в доме, не оставляя московским товарищам альтернатив. Собственно, так ведь и делалось в семьдесят восьмом, и все прошло хорошо! Амин, крупный человек с теплыми ладонями, был мужчиной практичным. Он понимал, что трудностей с «большой» оппозицией, с монархистами и муллами у него будет не меньше, чем у его усопшего предшественника. Но сейчас волновало не это.
Амина беспокоила «малая» оппозиция в лице упрямых таракистов в руководстве партии и в органах. «Революции совершают не армии, а спаянные идеей единицы. Нет страшнее врага, чем проникший в партию оппортунист», – любил говаривать Хафизулла. Ни герой апреля, глава оборонного ведомства Ватанжар, ни шеф безопасности Сарвари, ни министр связи Гуляб, похоже, не собирались без боя складывать лапки. И если на одного майора Ватанжара, при всем его революционном авторитете, еще можно было наплевать, поскольку и Генштаб, и большая часть полевых офицеров стояли за Амина, то Сарвари сидел у него, как кость в горле, и пока ее, то есть его, оттуда не вырвали, даже толковой наружки за таракистами нельзя было установить. Министров надо было срезать как можно скорее, одним взмахом косы, но Хафизулле, перед тем как решиться на это, хотелось бы заручиться снисхождением Москвы – без нужды дразнить кремлевских гусей ему не хотелось.
– Сергей Николаевич! – После продолжительной подготовки, состоявшей из уверений в дружбе, преданности и уважении, а также непременных угроз в адрес врагов революций и свободолюбивых трудовых народов (угроз, на которые афганский партийный лидер, изрядно подкованный в ленинско-сталинской классике, был весьма силен), Амин решил бросить первый пробный шар. – Мы намерены сократить бюрократию. Сделать наш госаппарат управляемым – по вашему примеру. Я специально перечитал работу Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин». А то чиновников стало больше, чем солдат у революции.
Он выдержал паузу, но посол лишь кивнул, так и не поняв, шутит председатель или говорит всерьез. Если Амин шутит, то время для иронии он выбрал не самое удачное. Или председатель действительно наглеет? Как сказал вчера вечером один из «советников», приехавший, кстати, отнюдь не по партийной линии, «наш» источник из КАМа сообщил им, что сотрудник американского посольства Брэд Пит встречался с одним из секретарей Амина и провел с ним в офисе британского бизнесмена Коуэлла не менее часа. До сих пор Коуэлл, кажется, интересовался фруктами…
Конечно, Брэд Пит мог увлечься вопросами торговли, но, как утверждал источник, в разговоре больно уж часто упоминались слова «Москва» и «старики». То ли агент не мог сообщить большего, то ли человек из КГБ не захотел говорить послу лишнего, но и это наводило на размышления. Скорее всего, не захотел, заменив оставшееся непечатным высказыванием и словом «наглеет». По крайней мере, вчера вечером Сергей Николаевич Голубев составил сообщение о неясностях в поведении афганского председателя и отправил его в Москву, министру иностранных дел Громыхо. Подстраховался, а то бог его знает, какие предстоят времена, если уже посла не считают нужным уведомлять о том, что разведчики рассказывают вроде как походя.
– …В первую очередь, мы хотим объединить службу безопасности и министерство внутренних дел. Единый кулак. Есть также предложение от группы товарищей поставить министерство связи в прямое подчинение госбезу. Временно. Как говорил товарищ Ленин, почта, телеграф и телефон должны быть в надежных революционных руках.
– Товарищ Амин, я проинформирую наше руководство. В вопросе реорганизации министерств у нас накоплен огромный опыт. Я уверен, что советское правительство со всем вниманием отнесется к таким вашим шагам.
Голубев надавил на слово «вашим», желая обозначить разделительную черту между Амином и правительством ДРА.
– Со всем вниманием и со всей серьезностью. Но…
В тот момент, когда посол как раз собрался вырастить из этого «но» осторожное предупреждение о необходимости взвешенных действий, аккуратных шагов в период активизации контрреволюции, на столе председателя зазвонил внутренний телефон. Амин извинился, снял трубку. Голубев вежливо опустил глаза в пол, но уголком зрения увидел, как темнеет и без того смуглое лицо председателя. А то он не понимал, к чему эти слияния министерств. Уже неделю люди Сарвари стремились выйти на контакт. Они сообщали, что таракисты готовы свалить Амина, если их прикроют советские товарищи. И лучше всего – не из райкомов и обкомов, а из «девятки», иначе их дело – худое, хуже некуда. Оч-чень сейчас здесь непросто.
Странно, но Голубев жалел сидящего напротив грозного сильного мужчину. Послу нравился Амин, нравился куда больше, чем суетливый Тараки, вечно пахнувший отвратительным одеколоном и залезавший в сухие военные дела с потным энтузиазмом, свойственным лишь дилетантам. Посол был человеком брезгливым, попавшим в Азию, по его мнению, по ошибке. И его, сугубо штатского, как это часто бывает, привлекала холодная военная выправка пуштуна. Если бы его спросили, кому наводить порядок в этой стране… Но мнение свое посол держал при себе, тем более что пока этим мнением никто и не интересовался. И, похоже, уже интересоваться не будет.
– Товарищ Голубев, прежде чем информировать ваше правительство о нашем решении по совмещению министерств, – теперь уже председатель отделил слова «ваше» и «наше», – проинформируйте вы меня, что за армейские соединения разгружаются в Кабульском аэропорту.
Голубеву показалось, что Амин хочет спросить еще что-то более важное, но воздержался. И хорошо, и не надо больше таких вопросов.
– Товарищ Амин, это не соединения, это десантный батальон, который вы же просили. Еще по соглашению с товарищем Тараки. Батальон прибыл для охраны советских сотрудников, работающих в Афганистане. Вы же понимаете наше беспокойство за наших граждан!
– Советскую колонию мы вполне можем защитить и силами Царандоя. Разве последнее время участились случаи нападений на советских товарищей, помогающих нашему народу в революционном строительстве?
– Вы же сами говорите, товарищ председатель, что необходимо перестраивать работу органов безопасности… Советские военные лишь стабилизируют ситуацию в переходный период. И успокоят людей, оказывающих вашему народу братскую трудовую поддержку. Кроме того, прибытие батальона согласовано с товарищем Ватанжаром.
Взгляд Амина коротко вспыхнул, как спичка в черной афганской ночи.
– Я прошу вас, товарищ Голубев, передать вашему руководству, что сроки прибытия советских военнослужащих на территорию Афганистана следует согласовывать как с министерством обороны, так и с Генштабом. А также с политическим руководством страны. Ваши десантники на улицах Кабула могут не стабилизировать, а дестабилизировать нашу и без того сложную ситуацию. Подорвать доверие к нам тех сбившихся с дороги крестьянских лидеров, которые готовы отколоться от вооруженной оппозиции, но еще страдают националистическими предрассудками, мелкобуржуазной крестьянской близорукостью. А с товарищем Ватанжаром мы будем разбираться на Политбюро.
Амин поднялся и протянул послу руку, давая понять, что встреча окончена. Рукопожатие на сей раз было сдержанным. Голубев понимал, что совершил грубую ошибку и фактически подставил министра обороны, а вместе с ним и себя. Расслабился. Досадно было споткнуться на такой простейшей мелочи – и все эта глупая симпатия к воинственному пуштуну. Однако где-то в тайничке души зрело чувство, что, может, оно как раз и к лучшему, пора делать ноги из становящегося совсем горячим Афганистана и, слетев с дипломатических высот, свить опальное гнездышко в какой-нибудь Академии наук. Почетным членом. С достойной пенсией.
Сергей Николаевич протер платком вспотевшую лысинку, маленькую и аккуратную, как попка младенца, и вдруг успокоился. Вернувшись в посольство, он быстрыми шажками проскочил в кабинет, чтобы не попасться на глаза советникам, помощникам и посланникам, достал из шкафа фляжку коньяка и прямо из горлышка сделал глубокий звучный глоток. Про маленькую загадочную группу геологов, о котортой вчера его предупреждал товарищ из СВР и про которую ему ни при каких условиях не следовало говорить с Амином, он совсем позабыл за всеми заботами.
Сомнения разведчика Брэда
Сотрудник американской разведки Брэд Пит рисковал и рисковал немало, когда устраивал свидание с советником Амина товарищем Пехлеви у своего приятеля Коуэлла. Открывался, можно сказать, всем ветрам. Конечно, Коуэлла он мог просить о многом, поскольку уже год как оказывал ему всяческие бесплатные услуги информационного характера. Но просить британца пригласить Пехлеви и не упомянуть, что там же, в гостях, роялем в кустах окажется и он сам – это было о-очень скользким дельцем. Надо было видеть физиономию «афганского гостя», когда вместо обещанного британцем партнера по бизнесу появился сам Пит, прихвативший, правда, ничего не понимающего теленка Бакса, тоже возжелавшего торговать с афганцами какой-то пакостью вроде жвачки. А то мало ее тут!
Хорошо еще, Коуэлл смекнул, что тут к чему, и не стал вникать в бред упрямого коммивояжера из Оклахомы. Но черт с ними, с Коуэллом и Баксом, да и с Пехлеви, в конце концов, тоже черт. Пусть теперь поломает свою премудрую голову, от какого такого недуга господин Пит помутился рассудком и занялся туфтовой коммерцией. И над тем, за какую, собственно, сумму, его, Пехлеви, хотели купить? И почему не купили. Глазки-то как бегали у советника! Черт с ними со всеми, ерунда, даже забавно. Позабавиться Брэд любил, лишь бы дело вырисовывалось продуманное, без авантюры. Вот-вот, без авантюры.
Когда Питу на днях намекнули, что от него ожидают большей активности в использовании нынешней ситуации для укрепления связей с Хафизуллой Амином, его такая подача немало удивила – укрепление связей больше касалось скорее посла и его дипломатов, чем ведомства, в котором состоял старина Пит. Его дипломатическое прикрытие за долгие годы работы уже столь обветшало, что просвечивало насквозь и едва годилось даже для сугубо «торгового» Пехлеви. Тем не менее Лэнгли настойчиво требовал контактов с окружением Амина, и Пит даже растерялся – то ли его боссы рехнулись со своими иранскими делами и теперь хотят пустить кому-то из Вашингтона пыль в глаза, то ли старика решили отправить на пенсию. Или в могилу. Хоть «на миру» русские и были растяпами и лодырями, но по части врагов да заговоров бдили без устали. Чистой воды авантюрой выглядела эта затея.
Нет, надо было повременить, пока уляжется очередная афганская буря, пока новая метла начисто выметет, как у них на Востоке водится, старый сор, и уж тогда, как пыль осядет, оглядеться, кто остался у кормушки. А потом дождаться какого-нибудь партийного торжества – ждать, конечно, пришлось бы недолго, торжества у них частые – и во время приема, тихонько, по-восточному же… Но Пита на сей раз и слушать не стали. Весьма жестко напомнили, чье дело принимать решения, а чье – выполнять.
Что ж, он свое дело сделал и теперь ожидал, когда о его художестве узнает посол, который наверняка побелеет, закусит удила и примется жаловаться в Вашингтон. Печеночник желтолицый. И тогда, не исключено, дипломату Питу наступит «тихий конец», поскольку эти правдолюбцы из Конгресса после Вьетнама никак не успокоятся – взяли себе в моду за всякую мелочь топить сотрудников ЦРУ, как ненужных котят. И тем не менее этот исход был поистине тихим среди прочих открывающихся горизонтов – русские тоже могли не разобраться в этой туфте, вспылить, и тогда господин Пит отправится в Вашингтон весь в белых звездочках, как советский коньяк. Это было очень неприятно. Много лет работая на «восточном фронте», Пит привык к опасности, но вот к чему он не привык – это к неясности и отсутствию логики. Потому что неясность порождает два зла: безответственность и покорность, и эти два зла для цивилизации опасней, чем все диктатуры, вместе взятые.
Однако утром Пита пригласил посол и сообщил, что из Вашингтона поступила директива всему корпусу любыми способами «зацепить» Амина и побудить к переговорам об укреплении экономического сотрудничества. Лицо посла, и без того продолговатое, вытянулось в узбекскую желтую дыню, когда он говорил ненавистному Питу слова «любыми способами».
Питу эта кислая физиономия дипломата доставила маленькую радость, вроде аперитива к завтраку. С другой стороны, требование Вашингтона означало, что они там хоть и витают в облаках, но, по крайней мере, в своих мечтаниях последовательны. Пожалуй, впервые он вышел от посла в приличном настроении. Но сообщение, которое пришло ему сразу после этого разговора, вновь повергло разведчика в уныние. Лэнгли предлагал аккуратно стимулировать мусульманскую оппозицию к объединению и, более того, к решительным выступлениям. То есть Питу вменялось в обязанность заняться тем, что до сих пор входило в программу пакистанцев и англичан, но никак не американской разведки. Пит ничего не имел против чемоданов с двойным дном и одураченных высоколобых послов, однако он снова утерял в приходящей азбуке Морзе логическую нить. А потому, раскинув мозгами, решил пока ничего не делать. Вот так – ни-че-го. Отчего и рисковал теперь в наибольшей степени.
Топор против ножа
– Господа офицеры, равняйсь, смирно! – заорал появившийся в дверях голый по пояс Вася Кошкин. Находящиеся во дворе люди на миг замерли и обернулись. Лишь один мужчина, сухой и жилистый, как старый вяз, остался глух к этой команде и с неожиданной силой метнул топор в прислоненную к камню толстую доску. Оружие, совершив в воздухе несколько оборотов, врезалось в деревяшку верхней частью топорища и отскочило на добрый метр.