Хирурги человеческих душ

– Право, вы меня вгоняете в краску, – пикирующим воркующим контральто «выстрелила» танцовщица. – Не знаю, как и быть… Разве что на ощупь? Если нежно провести пальчиком… там, то её можно отыскать.

– Я очень нежно! – перехваченным баритоном молил Алексей, целуя бедро проказницы через платье.

– Нет-нет, не так… Закройте глаза… Я буду сдерживать, – подправила его стремление сладкая мучительница, и, обхватив его руку своими ладонями, медленно ввела её под подол. – Тише… Чуть-чуть левее… Повыше… Стоп! Дальше нельзя! Вот же она, чувствуете?

– Д-да! – судорожно прохрипел Подлужный, осознав, что под платьем, кроме самой обольстительницы, больше ничего нет.

Он, преодолевая сопротивление, просунул руку дальше, и властно повалил Оксану на диван, беспорядочно целуя девичьи губы, глаза, щёки, нос…

– Алёша… Алёшенька… Я ещё не готова…, – шептала та ему, впервые называя Подлужного просто по имени. – Надо привыкнуть… Узнать друг друга…

Отчего-то женские увещевания прозвучали нетвёрдо, тщетно и запоздало. Теперь Алексея нельзя было остановить, точно гарпун, сорвавшийся к цели.

– Искусительница моя желанная! – простонал он, по-мужицки грубо отводя её руку, задирая подол платья и покрывая запретные места поцелуями.

«Статья сто семнадцатая часть первая…»85, – мелькнул в его мозгу угасающей искрой здравый проблеск разума.

9

О, эта первая близость с танцовщицей! В тот день Алексей пробыл у неё почти до захода солнца. Услышав по радио сигналы точного времени, Оксана охнула и начала выпроваживать его.

– В половине десятого за мной приходит машина, – накидывая халатик, щебетала она. – В одиннадцать у меня выход к публике.

– Так в запасе вагон времени, – рассудил Подлужный, натягивая брюки.

– Ну что ты, Алёша, – низким грудным голосом ворковала девушка. – Мне же нужно загримироваться, войти в образ. Я тебе завтра утром позвоню, и мы встретимся. К сожалению, ночами я хронически занята… В хорошем смысле этого слова! – игриво погрозила она ему пальчиком. – О`кей?

– Давай я к тебе с утра и загляну, – попробовал Подлужный установить свои правила «игры».

– Нет-нет, что ты! – запротестовала Соболева. – Глупыш! Я же – творческая личность. Представитель богемы. Шоу заканчивается поздно. Затем у нас аристократический ужин. Дома я оказываюсь в два, а то и в три ночи. А… поздним утром – релакс. Разминка, туалет, макияж. Нет-нет, жди моего звонка.

С тем Подлужный и отбыл восвояси с дебютного свидания с любовницей. Проснувшись и воспроизведя в уме бурные (до экзальтации и порнографического шока) постельные сцены минувшего рандеву, Алексей первоначально испытал отталкивающее тошнотворное чувство. Он ощутил себя небезызвестным непорочным пай-мальчиком, который нечаянно застал всегда таких строгих родителей в спальне в ужасно непотребной позе. «И эти люди запрещают мне ковыряться в носу?!» – ошеломлённо подумало закомплексованное дитя. Равным образом и наш невыспавшийся герой склонился было к тому, что пережитым накануне и стоит ограничиться: на связи с артисткой надо ставить крест.

Однако уже к обеду пошленькая интрижка с танцовщицей рисовалась ему захватывающим любовным романом. Когда же в час пополудни примадонна от варьете позвонила ему и назначила интимную аудиенцию, он от избытка чувств едва не облобызал телефонную трубку.

И последовала насыщенная эротикой и сексом встреча. А за ней – новая. А далее – следующая. В делах альковно-будуарных его пассия была неподражаема и неутомима – Бухвостов с Мариной вторично почили бы от зависти. Да и бухвостовский дневник стыдливо выцвел бы из-за скудости собственного однообразия.

Подчас артистка сама овладевала им, «отлавливая» управляемую мужскую поллюцию…

– Саночка, откуда ты силы черпаешь для выступлений после таких «ралли по сильно пересечённой местности»? – не то в шутку, не то всерьёз поражался новоиспечённый любовник.

– Ах, ты мой баловник, – стимулируя его неприкрытыми плотскими призывами, хихикала та, – Ты разве не догадываешься, что всякая твоя… как это ты называешь… поллюция не отнимает у меня силы, а наоборот – заводит. Стимулирует. Но ровно на один танец. А за представление у меня семь выходов. Так что, мой славный мальчишка, сейчас ты только-только перевалил экватор. Давай, старайся…

И танцовщица заливалась приглушённым бархатистым смехом.

От ненасытных любовных утех примы неофит плотских игрищ, к моменту очередного расставания, превращался в обескровленного фантома. Тогда он «на полусогнутых» воровато пробирался в августовских сумерках в ванную комнату, чтобы смыть с себя следы забав, груз приторного измождения и кое-что ещё. А приняв душ, он взирал на себя в зеркало и, причёсываясь, едва слышно и грустно резюмировал:

– Синенький.

– Что-что? – спросила его однажды Оксана, подкравшаяся сзади.

– Кгм-кгм… Синенький, – стеснительно пояснил Алексей, застигнутый врасплох.

– Синенький? Это как? – прихватывая его за интимное место, не унималась расшалившаяся танцовщица.

– Видишь ли, – сконфуженно кривился взрослый мужик, пойманный с поличным, – меня мама с детских лет зовёт Аленьким. Из-за румянца на лице. И вот… Аленький стал Синеньким…

– Ах, ты, мой бедненький Синенький! – до слёз хохотала девушка. – Пойдем скорее. Я тебя покормлю, и ты снова станешь Аленьким.

– Честно говоря… ням-ням… Саночка…, – жадно поглощая на кухне бутерброд, давал чистосердечное признание следователь, – Я сейчас в состоянии… ням-ням…. небезызвестного пограничного пса Алого… У которого язык – на плече.

– Кушай-кушай, мой славный пёсик, – прижималась к нему танцовщица ладным крупным телом. – Ты знаешь, Алёшенька, я такая развратная… Ужасно! С симпатичным пёсиком я была бы не прочь… переспать… Мы как-то с Маринкой насмотрелись порно… Подпольных киношек всяких разных. И захотелось нам поэкспериментировать. Ну, в общем, лесбийской любовью заняться. Да не успели. Судьба-мерзавка развела. Иногда я про то вспоминала. А тут ты подвернулся: с мордашкой, как у девочки, а всё остальное – как у мальчика. Я и заполучила оба удовольствия в одном конверте, как говорят на Западе…

Но всё когда-нибудь кончается. Преисполненные похотливого гедонизма игрища вместо новизны ощущений стали приносить мерзостное послевкусие. У изменника-мужа непрерывно нарастало чувство вины. Ведь, говоря начистоту, от благоверной своей Танечки Подлужному не перепадало той неизведанной припёки распущенности, что обломилась ему от чужого каравая. Вкусив же до изжоги «подгоревшей корочки», он распознал подлинную цену давно некусаного духмяного свежего хлебушка.

И нахлынувшие сравнения вдруг глубоко поразили гуляку тем, насколько его жена, оказывается, рафинирована, утончённа и по-женски благородна. Его Танечка оставалась по-девичьи чистой даже в наиболее восхитительные мгновения их близости. Грубой самкой от неё и в помине не пахло.

Впрочем, Соболева, по-видимому, испытывала аналогичные чувства, только с противоположным знаком. В Подлужном ей не хватало раскованности, безбрежной импровизации. Артистку начинало раздражать его стремление к порядку. Склонность поступать по правилам. Всё-таки он был с чужого поля ягодой.

Взаимное намерение покончить с «бесовским шабашем» (с одной стороны) и «доставучей заданностью» (с другой) исполнилось почти само собой. Как ни странно, в известной степени помогла этому СЭС.86 Эпидемиологи за нарушения санитарных правил на время закрыли ресторан «Кама», в котором проходили представления варьете. Вследствие этого ночь с четверга на пятницу оказалась в полном распоряжении Подлужного и Соболевой.

Вот тогда-то, в финале «ночного марафона», во время одной из сексуальных мизансцен, и случился провал: Алексей в порыве страсти назвал Оксану именем жены. Так выяснилось, что страсть – это необязательно любовь. Впрочем, во взаимоотношениях «двух полюсов» это изначально подразумевалось. Но оговорка помогла прояснить обстановку. Вследствие чего ранним-ранним утром Алексей оказался на улице. Можно сказать, выброшенным псом. Непограничным псом Синим. Животная связь прервалась.

Глава девятая

1

Бессонная ночь на пятницу сказывалась. Даже вопреки тому, что Подлужного напоили кофе Авергун с Торховой. И в настоящий момент следователь, сидя в своей резиденции, зевал до судороги в скулах. Сие неэстетичное занятие прервал Бойцов, как обычно ворвавшись, а, не войдя в кабинет, как все приличные люди.

– Ёпс тудей! – вместо приветствия выкрикнул он. – Милиция бодрствует, а прокуратура, как обычно, в зевоте глотку дерёт.

– Здо-о-рово, Коля, – закрывая рот, с трудом выговорил Алексей. – Садись, давай.

– Я-то сяду, – ответил тот, занимая стул. – А вот ты у меня сейчас встанешь.

– С чего бы это? – напрягся Подлужный, до сих пор не вполне адекватно воспринимая происходящее.

– Да с того бы, – пообещал оперативник. – Щас ты у меня не токмо встанешь, но и воскреснешь из летаргического сна!

И Бойцов не без аффектации выложил из своей потрёпанной папки на приставной столик какую-то вещичку. Алексей, вопреки прогнозу друга, всем телом потянулся в его сторону, но «пятой точки» от сиденья не оторвал. И разглядел золотую цепочку с кулончиком. Тут уж Подлужный и впрямь «воскрес», стремглав бросившись к столику. Он бережно-бережно взял цепочку двумя пальцами и поднял её, разглядывая литую фигурку, стилизованную под быка.

– Неужели та самая? – затаив дыхание, прошептал он. – С этим, как его…

– …С тельцом, – самодовольно подсказал Николай, подкрутив воображаемые гусарские усы. – Так точно, товарищ юрист второго класса. Бухвостовская. Завещанная. Подареная Марине.

– Где откопал?

– Не откопал, а изъял в установленном законом порядке, – нахально поправил следователя «опер», ведая о страсти того к словесно отточенным формулировкам. – Учитесь грамотно излагать свои скудные мыслишки, товарищ юрист второго класса. В ломбарде, в Индустриальном районе надыбал.

– Ты, Коля, молодчик! – благодарно похвалил его Подлужный.

– Сами знаем, – приосанился Бойцов. – Названного правнука Григория Ивановича Котовского в уголовке не зазря держат. Да ты приглядись, цепочка-то порвана была. На ней у одного из звеньев грубая спайка. Сорвали её с шеи Марины.

– И кто же сдал это… сокровище в ломбард?

– Некто Шмаков, – достал из папки квитанцию и протокол выемки разыскник.

– Шмаков Антон Сергеевич, – зачитал нужное место из документа Алексей. – Улица Карла Маркса… Коля, это ж совсем рядом!

– Погнали? – ничуть не сомневаясь в том, какое решение будет принято, для проформы спросил тот.

– Спрашиваешь! – воскликнул следователь прокуратуры, а про себя неожиданно подумал: «Ч-чёрт! Начинается гон. Выходные пропали. И поездка на дачу. Н-да. А может… Оксана позвонит…»

2

Без малого час Бойцов и Подлужный «кололи и мытарили» студента политехнического института 18-летнего ярко выраженного шатена Антона Шмакова. Тот перепугался, истекал потом, судорожно глотал слюну, но разоблачению не поддавался.

«Да ты пей, пей, Тоша, – с коварной услужливостью и замаскированной подковыркой уговаривал его сыщик. – Выпей! Зараз полегчает». И на протяжении всей беседы Николай, разнюхав слабость «рыжика», подливал и подливал ему водички в стакан. Таких водохлёбов «опер» на профессиональном арго обзывал «живописцами».

Студент глотал стакан за стаканом, гримасами, недоговорённостями и обмолвками выдавал в себе вруна, но на откровенность не отваживался. Он учащённо, как паровоз, дышал, пыхтел, кряхтел, чихал, сопел, обильно потел, почти опорожнил двухлитровый графин, однако упрямо твердил одно и то же: находка попалась ему под ноги на камском пляже.

– Почему ты запомнил, что именно 14 июня ты нашёл цепочку? – домучивал его следователь.

– Глотни, Тоша, глотни, – провокаторски вылил Николай остатки воды из графина в гранёный стакан.

– Блюм-блюм-блюм-блюм, – окончательно упиваясь, взахлёб вылакал жидкость водохлёб.

– Ну? – поторопил его Алексей.

– Мы на пляже купались с парнями. Перед моим днём рожденья. Вы же проверяли по паспорту, – сопливым носом указал Антон на удостоверение его личности, лежавшее на столе.

– Положим, что так, – утомлённо соглашался Подлужный. – Если у тебя столь чётко запечатлелся тот день, то ты тем паче лжёшь нам. Возьми же ты в толк, дурья голова, мы установили, что до вечера 14 июня цепочка однозначно находилась на шее её законной обладательницы. На женщине. А в ночь с 14 на 15 июня потерпевшую нашли мёртвую и без цепочки. Следовательно, ты или убийца, или лгун. Выбирай одно из двух.

– У Камы нашё-ол, – кисло сморщился Шмаков.

– Цепочка была порвана, – психологически «добивал» его следователь, тыча дамским украшением. – А нарушенное звёнышко ты запаял. Ведь так? Будешь запираться, мы снова поедем к тебе домой. Родители-то с работы уже пришли?

– Пы-пришли, – больше прежнего испугался студент.

– То-то же! И при них произведём обыск. И найдём паяльник. Найдём?

– На-найдёте.

– То-то же! И найдём припой с канифолью. Найдём?

– На-найдёте.

– То-то же! Проведём экспертизу и докажем стопроцентное совпадение.

– Отпустите меня в туалет, – плаксиво заныл «живописец». – Мине живот вспучило. Вы полчаса назад обещали сводить, а сами держите и держите.

– Ты у меня щас вообще умочишься здесь! И на дерьмо изойдёшь! – свирепо вращая глазами, зашипел Бойцов, которому безмерно надоели «интеллигентские штучки» Подлужного. – Щас как жиману на твой «арбуз», сразу в штанах шлюзы ниагарские разверзнутся. Чего выпялился! У, рожа протокольная! Как таких только в политех берут? Не-е, не зря зубоскалят: «Не могу смотреть без смеха на студента политеха!»

Угроза впечатлила. Шатен инстинктивно, из чувства самосохранения, скрестил кисти рук в районе ширинки и весь подобрался. Он ошалело захлопал рыжими ресницами и пересел на соседний стул – поближе к следователю, ища у того спасения.

– Погоди, Коля, – остановил Алексей друга, который скалил зубы и протягивал ручищи к оторопевшему юноше. – Я ему фототаблицу покажу. Напоследок по-доброму с ним попробую. Ну, а не возымеет – он твой.

Следователь открыл сейф, извлёк оттуда первый том уголовного дела и подсел с ним к парню:

– Разуй глаза, Шмаков, что творилось на рассвете 15 июня в сквере оперного театра, близ которого ты, кстати, проживаешь. Я нарушаю служебную дисциплину, но ты меня утомил. Перед тобой снимки потерпевшей. Внимай: здесь у неё кольцо на безымянном пальце, тут – перстень, в ушах – серёжки, а на шее – пусто. Цепочку сорвал убийца. На последнего, пока, тянешь ты. Я на тебя не собираюсь орать, топать ногами, брызгать слюной. Взамен я тебе даю честное слово и три секунды на размышление, что если не скажешь правду – отправлю в каталажку к чёртовой матери.

Округлившиеся глазёнки Шмакова метались от фотографии к фотографии. Его проняло. Наконец он «созрел»:

– Пустите меня в уборную. Я это… брызну, и вам правду скажу.

– Ещё чего! – скривился Подлужный. – Ты всю правду в унитаз и выбрызгаешь. Нет уж, глаголь немедля, а я записывать стану.

– Товарищ следователь! – взмолился студент. – Давайте я вам признаюсь. Эта, устно. Что и как. А запишите вы после туалета.

– Разумный компромисс, – просветлел лицом Алексей. – Слушаем тебя.

– Пятнадцатого июня ко мне пришли Гришка и Лёнька, – синхронно скал ногами и тискал руками прорешку на брюках и «имущество» под ними Шмаков, словно тесто месил. – Ну, соседские парни. Фокины. Лёнька учится в пэтэу, а Гришка – в седьмом классе. Они братья. У них предки в отпуск уехали. Пацаны одни остались. Утром они пораньше пошли рыбалить на Каму. И у реки нашли вот это самое, – кивнул он на цепочку. – Так мне пацаны сказали. В ломбарде без паспорта не принимают. Они ко мне и причалили. Я их спросил про цепочку. Они говорили, что она неворованная. Я им не верил. Тогда они мне сказали, что рядом с цепочкой и авторучку нашли. Я их спрашиваю: «Где авторучка?». Фокины мне показали. Я авторучку забрал себе, чтоб это… алиби было, если что вдруг…

– Где авторучка? – осведомился Подлужный так же, как некогда сам Шмаков у братьев Фокиных.

– Вота, – отстегнув клапан, достал Антон из нагрудного кармана рубашки блестящую шариковую самописку.

Николай и Алексей дружно принялись изучать новое вещественное доказательство. То явно было изделие иностранного производства. Авторучка состояла из трёх основных частей. Верх и низ разъёмного корпуса были исполнены из легкого металлического сплава, а средняя часть – из полого оргстекла. Внутри стеклянной детали плавно передвигался, в зависимости от наклона авторучки, парусник.

– А вещица-то приметная, – заключил Подлужный. – Гляди: «made in Spain». Сделано в Испании, – перевёл он надпись с иностранного.

– Не то слово! – поддержал друга Бойцов. – Фирма`, – сделал он ударение на последнем слоге. – Эдакая фигня на дороге не заваляется…

– О! Кораблик-то с названием, – прервал приятеля Алексей. –  Видишь: «La Niña»87… Хороша детка.

Обмен мнениями прервало натужное кряхтение и выстраданный стон мученика, от которого приятели отвлеклись.

– А, Антон, – вспомнил про него Алексей. – Ты ещё живой? И сухой? Так, говоришь, за двести рублей цепочку заложили?

– Ыгы! Уйя-а-а! – утвердительно дёрнулся тот на стуле.

От натуги физиономия у него приобрела свекольный цвет, а до предела раздувшиеся щёки наподобие индикатора отражали степень внутреннего давления на противоположном конце пищевого тракта. И герметичность с той стороны явно близилась к последнему издыханию.