Мы, Николай II

Февраль 1917, Царицын

Келлер проснулся мгновенно. В глазах еще таяли обрывки сна, а он уже сидел в постели, ладонь приятно холодила рукоять револьвера. В припадке, на разрыв груди, заходило сердце, хлынул ручьем пот. Взгляд Келлера заметался из угла в угол, задрожал палец на спусковом крючке, но стрелять было не в кого.

В комнате стояла предутренняя тишина. На камине зеленоватым светом подсвечивали радиевые часы. Между стрелок улыбалась рожица какого-то черта – Пана, Фавна или кого там еще могли намалевать на часах?..

Владимир Федорович смежил веки, медленно выдохнул. Что приснилось уже не помнил, осталось лишь острое ощущение опасности. Сон, просто плохой сон, сказал он себе… Впрочем, кого он хочет обмануть? Нет, не просто сон. Плохие сны к нему просто так не приходят.

За стеной глухо громыхнуло, лязгнуло, заскрежетало. Келлер натянуто усмехнулся. Арматурно-гвоздильный завод, кажется. Он скосил взгляд на Юлию Дмитриевну. Вдова купца первой гильдии мило улыбнулась сквозь сон и перевернулась на другой бок. Еще вчера вечером она истово обличала выстроившего этот завод купца Серебрякова. «Этот негодяй! – возмущалась она. – Городская дума ему не указ!.. Назло мне выстроил! Ни днем, ни ночью покоя нет, глаз не могу сомкнуть! Целыми днями – бум, бум! Живу как в аду! И дом ведь не никому продашь!..» Она была прекрасна в своем праведном, а может и неправедном – Келлер не особо вникал в смысл ее слов – гневе. Но сейчас – сейчас она спала как младенец, никак не реагируя на приглушенный грохот, пробивающий сквозь несколько каменных стен.

Келлер еще раз взглянул на часы – пять утра, конечно же, растер виски. В голове тянуло и ныло, вроде бы несильно, но каждый особо сильный фабричный лязг загонял «гвоздь» боли все глубже и глубже. Юлия Дмитриевна, конечно, права, если ад существует, там непременно должен быть арматурно-гвоздильный завод. Провести целую вечность рядом с громыхающим «левиафаном» вполне себе наказание для грешных душ.

Поднявшись, он с удовольствием прошелся по прохладному паркету. Новомодное водяное отопление хорошо прогревало комнату, на взгляд Келлера – чересчур хорошо. Очень хотелось открыть окно, вдохнуть полной грудью свежего морозного воздуха, но вдова могла проснуться, начнутся вопросы, расспросы…

Келлер невольно оглянулся. Юлия Дмитриевна мирно посапывала, выпростав из-под одеяла руки и обняв подушку. Быть может, время и впрямь пришло? Остаться? Остепениться?..

Который уже раз за последние полгода, колеся из города в город, заводя романы с женщинами, преимущественно офицерскими вдовами, он задавал себе это вопрос? Третий? Четвертый? Он ведь знал ответ, знал, что мирная жизнь – без охотничьего азарта, без запаха пороха и без острейшего чувства опасности, от которого сводило ледяной судорогой нутро – не его стезя. И все же вопрос этот снова всплывал раз за разом. Избороздившая волосы седина ли тому причиной, ноющие суставы или просевшее зрение? Быть может он как старый пес, почуявший смерть, просто хочет забиться в укромное место и тихо умереть?.. Словно почувствовав его взгляд, Юлия Дмитриевна заворочалась, перевернулась на спину, обнажив стройные ноги. Дескать, вот она я, со мной тебе будет хорошо, оставайся…

Улыбнувшись, Келлер погрозил спящей женщине пальцем. Мягко ступая, пересек комнату, отдернул бархатную портьеру. За окном бурлила метель, тускло желтели уличные фонари. Мимо, в сторону вокзала медленно ехала пролетка, из толстенного тулупа выглядывал полусонный возница. Несколько секунд Келлер оцепенело стоял, захваченный ощущением ирреальности происходящего. Если не двигаться, если ничего не предпринимать, то все это останется как есть. Залитая золотом снежная мгла, клюющий носом извозчик – вся эта городская пастораль будет длиться вечность. Просто ничего не делать, просто остаться…

Келлер фыркнул и замотал головой, разгоняя морок. Черт знает что – то ли возраст, то ли последствия ранения. Нигде он, понятное дело, не останется. Во всяком случае не сегодня и не сейчас. Чувство тревоги от плохого сна никуда не делось, и он понимал почему. Случилось то, что должно было случиться, чего он ждал уже несколько месяцев. Пришло время возвращаться в Петроград.

Келлер включил настольную лампу, разобрал и аккуратно, тонким слоем смазал револьвер. Семизарядный наган, офицерский, произведенный на Тульском Императора Петра Великого оружейном заводе отличался крайней надежностью и неприхотливостью, но даже ему в холодную зиму не помешает смазка. Тем более сейчас, когда для него намечалась работенка. Да и второй снаряженный барабан не помешает, все быстрее, чем перезаряжать по одному патрону.

Головная боль отпустила, но Владимир Федорович вдруг с холодком осознал, что вместе с болью как будто срезало очередной кусок памяти. Он никак не мог вспомнить, как оказался в компании Юлии Дмитриевны. Помнил вечерние разговоры, помнил жаркие объятия вдовушки, но где и как он с ней познакомился?.. Помнил отель, где остановился, вроде бы, «Люкс», помнил номер – сорок семь, но… Как он очутился в этом городе?

Проблемы с памятью начались с самого отъезда из Петрограда. Стоило отправиться в эту странную командировку по российской провинции, как все и началось. Люди и события прошлых лет вдруг стали выпадать из его памяти крупными кусками, а при попытках вспомнить начинались головные боли. Иногда память возвращалась, накатывала вспышками, как отсветы выстрелов. Всплывало то одно, то другое, то третье, вот только куски мозаики в цельную картину складывались далеко не всегда.

Но хуже всего было другое. Из памяти исчезли пароли военных лож. Пока он мирно путешествовал по глубинке России это, конечно, не играло особой роли. Но если он встрянет в переделку – выбираться придется строго официально, то есть долго и муторно.

Впрочем, главное он помнил хорошо – с чего все началось, и как все закончится. Точнее, знал – как должно все закончиться. Если, конечно, он сделает то, что должен. Если доберется до Петрограда.

Келлер потер пальцами виски. Вот оно, опять…

Май 1916, Севастополь

Вокзальные часы застыли на трех часах ночи. Келлер прошелся по пустынному перрону, поглядывая на ярко освещенные окна поезда. Увидев за рабочим столом Николая Александровича, остановился напротив, закурил. Хотя ему и дали указание пройти в вагон, беспокоить царя он не спешил.

Келлер выдохнул облачко дыма, и облик царя внезапно задрожал, поплыл, словно отражение в воде пошло рябью. Проступили смутные образы, чьи-то вроде бы знакомые лица, смеющиеся и окровавленные, хохочущие и рыдающие, все это мелькало, мельтешило как будто киноленту крутили на бешеной скорости…

От наваждения Келлера бросило в пот. Ему показалось, что он не может быть здесь, что это невозможно – быть здесь, но в то же время – он должен быть здесь, он доверенное лицо царя, порученец по особым делам…

Владимир Федорович обхватил голову руками, зажмурился. Что это было, черт возьми? Когда открыл глаза все было как должно – перрон, поезд с императорскими гербами, Николай Александрович за письменным столом.

Келлер с облегчением выдохнул воздух. Глубоко затянулся, окатил дымом загудевшего перед носом комара, тот стремительно ретировался.

Степенно пыхтя, к поезду подкатил свежий локомотив. Состав лязгнул, содрогаясь, Николай Александрович невольно поднял взгляд, приветливо улыбнулся. Махнул рукой, мол, подожди, исчез в дверях.

Келлер вздохнул. Сейчас отругает, что не зашел, и будет, конечно, прав. Но и отвлекать царя дело такое, неправильное. Работенка не приведи господь. Сложно даже представить масштаб. Простому человеку свою-то жизнь спланировать затруднительно, а тут попробуй спланируй жизнь целой империи. Сто восемьдесят миллионов душ, шутка ли! И продолжают прирастать, по несколько миллионов в год, несмотря на войну…

Николай выбрался на перрон, одернул гимнастерку, с наслаждением втянул воздух.

– Ночь-то какая славная. Есть папиросы, полковник?

Владимир Федорович протянул портсигар, золотом блеснул царский вензель на крышке, Николай Александрович улыбнулся было, но, разглядев пару последних папирос, сдвинул брови.

– Только две… Не возьму последнее.

– По старому приятельству можно, ваше императорское величество.

– Ну, разве только… Уговорил.

Николай Александрович достал папиросу, закурил, фонарь над его головой окутался дымком.

– Опять не зашли, Владимир Федорович.

– Беспокоить не посмел.

Николай Александрович покачал головой.

– Опять решения принимаете, Владимир Федорович.

– Опять… – буркнул Келлер. – Зверь линяет, да норов не меняет.

Николай Александрович пошевелил плечами, сделал несколько взмахов руками, разминая затекшие мышцы.

– Шея стала хрустеть, – пожаловался он. – Боткин говорит надо чаще упражнения делать. Возраст, мол, работа сидячая. Так где же мне в дороге упражняться? Кольца правда поставили, но, думаю, может быть вагон сделать специальный, под гимнастику? Как думаете, Владимир Федорович?

– Не знаю, есть ли во дворце кто-то более упорный в гимнастических упражнениях, чем вы, ваше величество.

– Во дворце понятно, в дороге что делать-то. Денек лишний посидел без нагрузки, чувствую – разваливаюсь по частям. Определенно, вагон нужен.

Он помолчал немного, попыхивая дымком.

– Помнишь, Аничков дворец, Володя, – внезапно спросил он.

Келлер поперхнулся дымом, закашлялся. Аничков дворец… Забыть детские годы сложно, тем более, если провел их в компании будущего царя. Больше сорока лет назад, матери Келлера, рано овдовевшей, с трудом тянувшей на сто рублей пенсии четырех детей, волей судьбы посчастливилось оказаться первой учительницей будущего Николая II и его младшего брата Георгия. Вместе с ними позволили учиться и Володе, старшему из ее детей. Несколько лучших лет жизни, прожитые рядом с маленьким Никки и Жориком, как это можно забыть?.. Счастливые, беззаботные годы. Возможно, лучшие в его жизни.

– Детство иногда и хочется забыть, – признался Келлер. – Да не выходит никак.

– Помнишь, как ты хотел драться с нами одной рукой?

Келлер усмехнулся.

– Ну, а как иначе-то? Я на улице вырос, а тут вы – великие князья.

– Великие князья… – Николай Александрович рассмеялся. – Помню-помню. Ты еще засомневался в первый день, дескать, какие это великие, вы же маленькие… Отец подошел, а ты ему вот – великий князь, а вы мелочь какая-то…

– Ну, про мелочь-то я не мог сказать, – возразил Келлер.

– Ну может и так. Но я о другом. Я вот иногда вспоминаю эту историю, думаю, почему бы и нет? Почему бы двумя руками-то не начать? Ведь верное ж дело, – Николай Александрович вздохнул. – Но нет, вполсилы пробуешь, и думаешь, а не Володя ли в тот день научил так?

– Ну, ваше величество… – смутился Келлер. – Я-то что, я маленький был, дурной.

– Почему дурной. Природа такая. А ведь если по уму, по-другому надо. Бить сразу и двумя руками.

Келлер смутно помнил эту историю. Вроде бы и было что-то такое, но подробности в памяти не задержались. Зато он хорошо помнил другую историю – их совершенно авантюрный побег из Аничкова дворца. Наделавший много шума, и много неприятностей всем – охране, прислуге, ну и, конечно, им с Никки.

Сбежали они по его почину. Принялся он как-то из чистого озорства поддевать Никки – дескать, ничего вы, князья великие, кроме дворца-то своего не видели, жизни не знаете, то ли дело он, улицей взрощенный… В один прекрасный день Никки это надоело, и он предложил прогуляться до Апраксинова двора. План был простой. При смене караула перебраться через садовый забор, прошмыгнуть в Екатерининский сквер, обогнуть Александринский театр, а там уже скоро и Щукин двор.

Побег сразу пошел не по плану. Сначала увязался Жорик, пригрозивший их сдать если его не возьмут, ну а потом, когда до цели было уже рукой подать, они угодили в засаду. В Чернышевом переулке их ждала ватага местных ребятишек десяти-двенадцати лет. Было их пятеро, было им скучно, а тут развлечение само пришло.

Двенадцатилетний Володя мгновенно сообразил, что десятилетний Никки и тем более семилетний Жорик ему не подмога, и что надеяться он может только на себя.

– Бегите во дворец, – не терпящим возражения тоном сказал он Никки, а сам буром попер вперед.

Все свое детство, до того, как попал в друзья к великим князьям, Володя жил с матерью в дешевом доходном доме на Литейном проспекте. Драться приходилось много, так что действовал он без раздумий, по привычной схеме. Врезать малому, врезать больно, чтоб визжал как недорезанный, а потом бить до упора старшого. С младшими, как правило, проблем не было, но вот в главаре ошибаться было нельзя. За ошибки приходилось платить кровью. Но со временем Володя запомнил, что смотреть надо не на рост или размер кулаков, смотреть надо в глаза.

То ли сказалась выучка, то ли ему повезло, но в тот день в Чернышевом переулке все вышло как по писаному. Малой визжал как порося, а старший продержался под ударами недолго. Осознав, что вместо развлечения он получил разбитые губы и нос, что его бьет совершенно нечувствительный к боли сумасшедший, хотя его и колотят четверо, старший наконец вырвался из-под ударов и, сплюнув приличный комок крови, дал команду уходить. Подхватив плачущего малого под руки, ребята быстро ретировались, опасливо поглядывая на Володю.

Боль как водится пришла позже. Его скрутило и бросило на колени. Болело все – превращенное в кровавое месиво лицо, отбитые бока и живот. Подумалось, еще чуть-чуть и его бы, наверное, поломали… Впрочем, такое чувство было всегда.

Когда плечо тронул Никки, Володя уже почти терял сознание. Его голос доносился как сквозь вату.

– Ничего себе, – сказал он. – Это было что-то… Если соберемся еще раз – без тебя ни ногой!

Володя слабо улыбнулся. Восхищение в голосе великого князя приободрило, и он даже умудрился не потерять сознание. Удержался на самом краю.

– Я тоже так могу! – вдруг донесся капризный голос Жорика. – Я умею драться. Когда с папой дерусь, я всегда побеждаю!

Никки засмеялся. Глядя на него и морщась от боли, стал смеяться Володя. Жорик поначалу насупился, решив, что смеются над ним, но уже через минуту, забыв об обиде, заливисто хохотал в унисон с братом…

Едва взойдя на престол, Николай Александрович вызвал Келлера, к тому времени уже закончившего Александровское училище и Николаевскую академию по 1 разряду, и получившего штаб-капитана. «Мне нужен офицер для особых поручений, – сказал Николай Александрович и добавил с улыбкой. – Нужен человек, которого невозможно остановить». Владимир Федорович вытянулся во фрунт и с каменным лицом ответил «Вы его нашли, государь. Давным-давно!..»

Николай Александрович закашлял, прервав воспоминания Келлера. Владимир Федорович внимательно вгляделся в лицо царя. Больше стало морщин, седых волос, лицо осунулось, как будто подсохло. Обычно дружелюбный взгляд стал тяжелым и мрачным. Николай Александрович усмехнулся.

– Вы тоже, Владимир Федорович, не помолодели. Возраст-то у нас с вами серьезный, пятьдесят годков. Вокруг все быстро меняется, а мы помним мир без электричества, без радио, без кинематографа. Иногда я думаю, что мы, быть может, все еще там и живем. В том мире… Был у меня недавно граф Игнатьев, докладывал об открытии Русского Палеонтологического общества. Так вот, слушаю я его, слушаю, и вдруг понимаю, что я такой же. Такой как они, эти самые древние рептилии. Понимаете меня Владимир Федорович?

– Не совсем, ваше величество.

– И Вильгельм, и Георг, и я. Мы ведь как эти древние чудища. Они ведь тоже некогда царили на земле. А теперь их скелеты стоят в музеях. Понимаете, Владимир Федорович? Эти чудища проморгали людей. Наши предки, какие-нибудь мелкие крысы прятались по норам и щелям, а гиганты, вероятно, просто брезговали их ловить. Ну, а крысы тем временем развили разум, выросли и убили всех. Быть может, мы тоже чего-то или кого-то не замечаем? – с улыбкой спросил Николай Александрович. – И в один прекрасный день тоже окажемся в музеях.

Келлер вздохнул. Причем тут рептилии, причем тут Вильгельм и Георг, Владимир Федорович давно уже потерял нить рассуждений.

– Я не понимаю вас, ваше величество, – признался он.

Николай Александрович отмахнулся.

– Неважно. Итак, ваша новая задача, полковник. Вы должны покинуть столицу и отправиться в провинцию. Губернии выбирайте на свой вкус, главное подальше от столицы.

– Что значит отправиться? Что я должен делать?

– Ничего. Ваша цель – затеряться. Чтобы про вас забыли. Перестали принимать в расчет. И так далее. Ничего не предпринимайте. Отдыхайте, развлекайтесь и ждите. Главное – не привлекайте внимание.

Келлер нахмурился, покачал головой.

– Боюсь, это будет нелегко.

Николай Александрович кивнул. Он понимал это как никто другой. Иногда достаточно лишь присутствия кого-то с волей и решимостью чтобы изменить положение дел самым радикальным образом. Что на уровне государств, что на уровне простых смертных.

– Как бы там ни было, постарайтесь. Даже если ослабнет интерес к вам, это будет неплохой результат.

– Как долго?

– Не знаю, – Николай Александрович пожал плечами. – События возможны, но не предрешены. Мне хочется думать, что ничего не произойдет. Но мы должны быть готовы ко всему.

– Как я пойму, что началось?

– Думаю, Владимир Федорович, поймете без труда. С вашим-то звериным чутьем… Когда начнется, за вами придут. А пока не пришли – отдыхайте. Вы когда были последний раз в отпуске? Лет десять назад, кажется?

– Я не нуждаюсь в отпуске, государь. Прошлый раз, когда вы отправили меня отдыхать я места себе не находил!

– Ничего—ничего, сейчас для вас самое время – отдохнуть. Когда за вами придут, будете отдохнувшим, полным сил…

– Я не очень люблю ждать, государь, или лучше сказать совсем не люблю, – вздохнул Келлер и, не удержавшись, добавил с надеждой. – Одно ваше слово, и я сам приду к ним.

Николай Александрович улыбнулся краешком губ.

– Бросьте вы это. Ну к кому вы сейчас пойдете? Революционеров как грязи, одного посадишь – на его место тут же очередь. А многих и не посадишь, в думе заседают… Что же до родственников, тут дело семейное.

– Заговоры тоже – «семейное»? Я докладывал, ваше величество…

Николай Александрович жестом остановил его.

– Не продолжайте, Владимир Федорович, не вы один. Заговоры… Да, дела семейные. Ничего не поделаешь. Это как восход и заход солнца.

Октябрь 1916, Петроград, Ново-Михайловский дворец

За окном темнело. На подоконнике кабинета великого князя Николая Михайловича сидел персидский кот Васька и пристально смотрел на Дворцовую набережную. Неспешно цокая, по набережной ехала пролётка и кот следил за ней так настороженно, как будто от этой пролетки зависела его жизнь. Что-то грезилось ему, что-то непонятное простой кошачьей душе. Васька мяукнул, Николай Михайлович успокаивающе погладил его, и тоже бросил взгляд в окно.

Облитый закатом сиял шпиль Петропавловского собора. Тучи клубились вокруг, выстраивая осадные башни, окружая контр- и циркумвалами. Впитывая последние крохи света, шпиль сиял отчаянно, обреченно, сиял, потому что не мог не сиять.

Кот заворчал, спрыгнул на пол, бросив на хозяина удивленно-возмущенный взгляд. Увлекшись закатом, великий князь слегка переусердствовал в ласке. Николай Михайлович усмехнулся. И правда, чего это он? Воображение разыгралось не на шутку. Давно уже в отставке, к военной службе всегда относился с неприязнью, если не с ненавистью, вот откуда столько пафосно-батальных образов?..

– Бимбо, оставь в покое животное, – с улыбкой попросил Александр Михайлович. – Если вдруг забыл, ты не на охоте, это не гусь, это твой любимый кот. Напомню, названный в честь любимого кота нашего деда.

Николай Михайлович поморщился. Сандро в присущем ему стиле, длинный язык, короткий ум. Сколько раз говорить, чтобы не называл его детским прозвищем. Тем более – сегодня. Важный день, важные люди – великие князья. Кирилл Владимирович, Михаил Александрович, Павел Александрович, Николай Николаевич.

Приглашать братьев Кирилла Владимировича – Бориса и Андрея не было смысла – они не игроки, всегда в кильватере старшего. Так же, впрочем, как и его собственных братьев – Георгия и Сергея. По тем же причинам. А вот Сандро был довольно полезным, пусть даже со своей привычкой нести всякий вздор.

Великий князь бросил прощальный взгляд на шпиль. Ну-ка, в преддверии важного разговора куда там показывает золотой ангел на шпиле? Не то, чтобы Николай Михайлович верил во всякую мистику, но…

Ангел чуть шевельнулся, махнул крылом на юго-запад – в сторону Трубецкого бастиона, и сердце Николая Михайловича встревоженно трепыхнулось. На миг, на один лишь миг ему стало не по себе. Но он тотчас же отмахнулся от таких мыслей, презрительно фыркнул. Что за глупость! Если подумать, помимо «тюремного» бастиона, в той стороне много чего еще – зоологический музей, кунсткамера, в конце концов докучаевский музей… Впрочем, ни одно из этих мест не выглядело чем-то лучшим. Да, это была глупейшая идея!

Николай Михайлович отвернулся от окна, быстрым взглядом окинул гостей. Первым, конечно, на глаза попался самый заметный, хотя бы по росту, Николай Николаевич младший, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, а год назад еще и целый верховный главнокомандующий! На взгляд Николая Михайловича единственным достоинством этого человека было то, что он являлся внуком Николая I и дядей Николая II. В остальном же… Невероятно упрямый, наглый, властолюбивый, мстительный, в общем, человек крайне пренеприятный.

Сандро называл его «Николаша», но, это было, пожалуй, чересчур мягко, сам Николай Михайлович, несмотря на трехлетнюю разницу в возрасте, назвал бы его «Старикаша». Будучи не слишком умным от рождения, Николай Николаевич с возрастом поглупел настолько, что раздражал одним своим видом. Николай Михайлович с трудом переносил каждую встречу с этим «тупым солдафоном», но… Как ни крути этот вздорный старикан вдруг стал ключевым игроком. Еще в бытность его верховным главнокомандующим именно в его окружении стали подбираться люди, недовольные существующим положением вещей, именно вокруг него кристаллизовалось ядро заговора. Впрочем, считать собственно «заговором» тогдашние светские разговоры о том, о сем было, пожалуй, преждевременно. Но Никки хватило и этого. С августа прошлого года Николай Николаевич был отстранен с должности главковерха, и назначен наместником Кавказа и главнокомандующим Кавказской армией. Должности важные, уж кто-кто, а Николай Михайлович, выросший на Кавказе в то время, когда наместником был его отец, великий князь Михаил Николаевич, хорошо знал цену Кавказского наместничества, но не именно сейчас. Сейчас все решалось в Петербурге. Ну и, конечно, в ставке. В тысяча девятьсот пятом трон Никки спасла армия. Сейчас же армия должна была его похоронить. И как раз для армии Николай Николаевич по-прежнему оставался точкой притяжения. Его доверительные отношения с генералами никуда не делись, как и сами генералы.

Великий князь Михаил Александрович, младший брата царя. Претендент номер один. Импульсивный, глуповатый, в общем, царь бы получился неплохой. К сожалению, морганатический брак, но это еще куда ни шло. А вот то, что Михаил Александрович будет вынужден опираться на окружение матери, Марии Федоровны, состоящее главным образом из бывших сановников ее мужа, делало этот вариант не самым идеальным.

Великий князь Кирилл Владимирович, двоюродный брат Николая II. Вздорный, чрезвычайно властолюбивый, неглупый, но явно переоценивающий свои умственный способности. Второй кандидат в монархи, похуже Михаила Александровича, но почему бы и нет? К сожалению, опять морганатический брак.

Наконец, великий князь Павел Александрович, тоже дядя Николая II. Тоже морганатический брак, да еще и жена – редкостная интриганка и авантюристка, это если выбирать выражения.

Удивительное совпадение. Несколько ближайших претендентов на трон, и все как один – в морганатическом браке. Ну ладно, Михаил Александрович, но эти-то как угодили в ту же ловушку?.. Николай Михайлович никогда не был высокого мнения об умственных способностях Николая II, но, надо отдать должное, очередь на трон была почищена довольно изящно.

Но то, что было понятно Николаю Михайловичу, самим великим князьям очевидным отнюдь не казалось. Родственники и раньше не блистали интеллектом, но плотские страсти, похоже, заставили их потерять последние крохи здравого смысла, так что Николай Михайлович был вынужден записать великих князей в разряд дураков. В самом простом, вульгарном смысле этого слова. Впрочем, это было на руку. После этих морганатических историй ненависть великих князей к Николаю II лишь усилилась.