Исповедь

Зная о его переводах из клуба в клуб, из города в город, в каждом из которых он обязательно заводил себе «постоянную» пассию, благо внешность позволяла, Санёк его поддел:

– Ходят слухи, что ты в каждом городе, где играешь, заводишь себе подругу. И в Минске, и в Твери… А вот последняя была, такая симпатичная…

– Что уже и это доложили? – опешил Борис.

– А как ты думаешь, у нас везде глаза и уши, – рассмеялся Сашка.

– А что последняя… Любить на расстоянии как-то не получается…

– Понятно, придётся в Носибе новую искать.

Тут на кухню, где они разговаривали, вошёл Дима, весь в траурной суете и прервал беседу.

– В два час у нас вынос из морга в Королёве. Конечно пришлось побегать, все знакомства подключили, всё закрыто, новогодние праздники, самый разгар. Без справки не получишь свидетельство, без свидетельства не похоронят… Да. Но вроде всё утрясли наконец, кстати агент из похоронной компании очень помог.

Тётя Галя ходила из комнаты в комнату, что-то собирала, а в этот момент услышала про агента.

– Да, вы представляете, когда последний раз скорая приехала, Андрей ещё жив был, но в коме, только она уехала, как тут же агент ритуальный звонит, ещё человек-то не умер…

– Да, тёть Галь, чему тут удивляться, это уже правило, скорая им сообщает, а они ей денежки платят. Это мы уже проходили в ста случаях из ста.

– Я его к Диме отправила, хотела было послать, но Дима говорит хороший человек, знающий, да и где другого искать. Но вроде неплохой агент попался, во всём помог, за деньги конечно.

– А кто сейчас бесплатно будет что-то делать…

– Дмитрий, кстати, я тут впопыхах крестик свой дома забыл, у вас нельзя по дороге нигде купить? – просил Санёк.

– Да будет по дороге храм… Но зачем тебе, забыл и забыл, приедешь – наденешь, ничего страшного.

– Что тебе крестик нужен? – вступила в беседу тётя Галя, – да вот, возьми дяди Андрюшин!

Санёк не успел её остановить, да и неудобно, как та уже куда-то сбегала и принесла простой деревянный крестик, но почерневший и как будто пропитанный болью. На краешке стола стояли три маленькие дешёвые иконки, одна, Божьей матери, вообще, как будто вырезана из журнала.

– На вот, возьми.

Санёк взял крестик в руки, он был промасленный и как будто вобрал в себя всю боль умершего человека. Санька как будто обожгло, он чуть не выронил его, одёрнул руку, но, чтобы не обижать тётку, сделал вид, что взял крестик, а сам аккуратно подержал в руке и положил на стол у трёх иконок. Крест должен остаться здесь, в этом месте…

В дверь позвонили, это пришла сноха с внучкой. Они были все в чёрном, в чёрных косынках. Внучка, подросток лет шестнадцати, уже почти сформировавшаяся девушка, стройная, с формами, в чёрных обтягивающих джинсах и свитере, лицом очень была похожа на отца, как и в нём в ней было что-то восточное. Сноха, Ольга, была дородной женщиной в длинном чёрном безразмерном платье, с кудрявыми вьющимися волосами и круглым краснощёким лицом. Её Санёк помнил ещё со свадьбы и по нечастым приездам к ним в гости. Лицом она практически за эти года не изменилась, только прибавила в весе, поэтому он сразу её узнал.

Зашёл разговор кто из детей Димы на кого не похож.

– Вот Борюська на Диму ни капли не похож, – говорила тётя Галя, – а Катюша, наоборот – одно лицо.

– А потому что есть такой закон. Первый ребёнок никогда ни на кого не похож, а второй уже – девочка на отца, а мальчик на мать, – отвечала Ольга.

– А я вообще не понимаю, что за такая у людей рьяная страсть воспроизвести своё генетическое ксерокопирование в природе. Ну не похож и не похож. Каждый должен быть только на себя похож, быть самим собой, – поведал им свою теорию Санёк, – давайте лучше все вместе сфотографируемся, мать просила, когда ещё придётся.

Сделали несколько групповых фото на телефон в прихожей. Все в чёрном, женщины заплаканные, без макияжа. Санёк обратил внимание на зеркала.

– А почему у вас зеркала на завешены простынями?

– Суеверие всё это, – ответил Дима, – и это только когда покойник в доме, а мы же из морга сразу на кладбище…

Дверь уже не запиралась и вошли ещё две женщины в чёрном. Одна чем-то отдалённо напоминала Ольгу, только с орлиным носом, более худым лицом и телосложением, оказалась это её сестра. Она с порога начала оправдываться:

– Светлана Рэмовна, не смогла приехать, извинялась, передавала соболезнования. У неё опять температура поднялась под сорок.

Речь шла об их матери. Она уже два раза тяжело переболела ковидом с большим поражением лёгких, всякий раз попадая в больницу и теперь вот опять чем-то заразилась. Наконец Санёк понял на кого так похожа эта женщина. Светлану Рэмовну он помнил со свадьбы брата, которая была тридцать лет назад, у неё было очень запоминающееся лицо, ярко выраженной иудейской национальности. Так вот, эта пришедшая женщина была её точная, но слегка уменьшенная копия, хотя и сильно отличалась от круглолицей сестры.

Вторая из пришедших оказалась Саньку совершенно незнакома. Это была высокая худая пожилая женщина со светлыми крашенными волосами, сохранявшая былую стать. В молодости её можно было, наверное, назвать красивой и эти черты ещё не до конца были заретушированы возрастом. Она прошла на кухню и, в отличии от первой гостьи, скромно мнущейся в дверях, не стесняясь сразу села за стол и стала непринуждённо общаться с сидящим здесь же Саньком. Поговорив о покойнике, повспоминав его жизнь и последние годы, она вдруг сказал:

– А ты кто такой? Что-то я тебя не припомню.

– Ты очень милая морячка, но я вас вижу в первый раз? – ответил строчкой из известной песни тот, – да я так, случайный человек, зашёл погреться.

– Хорош свистеть, – одёрнул его отец, – это тётя Лена, жена брата дяди Андрюши, дяди Серёжи, ты что её не помнишь?

Нет, он её никак не помнил.

– Ах, так ты Саша, вот теперь узнаю, – сказала Елена.

– А что дядя Сержа опять болеет?

– Ой, да он упал же вчера без сознания на остановке, у него же давление 220, как напряжение в розетке. Всё контузия в Чечне, он же военврачом там был. Да какой ему приезжать… Да Дима вон с ним долго разговаривал, он всё знает…

Потом ещё вспоминали хорошие моменты из жизни дяди Андрюши, тётя Галя всё плакала и рассказывала о двух последних годах страданий, боли и хождения по мукам и врачам.

– Ну а что вы хотите, – встряла в её рассказ Елена, – я же вот до сих пор работаю медсестрой, а мне уже 69! А больше некому, кто пойдёт на 18 тысяч? Это ладно я ещё столько же пенсию получаю, у других такого нету.

– У меня хоть пенсия нормально выходит, – вытерев слёзы сказала тётя Галя, – а то я как первый раз пенсию получила… И расплакалась… там 3600, вы представляете, а у меня счёт за коммуналку на 10 тысяч! Ну ладно со временем разобрались, нам и Москва доплачивает и от старой работы негосударственный пенсионный, короче выходит тридцать шесть тысяч, жить скромно, но можно. А у Андрея вообще была пенсия под полтинник, без него, конечно, теперь будет очень тяжело…

– Это у вас двушка на десятку в Москве выходит? У нас на четверых трёшка семь, цены конечно здесь дикие…

– Вот то-то и оно, Москва.

Потом ещё были разговоры, воспоминания о былых годах, о встречах, о прошлом. О том, как приезжали в Москву, и дядя Андрюша водил нас везде по самым известным местам, как ездили в Железнодорожный к его родителям и брату Сергею, играли в футбол. Как они приезжали в гости к родственникам в провинцию, и Дима чуть не попал в инфекционную, когда наелся клубники с грядки, а дядя Андрюша бросил всё и прилетел из Москвы его спасть. Иногда смеялись, иногда плакали. Периодически разговор сваливался в тему мучений последних двух с половиной лет и проклятия в адрес нашей системы здравоохранения, которая так наплевательски, чёрство относится к смертельно больным людям, а может и сама участвует в их смерти.

– А что же, дядя Андрюша в таких серьёзных конторах работал – МЧС, КГБ, банки, энергетика. И никто с его старых работ не помог по своим каналам? И что никто на похороны от них не приедет?

– Нет, кому мы нужны, пенсионеры, все забыли и даже телефонов не берут… А ведь Андрей работал до 69 лет! Всю жизнь отдал… Но как ушёл с работы, буквально полгода и начал разваливаться по частям…

– Да, вот они советские люди, без работы не могут, такая уж у них закалка… Вот и баба Маня так же, как работать перестала сразу и слегла…

Вот так вот. На старости лет мы становимся никому не нужны. И на нашей могиле провожать в последний путь будут только родственники. Каким бы начальником ты не был, как бы перед тобой не пресмыкались, тебя пережуют, выбросят и даже не вспомнят, что ты когда-то был, даже она похороны не придут…

*****

Последними приехали два священника. Оба в чёрных рясах, в которых они шли и по улице, чёрных коротких недорогих зимних куртках и вязанных шапочках. С ними в квартиру вошли ещё один мужчина со странным лицом и не накрашенная женщина в косынке, уже не в чёрном одеянии, явно православная.

– Это отец Андрей и отец Филипп, – представил их Дима.

Санёк пожал святым отцам руки, сказал, что очень приятно познакомиться. Они быстро прошли в комнату и сели на диван в ожидании, периодически перебрасываясь между собой словами. Отец Андрей был среднего роста и крепкого телосложения, с белым, круглым, добрым, голубоглазым лицом, обрамлённым небольшой бородкой и родинкой на щеке. Отец Филипп –худощавый, высокий, красивый, черноглазый, с аккуратной острой бородой и глубокой ямкой между бровями. Санёк обратил внимание, что сняв простые недорогие ботинки, он оказался абсолютно босым, без носков, несмотря на зиму и распутицу. Отец Филипп удивительным образом напомнил Саньку его одноклассника, Санька Клишина, ну просто одно лицо. Тот буквально на днях преставился от рака, который опять же не распознали врачи из поликлиники, год лечили его протирками, да мазями от некой «волчьей рожи», а когда время было потеряно, на терминальной стадии, наконец поставили диагноз, да отправили домой помирать. Как всё-таки похожи все эти истории про медицину…

У отца Филиппа была смуглая кожа и длинный, торчащий на худом лице нос. Над чёрными, как уголь, глазами нависали густые брови, щёки ввалились, под впалыми глазами круги. Ни дать, ни взять – иллюстрация к романам Достоевского. Санёк заметил у священника непроизвольные движения головой, как тремор или кивания, видимо что-то неврологическое… В тусклом свете аляпистой люстры, в которой не горела добрая половина лампочек, теперь он, со своей острой бородкой, напоминал Ивана Грозного с известной картины. Священников везде сопровождали и ни на шаг не отпускали неизвестный высокий упитанный мужчина с неопределённым лицом, которого Саньку так и не представили и оставалось только догадываться кто это, и православная невысокая женщина, как позже выяснилось, это была жена отца Филиппа.

Тётя Галя рассказала, что в предпоследний день, когда Андрей уже был в коме, его тёзка, отец Андрей, снова к нему приехал и причастил, и тот якобы проглотил частичку и выпил из ложечки вина, хотя был уже без сознания, и как такое может быть, она не понимала. Вся стена на кухне была увешана разными сувенирными тарелками из зарубежных стран, видимо на память об их посещении. Фарфора было очень много, разных форм и рисунков, дядя Андрей с тётей Галей очень любили путешествовать. Тут Санёк обратил внимание на маленькую примостившуюся фотку полароида в уголке.

– Ба, да это же баба Маня, мать, дядя Андрюша, у нас на даче, даже собака наша, доберман, Аза, это ж раритет, дайте-ка я пересниму!

– А у нас таких много, – вступила в разговор Ольга, – вон в комнате висят и дома у нас одна со свадьбы есть. Там ты, такой грустный, голову рукой подпёр. Мы её называем «самый весёлый гость на свадьбе».

– Ну-ка, ну-ка.

Санёк прошёл в комнату, где сидели священники и их помощники, и увидел на стене в большой общей рамке действительно старые полароидные фотки с его родителями, бабушкой, с ним. Он их тут же переснял, как смог, в тусклом свете на телефон.

– Ё-моё, это же такие артефакты! Тёть Галь, а где хоронить-то будем?

– В Юрино, это деревня недалеко от Королёва. В Мытищах кладбище закрыто, там только героев войны сейчас хоронят, остальным место заказано.

– Что, даже для полковников КГБ?

– Господи, да когда это было… Уж тех никого нет, с кем Андрей работал. На Юрино-то кое-как вышли, через агента. И то, знаешь сколько земля стоит в Подмосковье? 400 тысяч. Это ещё не считая услуг морга, ритуальщиков, поминок, подготовки, заморозки и так далее… А мы, между прочим, сделали глубокую заморозку, а он знаете какая дорогая!

– Это откуда же такие цены? И что если таких денег нет, не помирать? Или не закопают?

– На социальное кладбище отвезут, за тридевять земель и зароют с табличкой.

– Вот тебе и Москва… Ни пожить нормально, ни помереть по-человечески. Был я в Гон-Конге, а это же остров, квадратный метр земли стоит баснословные деньги. Так среднестатистический гонконгец, а они там буддисты кажется, для своего праха, а они поголовно кремируется, арендует место в ихнем храм на год, баночке с пеплом постоять. А потом всё, убирают домой, другим место освобождай. На кладбище прах развеять – бешённые бабки, там же народу море, а земли шиш да маленько. Вот там на год православного захоронить говорили – полмиллиона долларов, так чисто, в землице полежать… Поэтому все православные домой помирать летят, так дешевле, да их и не много там совсем. Вообще я думаю, что традиция захоронения, она у всех связана с возможностями конкретного места, особенностями климата и традициями общества. Вот в Гон-Конге мало земли – там сжигают и ещё говорят в микрокристаллы прах превращают, чтобы совсем места не занимал. В Индии – вроде земле много, а антисанитария, болезни, там они всех в городе мёртвых сжигают и прямо в Ганг остатки сбрасывает, где их коровы и дети купаются. А у нас вот в России чего много? Правильно, земли, вот у нас самый дешёвый метод – в землю закопать и всё, делу конец, практично. Правда в Москве и это умудряются извратить…

В этот момент Дима с кем разговаривал по телефону, ругался что автобуса долго нет. Наконец-то всё решилось.

– Так, ну что, автобус подошёл, чёрный ритуальный, спускаемся. Я отца Андрея и отца Филиппа на машине повезу.

Когда мы уже начали собираться и выходить, я спросил у отца Филиппа:

– Меня вот всегда поражало в церкви, что она является как бы отражением жизни. Есть же там друг напротив друга места, где служат панихиду, а следом проводят молебен за здравие. Люди с панихиды идут сразу на молебен за здравие. Вот так и в жизни – жизнь меняется смертью, и мы живём пока о нас помнят и нас поминают. А вот какой статус имеет молебен за здравие после службы? И что важнее служба или молебен?

– Ну если просто пришёл в церкви постоять, то для тебя разницы никакой нет. Если же ты пришёл на таинство, готовился, причастился, все дела, то служба, то есть литургия, конечно имеет единственное ключевое значение, воплощая собой служение Богу, а молебен – это так…

– Просто групповая молитва, – дополнил его отец Андрей, – точно так же, как ты молишься дома, никакой разницы, только все вместе и со священником.

– У нас мусульмане групповые молитвы проводят по пятницам, выходят в одном месте толпой, садятся на колени и молятся, значит это что-то похожее…

– Кстати, у каждой церкви свой устав. У нас вот, например, молебен за здравие, кстати, почему только за здравие? В нём и благодарственная, и о путешествующих, и об удаче в делах, да много о чём. Так вот он у нас проводится вообще до службы.

– До службы? Да… Такого я ещё не встречал.

Дима поторопил нас с выходом. Санёк пошёл обуваться и, как назло, наступил в холодную лужу, которая натекла в коридоре с чужой обуви, но менять носки не было времени, да и не было их. Пришлось промолчать, сжать зубы и в мокром носке идти на мороз, где предстояло провести ещё добрых часа три, если не больше, с риском заболеть и обморозить конечности. И зачем он одел холодные осенние ботинки, ведь предупреждали…

На улице их ждал чёрный ритуальный иностранный автобус, Санёк не обратил внимания на марку, толи Фольксваген, толи ещё что-то. Потоптались на морозе перед подъездом. Санёк пересчитал народ, всего восемь человек, не учитывая священников. Да, не густо… Интересно, сколько придёт к нему на похороны… А может и ещё меньше… Подошёл Дима.

– Вот маски, если кому-то будет мешать запах, – протянул он Саньку обычные одноразовые маски, штук десять.

Санёк не понял, что за запах будет, от кого… Он ведь ещё не знал, что они поедут вместе с мертвецом. Небольшая процессия стала загружаться в автобус, Борис на входе протягивал каждому руку, чтобы не поскользнулись.

*****

Наконец погрузились в ритуальный автобус, свободных мест было много, больше половины, тронулись. Водитель явно экономил топливо, поэтому в салоне было жутко холодно. Санёк как назло промочил носки, перед тем как надеть ботинки, и теперь одна из его ног по ходу потихоньку покрывалась коркой люда изнутри, ещё в добавок впопыхах с утра крестик нательный снял, да так и не надел. Короче поводы для беспокойства были. Он как раз на днях читал историю смерти последнего белогвардейского генерала – Каппеля. Тот уходя от большевиков в Сибири, провалился на коне в реку Кан и ничего никому не сказал, а через сутки у него нашли обморожение, гангрену и воспаление лёгких, от чего он собственно тут же и умер.

Народ в автобусе, родственники покойного, в основном молчали. Только Петрович сел рядом с тётей Леной и о чём-то тихо с ней разговаривал. Санёк же напряжённо смотрел в замёрзшее окно, согрев в нём небольшой иллюминатор дыханием, так как оно полностью заиндевело. Изо рта валил пар, а ноги задубели так, что стали деревянными. За окном пролетали улицы подмосковных городов, одинаковые, какие можно встретить в любом другом городе страны. Чем дальше от центра столицы, тем город всё больше и больше напоминает провинцию. Типовые дома, серые одинаковые строения и дороги. Голову занимали только две мысли – как бы так выпросить водителя, чтобы встать сначала у магазина – купить тёплые носки, а потом у любой церкви – купить крестик. А за окном, точнее за его маленьким отогретым кусочком, пролетали безразличные проспекты и люди заснеженных подмосковных городишек.

Вот они свернули с трассы в город с большой ракетой на въезде.

– Это, наверное, и есть Королёв, – подумал про себя Санёк, – о, магазин «Одежда», тут точно продают носки. Такие тёплые, сухие… Как же остановить ритуальный… вроде как неудобно, надо терпеть.