Ванильный альбом. I
– Сегодня вечером дети будут показывать новый спектакль, приходи, – обнял его тот. – Ради всего святого, давай забудем о твоем предложении и останемся друзьями, как раньше. А лишний пропуск отдай кому-нибудь из взрослых, – может, пригодится.
– Хорошо, попробую зайти к Иосифу и уговорить его.
– Представляешь, – Генрик мягко улыбнулся, – когда я был моложе тебя, мы с покойным Стасом Лицинским знали здесь в округе все кабачки и частенько пили водку с проститутками и местными бандитами. Правда, я быстро увлёкся другими делами. Эх, молодость, молодость…
Поговорив ещё немного, друзья разошлись. Генрик повернул обратно в здание, где с недавних пор размещался приют. Он шагал по узким улицам Варшавы и не узнавал их. Смрадный запах, пятна засохшей крови, валяющийся мусор, выбитые стекла, холод, тьма и всепроникающий страх – обычный пейзаж еврейского гетто, плотно окружённого колючей проволокой…
Заботясь о детях, он делал всё, чтобы не давать им чувствовать себя обделёнными, даже находясь на краю жизни. Почти перестав спать, Генрик без остановки обивал пороги немецкого командования и польских промышленников, стараясь хоть что-то выбить для своих воспитанников. Всё это время в приюте продолжались школьные занятия, работали театр, детское самоуправление, различные кружки. К сожалению, тучи постепенно сгущались. Добиться возможности вывезти сирот в летний лагерь отдыха, как было летом 1940-го, не получилось. Все мысли об организации побега так и остались мыслями. Да и куда бежать? Вся Европа подчинилась немецкому фюреру, скорбно склонившись в трауре по былой свободе. Где-то на востоке продолжались тяжёлые бои, и хотя германское радио постоянно вещало о новых победах, было ясно, что немцы прочно застряли в СССР и неизвестно, что будет дальше.
– Стефа, – в самом начале августа 1942 года Генрик нашёл свою верную помощницу, – завтра нас куда-то повезут. Надо подготовить детей.
– Господи! – испуганно хлопнула руками та. – Куда?
– Не знаю, но у меня плохое предчувствие. Я был у коменданта, просил, чтобы нас вернули обратно, в старое здание. Сказал, что дети крепкие, работящие, их можно использовать для работ, мол, готовы шить мундиры для германской армии.
– А он? – всхлипнула Стефания.
– Отказал. Говорит, есть приказ на вывоз детей.
– Ты думаешь… – начала женщина, но Генрик остановил её:
– Да, дорогая, к сожалению. Пришло наше время. Жалко, что ты не осталась в Палестине, а приехала сюда прямо накануне всех скорбных событий.
– Ничего, это ведь и мои дети. Значит, и судьба такая – быть рядом с ними.
Обняв Стефанию, он поцеловал её в щёку и направился в свой кабинет. Нужно было успеть спрятать дневник и некоторые рукописи. Может, потом кто-то найдёт и распорядится ими на благое дело.
Стояла страшная жара. Дожидаясь погрузки, Генрик усадил детей около высокой стены, в тени, чтобы те не страдали от палящего солнца. Внешне он был совершенно спокоен, что-то рассказывал воспитанникам, шутил. Стефания и несколько воспитателей стояли отдельно, о чем-то негромко переговариваясь.
– По вагонам! – раздалась команда немецкого офицера.
Дети, выстроившись в колонну по четыре, словно на параде, ровным строем двинулись навстречу неизбежности. Впереди, гордо вскинув голову, шёл сам Генрик, ведя за руки двоих малышей.
Не ожидая такого, польские полицаи, привыкшие к плачу толпы, машинально вскинули руки в приветствии. Следом вытянулись по струнке эсэсовцы, удивлённо глядя на странную процессию.
– Кто это? – толкнул один из них стоящего рядом поляка.
– Старый доктор! – ответил тот, сняв с головы кепку. – Директор Дома сирот, автор трактата «Как любить ребёнка».
Перед самым вагоном колонну остановил офицер СС, наблюдавший за погрузкой. Подойдя к Генрику, он взял его за локоть и отвел в сторону:
– Мое детство прошло на ваших книгах, особенно обожал «Короля Матиуша Первого». Единственное, что могу сделать, продлить вам жизнь. Вас отведут обратно в гетто.
– Только с детьми. Нас всего две сотни.
– Это невозможно, у меня приказ, они уедут. А вы можете остаться.
– Ошибаетесь. Не могу. Не всем быть мерзавцами. – Генрик повернулся и уверенным шагом направился в товарный вагон, куда грузили несчастных.
На следующее утро, 6 августа, через несколько часов после выгрузки эшелона в концлагере Треблинка-2, всех прибывших заставили раздеться якобы для дезинфекции в душе, который по факту являлся газовой камерой. Экономные нацисты не брезговали даже детской одеждой и стоптанными ботиночками.
Взяв на руки самого младшего воспитанника и спокойным голосом начав рассказывать ему сказку, Эрш Генрик Гольдшмит, более известный потомкам как выдающийся польский писатель и педагог Януш Корчак, первым вошёл в мрачное помещение…
Горизонт
– А ты вообще любила когда-нибудь? По-настоящему? Так, чтобы небо в алмазах, чтобы сердце скакало, как бешеный кенгуру по загону?
– Всякое было, – стройная женщина с белой, почти мраморной кожей легонько щелкнула лежащего рядом мужчину по носу. – Ну что, будем вставать?
– Так я уже встал – правда, не весь, – хохотнул тот, притягивая красотку к себе. Напрягать голову, чтобы вспомнить, как он оказался в кровати с такой шикарной девчонкой, совсем не хотелось. Подумаешь, небольшой провал, – видимо, перебрал вечером лишку и не заметил, как снял где-нибудь в клубе или даже на остановке. Всё это сейчас не имеет значения. Пётр приподнялся на локте и наклонился над раскрасневшимся лицом девушки, желая поскорее утонуть в ответном жарком поцелуе.
И уже через несколько минут ахи, охи, сладкие стоны заполнили комнату, нагревая теплом сплетённых голых тел.
Чуть позже, тяжело дыша, обнявшись, они лежали, рассматривая белый потолок, и, преодолевая приятную леность, вели неторопливую беседу.
– Слушай, а почему я тебя раньше не встречал? – Петя с удовольствием вдыхал нежный запах женщины, уткнувшись носом в копну густых тёмных волос.
– Повезло тебе, дурачок, – нежно улыбнулась та. – Встреча со мной обычно ничем хорошим не заканчивается.
– Не скажи, по-моему, я такого яркого удовольствия раньше не получал.
– Да уж, давненько у меня никого не было, вот и накопилось немного страстишки, – мягко рассмеялась девушка. – Да ты и сам, ух, какой неистовый, – видимо, очень давно женского тела не видел.
– Милая, я бы мог сказать какую-нибудь банальщину, типа, что до тебя только знамя целовал во время присяги, но это будет неправда. Если честно, как со своей бывшей расстался, так почти полгода никого не было.
– А чего разбежались? – Девушка приподнялась на локте, заинтересованно, с хитрой улыбкой на приятном лице посмотрела мужчине прямо в глаза.
– Не люблю, когда начинают помыкать, – вздохнул тот. – Странные вы существа, женщины. Вначале ищете крепких, мужественных, самостоятельных, а потом собственными руками стараетесь превратить их в безвольно-домашние тряпки.
– Что, мусор заставляла выносить и посуду мыть? – хмыкнула девушка. – Или все деньги забирала и на косметику тратила?
– Нет, – усмехнулся Пётр, – я и так вроде не грязнуля. Всё умею делать. И пожрать приготовить, и посуду помыть, и за собой убрать. Когда встречались, всё было ярко, страстно, феерично, а как жить стали, будто в неё кто-то другой вселился. Не зря, наверное, женщину со змеёй сравнивают. Тихонько приползёт, обовьётся и только потом душить начинает. А я без воздуха задыхаюсь!
– Что, прямо орала на тебя, когда воспитывала? – Девушка тихонько засмеялась. – А как же найти компромисс, договориться?
– Нет, всё без скандалов, спокойно. Постоянно твердила, что ей меня не хватает, что должен быть всегда рядом. Я ж любил её тогда сильно, соглашался, ведь по глазам видел, что не врала. Только опаньки – вдруг заметил, что совсем перестал на рыбалку ездить с ночёвкой в палатке около реки или просто с друзьями в баню ходить. Да и друзей как-то очень резко поубавилось. Из прошлых увлечений остались байк да старая мечта – горизонт. Когда-то давно мы оба хотели заглянуть за него. Мне кажется, это были самые счастливые моменты в жизни: в азарте мчаться вперёд, стараясь достичь далекой, убегающей черты, и при этом чувствовать, как сзади тебя обнимают руки любимого человека. Между прочим, видела бы ты, из какого лома я мотоцикл восстановил. – Пётр гордо взглянул на девушку. – Мощная штука. Да только милая уже давно на нём не сидела. Хотела, чтобы стального друга продал и купил машину. Мол, третий десяток на исходе, а у тебя ветер в голове. Нужно быть как все. Только я не хочу как все! Ты не представляешь, как до сих пор меня горизонт манит. Так и хочется выскочить на трассу и ручку газа до упора.
Немного помолчав, мужчина тяжело вздохнул:
– Вот и получилось, она свою линию гнула, а я сопротивлялся. Поэтому и расстались.
– То есть не договорились?
Пётр отрицательно качнул головой:
– Автомобиль выбирают для сердца, а байк для души. Скорость, ветер, дорожная пыль, горячий асфальт – вот моя любовь. Если хочешь, могу тебя прокатить. Сама поймёшь, что такое настоящая свобода.
– В следующий раз, – рассмеялась девушка. – У меня сейчас одежды подходящей нет.
– Договорились. – Пётр прижался к упругому манящему телу. – Может, ещё разочек?
– Искуситель, – томно вздохнула девушка, отвечая на страстный поцелуй.
Новая волна вожделения, стонов, вздохов, словно нежное шёлковое одеяло накрыла их с головой. После того так довольные молодые люди наконец-то оторвались друг от друга, из соседней комнаты внезапно раздался хрипловатый голос с явно выраженным кавказским акцентом:
– Эй, слушай, дорогой, хватит так стонать, уснуть не могу!
– Кто там? – Пётр удивлённо дёрнулся, пытаясь подняться, но девушка не дала это сделать, положив голову ему на грудь:
– Не обращай внимания, обычный водила маршрутки, скоро вырубится.
– А что он здесь делает?
– Он же ясно сказал: засыпает.
– Понял. – Пётр шутливо нахмурил брови. – Не надо задавать лишних вопросов.
– Умничка, – красотка чмокнула его в небритую щёку и принялась наглаживать живот, постепенно опускаясь всё ниже.
– А водила? – Мужчина тревожно кивнул в сторону двери.
– Всё. Уснул, – твердым голосом сказала девушка. – Ты как?
– Скоро буду готов, как пионер на линейке! Только надо немножечко подождать. Ты прямо как необузданная фурия, почти все соки выпила.
– Ну, знаешь. – Руки девушки продолжали нежно скользить по телу мужчины. – Я женщина одинокая, мужской ласки не хватает. Всё-таки не каменный истукан. Вот периодически и утешаюсь в объятиях какого-нибудь молоденького, крепкого и сладкого.
– А много их у тебя было? Хотя не надо – не рассказывай. – Петя легонько приобнял девушку. – По-моему, я уже ревную тебя ко всем бывшим. Наверное, начинаю неровно дышать в твою сторону.
– Смотри, влюбишься, можешь и пожалеть! – Красотка улыбнулась какой-то особой улыбкой, в которой было что-то не совсем хорошее, но Петя, пребывая в приятно-довольном состоянии, не заметил этого.
– С тобой согласен куда угодно, хоть в рай, хоть в ад, – сказал он, пытаясь поцеловать девушку в губы, но та увернулась, ловко отбросив одеяло в сторону.
– Ладно, вижу, ты уже не боец. Поболтали и хватит, пора выдвигаться. – Она грациозно вскочила, затем, наклонившись, быстро подняла с пола и накинула на голое тело черный балахон, взяла в руки лежащую там же косу и недобро усмехнулась.
– Я не понял, ты кто? – Петя вскочил с кровати и судорожно, трясущимися руками принялся натягивать джинсы. Нехорошее предчувствие острым гвоздем ударило в голову.
– А нечего на мотоцикле между полос гонять. – Смерть кивнула на босые ноги мужчины. – Даже кроссовки потерял, когда в маршрутку влетел. Ещё и водилу угробил. Пошли, покажу тебе, что там, за горизонтом. Ты же это хотел увидеть?
Схватив душу Петра за шиворот, словно шкодливого кота, она рывком вытащила её из лежащего на асфальте тела.
* * *– Готовченко, – доктор скорой помощи кивнул напарнику, – доставай мешок, будем паковать.
– Одним хрустиком меньше, – фыркнул тот, вытирая руки от крови погибшего мотоциклиста. – Смотри-ка ты, с улыбкой окочурился. В гробу будет прикольный лежать, как живой. Старушка никого не щадит.
– Ещё раз старушкой обзовешь, – холодно усмехнулась Смерть, сделав ноготком лёгкий укол в сердце врача, – вне очереди за тобой приду!
– Ой, что-то ёкнуло, – сморщился тот. – Видимо, пора работу менять. Хотя ладно, чего там, сейчас этого забросим и будем водителя маршрутки грузить, а то уже совсем остыл. Тоже мне, Шумахер недоделанный. Вот на хрена тебе в машине зеркала, если ты в них не смотришь? А ведь оба могли бы жить.
Через пару минут, включив сирену, машина с красным крестом бодро мчалась в сторону городского морга, увозя тело Петра за далёкий, недосягаемый горизонт, над которым медленно опускалось летнее горячее солнце…
Госпожа Метелица
Город, потревоженный шумным весёлым Рождеством, медленно засыпал. Огоньки квартир гасли один за другим, впуская ночную тьму, которая всё плотнее и плотнее окутывала жилые кварталы. Хмурые дворники, установив будильники на раннее утро, давно посапывали в кроватках. Ещё бы, ведь с началом дня всё кругом должно снова сиять, как начищенная медаль на груди бравого офицера.
Лёгкий ветерок, отпущенный на волю, с удовольствием наслаждался свободой, играя с лёгкими конфетти, которые ярким ковром укрыли главную площадь. Фейерверк в этом году был особенно хорош, оставив в душах людей приятное впечатление и добавив работы уборщикам. Несколько часов назад сам мэр, невысокий добродушный мужчина в чёрной шляпе и тёплом пальто, на воротнике которого благородно темнел мех бобра, довольно улыбался, дав сигнал к началу торжества. Много трудов стоило ему добиться выделения крупной суммы для проведения роскошного празднования. Правда, пришлось урезать часть социальных программ, однако мужчина считал, что только общее веселье способно сильнее всего объединить жителей, уставших от повседневной скучной работы. Всего лишь нужно вырвать их из задумчивости и вернуть в семьи, к детям, к сердцу, бьющемуся в предвкушении подарка, найденного возле камина, к играм в снежки, к беззаботному катанию с горки, к открытым улыбкам, потерявшимся среди дежурного растягивания губ.
И вот праздник подошёл к концу. Довольные горожане, прикоснувшись к волшебству события, разошлись по домам, унося с собой тёплые впечатления и напоследок пожелав соседям спокойной ночи.
Звучала спокойная музыка, и прямо из ночного неба, вальсируя в такт, на землю медленно опускались маленькие, непохожие друг на друга снежинки, неся с собой ощущение прекрасной зимней сказки. А высоко над крышами за всем происходящим наблюдала сама госпожа Метелица, тронутая плотным облаком добра, накрывшим старый город. Не спеша, через огромное сито она белыми руками просеивала снег, оставляя самый плотный и большой на потом, когда последние прохожие укроются в своих подъездах.
Экран погас. Маленькая девочка, в старом, потрёпанном пальтишке, вздохнула и отошла от выстроенной накануне деревянной сцены. Свет миниатюрных восторженных глаз исчез, уступив место привычно-рутинной грусти. Волею судьбы оказавшись на улице после смерти родителей, девочка быстро взрослела, принимая на себя взрослую жизнь, наполненную серостью, борьбой за выживание и редкими усмешками, давно потерявшими искренность.
Здесь, на площади, какой-то незнакомый человек угостил девочку большим пряником, покрытым сладкой глазурью. Этой вкуснятиной ребёнок поделился с бродячей собакой, одиноко сидящей в тени дома. Как никто другой, чистому детскому сердцу был знаком взгляд, с которым животное смотрело на веселящихся людей. Съев угощение, пёс благодарно ткнулся холодным носом в руку девочки, затем ушёл, бросив прощальный взгляд на причудливые тени танцующих пар.
Поёживаясь от холода, девочка медленно побрела в сторону подвала, где коротала зиму, согреваясь от толстой трубы, несущей розовощёким жильцам горячую воду. Однако в эту ночь дверь в убежище оказалось заколоченной. Видимо, недовольный дворник всё-таки решил окончательно избавиться от непрошеного гостя.
Ветер усиливался, госпожа Метелица, улыбаясь, щедро осыпала крупным снегом окрестности, торопясь закончить работу к утру, чтобы удивить горожан своими чудесными узорами и причудливыми белыми фигурами.
Не найдя места, где можно согреться, девочка вернулась к чёрному экрану, спряталась под подиум, укрываясь от поднявшейся пурги. Она знала, что спать нельзя, но приятное тепло, наползающее следом за пронизывающим холодом, успокаивало, дарило безмятежность. Как тогда, в прошлой жизни, когда мама брала на руки и прижимала к себе.
«Мама!» – девочка подняла глаза вверх, к небу, чувствуя, как волна невыносимой грусти ударила в сердце. Медленно тянулись минуты, и постепенно усталость начала брать верх, убирая боль, пряча беспокойство, укрывая уютным мягким одеялом фальшивого спокойствия.
Последний раз моргнув глазками, девочка погрузилась в сон, уносясь куда-то высоко, чтобы больше не вернуться. Прошло совсем немного времени, и белая причудливая снежинка, подарок самой Метелицы, покружившись, медленно опустилась на длинные ресницы ребёнка. И так осталась лежать, не растаяв…
Девятая жизнь
– Привет! Давно не виделись, – седой Ангел присел на краешек кровати, на которой маленьким худеньким калачиком лежал серый кот.
– Да уж, – тот совершенно не удивился старому знакомому. Лишь надсадно вздохнул, с трудом приоткрыв уставшие, наполненные болью зелёные глаза – считай, с последнего раза полвека прошло.
– Не возражаешь, если побуду немного?
Кот ничего не ответил, лишь ещё больше наклонил голову, уткнувшись носом в лапы. Он умирал. Жизнь медленно, мучительно уходила из него, с каждым ударом сердца, с каждым вдохом.
– Это твоя последняя, девятая. – Ангел сложил руки на коленях, глядя на несчастное животное.
– Знаю, – ответил кот, – как говорил один человек: всё проходит…
– Людям меньше повезло, у них всего одна жизнь, а потом сразу в вечность или как Творец решит. А помнишь, как мы впервые познакомились? – Ангел грустно улыбнулся. – Ты был такой забавный, маленький, с чёрной шёрсткой, ни единого белого пятнышка.
Кот кивнул головой:
– Я тогда только родился. Ещё слепой был. Человек забрал меня от мамы и весь наш выводок закопал в саду. Буднично вырыл яму, бросил нас туда, плачущих, и молча засыпал землёй. Ты тогда впервые нёс мою душу на небо.
– Всё верно, я тоже был совсем молодой, поэтому очень переживал за тебя, долго не мог успокоиться. Это уже потом насмотрелся всякого. И вроде пора бы зачерстветь, но пока не получается.
– А второй раз, – продолжил кот, – опять же сразу после рождения, человек посадил меня в мешок и бросил в пруд. Я барахтался, умолял, но вскоре нахлебался холодной воды и утонул. Наверное, поэтому впредь жутко боялся всего мокрого, прямо до трясучки. Каждый раз, слушая, как идёт дождь, чувствовал леденящий ужас жуткой смерти.
– Ты был весь мокрый, и я согревал тебя, прижав к сердцу, пока поднимались.
– Впрочем, все остальные шесть жизней были такие же безрадостные. – Кот прикрыл глаза и долго лежал не шевелясь. Лишь по еле заметному поднимающемуся и опускающемуся боку было понятно, что он ещё дышит. Ангел, стараясь не тревожить животное, молчал.
Минут через пять, набравшись сил для разговора, серый кот снова приоткрыл глаза:
– Однажды ради развлечения человеческие дети бросили меня собакам, те и разорвали.
– Это была четвертая, – вздохнул Ангел. – Помню, как плакал, держа в ладошках твою разорванную душу. Ох, дети-дети, – он покачал головой, – иногда они бывают очень жестоки, совершенно не зная и не понимая цену ни своей жизни, ни тем более чужой.
– А помнишь ту семью, в которой я рос, – где-то в районе Фонтанки, в доме с очень высокими потолками?
– Помню…
– Когда началась блокада города, ближе к зиме, хозяин свернул мне шею и сварил суп, чтобы накормить умирающую семью.
– Насколько знаю, через две недели они всё равно умерли с голоду. – Ангел перекрестился. – Упокой их, Господи.
– В одной из жизней, – продолжил кот, переведя дыхание, – пьяный хозяин взял меня за хвост и размозжил голову о стену за то, что громко кричал, как ему показалось. Так что, мой дорогой друг, – подвел он резюме, – жизней-то девять – а что хорошего я видел в них?
– К сожалению, ты прав. – Ангел опустил голову, рассматривая морщинистые руки.
– Мне кажется, котам и дают столько шансов, чтобы хоть один разок получилось насладиться существованием перед полётом в вечность. Мне удалось почувствовать это только сейчас, в последней жизни. – Кот снова уткнул мордочку в лапы и замолчал.
– Онкология? – Ангел прикоснулся к мягкой шёрстке домашнего питомца, чувствуя проступавшие сквозь кожу кости.
– Она самая, проклятая. – В глазах кота сверкнули слезы. – Ещё пару месяцев назад прыгал, как сайгак, кровь с молоком, шерсть блестела. А недавно увидел себя в зеркале и не узнал – беспомощный старик. Страшный, худой, облезлый. Да ещё эта постоянная боль внутри, от которой не сбежать. Хозяйка и лекарства давала, и уколы делала, а что толку, если изнутри гниёшь. Устал бороться, выдохся. Всё, пришло моё время уходить.
– До сих пор больно? – Ангел сочувственно погладил кота.
– Уже нет, – устало произнес тот. – Как четыре дня назад есть перестал, пропала боль вместе с силами.
– Страшная болезнь, – Ангел угрюмо покачал головой, – и для людей, и для животных. Все одинаково страдают. За всё время столько этих ужасов насмотрелся, поэтому и поседел рано.
Наклонившись, он поцеловал кота в лоб:
– Не волнуйся, скоро всё закончится.
– Да я не за себя, за хозяйку переживаю, не хочу, чтобы с моим уходом у неё остался шрам на сердце.
– К сожалению, этого не избежать: чем крепче любовь, тем глубже раны.
– Ты уж присмотри за ней, как меня не станет. – Маленькая слезинка выкатилась из зеленого глаза, пробежала по мокрой тропинке мимо носа и спряталась в одеяле.
Кот помолчал, затем немножко повернул голову набок, чтобы легче было говорить:
– Я хорошо помню тот день, когда меня купили и привезли в этот дом. Старший человек вытащил из сумки, поставил на пол. Стою, озираюсь, думаю, куда спрятаться. Страшно же, всё-таки опять от мамы оторвали. А девочка, худенькая такая, подскочила, на руки меня взяла, к себе прижала. Ты бы видел в этот момент её глаза – сколько в них было счастья! С тех пор много лет прошло, – кот тяжело вздохнул, – девочка превратилась в девушку, а всё так же меня любит.
– Поторопись, ушастый! Надоело ждать. – Рядом с кроватью возникла полупрозрачная чёрная фигура в балахоне, злобно сверкавшая глазами из-под капюшона.
– Пошла прочь, ненасытная. – Ангел быстрым движением прикрыл кота крыльями, повернув своё лицо к Смерти. – Всё никак не нажрёшься! Дай ему немного пожить, у него девятая – последняя.
– Сам виноват, – фыркнула черная фигура. – Мог ещё понежиться в сытости, тепле, заботе. Что мешало?
Кот поморщился:
– Как будто не знаешь.
– Ладно, – добродушно кивнула головой Смерть, – понимаю. Только не затягивай, у меня на сегодня ещё много работы. Пока ненадолго отлучусь, старушку с пневмонией забрать надо. Поэтому давай, прощайся, исповедуйся или ещё что-то, времени у тебя немного.
Когда фигура исчезла, Ангел, зная о коварстве старушки, ещё немного подержал крылья над животным, затем сложил их за спиной.
Снова наступила тишина. Кот какое-то время лежал, набираясь сил, затем взглянул на Ангела:
– Люди давно потеряли возможность слушать тонкие материи. А может, никогда не умели. Однажды в середине ночи я почуял, что Смерть поставила здесь свою метку, желая вскоре забрать кого-то. Мне повезло, вовремя успел без остатка вдохнуть в себя это послание. Поэтому и заболел.
– Ну и зачем? – Ангел качнул головой и снова погладил кота.
– Мне суждено было вырасти в этой семье, в окружении заботы и ласки. Я не собака и не могу охранять дом или защищать хозяев от бандитов. Но я смог спасти их по-другому. Можно сказать, что это моя плата за возможность чувствовать себя полноправным членом. Только став взрослым, окончательно понял, что дар любви – не только принимать, но и дарить. Врожденный эгоизм не позволял терпеть, когда хозяйка не уделяла должного внимания. Много она от меня натерпелась – и не передать. Особенно бесился, когда оставалась ночевать у подружки или уходила на ночное дежурство. Скучал жутко, ревновал. От злости специально пакостил на видном месте. В те дни, будто бес в меня вселялся. А сколько раз будил под утро, когда проголодаюсь, – и не сосчитать. Голос-то у меня от природы мощный, да и поболтать любил, вот и орал почём зря.
– И как? Тапкам в тебя не кидала? – грустно улыбнулся Ангел.
– Что ты! – Кот тихонько мотнул головой, стряхивая капельку, висевшую на носу. – Она очень добрая. Погладит, поцелует и молча всё уберёт, да ещё и молочка нальёт тёплого. На руках, словно ребёнка малого, таскала. Бывало, специально вёл себя отвратительно, прямо хотелось гадости творить, а она терпела все выходки. Лишь улыбнётся, как ты сейчас, грустно. Я и не знал, что люди могут быть такими добрыми. А доброта – она, мой милый друг, заразительна. Сам чувствовал, как меняться начал. После того как заболел, хозяйка не прекратила за мной ухаживать. Другая бы давно выбросила на помойку как ненужную вещь или усыпила. Тебе ли не знать, сколько хлопот от немощного старика.