Ванильный альбом. I

Внучок

– Ааапчхи! – маленькая старушка, стоя на крыльце деревянного дома, вытерла брызнувшие слезы расшитым передником.

– Чтоб тебя разорвало! – буркнул стоящий рядом старик, поглаживая белую бороду. Прищурив подслеповатые глазки, он напряженно всматривался на опушку, со стороны которой вот-вот должна была показаться знакомая машина внука.

– Ох, чует мое сердце, охмурила его эта прошмандовка, – запричитала старушка, качая головой.

– Ко-ко-ко! – передразнил её старик, – ишь раскудахталась! По телефону русским языком сказал, мол, любовь всей жизни, искал много лет. И всё, точка, нечего напраслину возводить.

– Знаю я эту любовь! Юбочку покороче, пуговку на блузке расстегнула! Стринги, прости, Господи, напялила и всё, поплыл наш внучок.

– И я бы поплыл, – усмехнулся в усы старик, – девочке же холодно, согреть надо, а то кашлять будет, не уснешь до утра.

– Молчал бы лучше, согреватель! – покачала головой старушка. – Мало я за космы Тэклю подергала, когда на колхозном сеновале вас нашла?

– Сто раз тебе говорил, – грозно зыркнул старик на бабку, – ей в духоте поплохело, пришлось откачивать, а ты не разобралась и дрыном по спине. До сих пор кости трещат.

– Ага, так плохо стало, аж платье слетело. Тьфу, кобель! – Старушка обиженно отвернулась. Сколько воды утекло с тех пор, но ни забыть, ни простить не получалось. Так и жила все эти годы, давя внутри чувство обиды к непутевому гульнувшему мужу.

Старик снова принялся смотреть на горизонт, стараясь заметить включённые фары. Вчера, узнав от внука, что тот приедет знакомить со своей невестой, полночи не мог уснуть, переживая, как бы и эта затея молодого парня не закончилась очередной неудачей.

Родители мальчика в погоне за карьерой, квартирой, машиной и прочими ценностями материального мира, быстро избавили себя от мук воспитания, перекинув ребенка на деда с бабкой. Благо те давно сидели на пенсии и жаловались на скуку. Поэтому большая часть жизни внука прошла среди коров, гусей, сидящей на цепи собаки и огромного яркого петуха, единственным удовольствием которого после топтания кур было непреодолимое желание клевать мальчишку ниже спины. За это дед постоянно грозил птице топором и давно бы привел приговор в исполнение, но в дело вмешивалась бабка, ехидно предлагая хозяину самому поучаствовать в производстве цыплят. Такая перспектива старика не радовала, и он каждый раз отступал, обещая рано или поздно дождаться наваристого бульона из врага. Так, в хлопотах да заботах старики и не заметили, как маленький мальчик превратился в крепкого парня, у которого появились собственные интересы. И теперь он редко приезжал в деревню, закопавшись в строительстве собственной судьбы.

– Пора бы уже этому шалопаю остепениться – сколько можно жену выбирать? – недовольно сказала старушка, переживая, что приготовленные на дрожжах блины и сковородка со шкварками безжалостно остывают. – И слово-то какое выдумал: тест-драйв! Вот что это значит? Давай, напряги извилинку, – кивнула она деду, – ты ж у нас по молодости за границей шастал, должен знать.

– Сколько лет минуло с тех пор, – отмахнулся тот, – ещё газета твоя с кроссвордами деревом была. Я ж не сам туда поперся, а пехотинцу языки не нужны. Только и помню: «Хэнде хох» да «Гитлер капут». Но сдаётся мне, – старик шмыгнул носом, – что это как-то с тестом связано. Наверное, внучок заставляет барышень блины-пироги печь. Ты прекрасно знаешь – до такого он сам не свой. Вот зачем его так окормила? Скоро в дом не влезет.

– А ты не завидуй, что у ребенка аппетит хороший, – старушка подбоченилась, – сам-то по молодости целый чугунок щей за обедом мог умять.

Старик тяжело вздохнул:

– Эх, идут годы, мало мне осталось. По ночам прямо чувствую, как смерть в ухо дышит.

– Пень старый, это я тебя толкаю, а то от твоего храпа занавески колышутся и молоко сворачивается.

– Кот сворачивается? – переспросил старик. – А я думал, он в амбаре мышей ловит. Вот паразит!

– Тьфу, тетеря глухая и слепая, – фыркнула бабка беззлобно.

– Ещё и зубов меньше, чем у панды. – Дед задумчиво почесал затылок. – Это что ж получается, внук уже четвертую невесту на показ везет? Ох, молодёжь, молодёжь! Видимо, не нравится, как тесто месят, – усмехнулся он.

– Ой-ой, – закачала головой старушка, – твоя кобелиная кровь передалась. Это ж надо, четверых девок обесчестил. Не отмолить мне грех внучкин! А ты что, дурень, не мог ему подсказать?

– Ты как Сталин в тридцать седьмом, везде врагов видишь. Ну, не свезло дитятке, не попадались нормальные бабы. Это ты меня раз, за хобот и в стойло, а сейчас времена другие. Больше о любви думают, хочется не только вместе два гектара огорода полоть да за скотиной ухаживать, а чтобы и душе комфортно было.

Старик поднял голову вверх, о чем-то думая. Потом загнул палец:

– Первая. Надька Зайцева. Вот уж совсем квашня была. Ни рыба ни мясо. Там из всех достоинств – глаза голубые да грудь пятого размера. Вечно куда-то торопилась, в результате дом запущен, паутина по углам. Как тогда был у них в гостях, насмотрелся. Показываю, что, мол, за бардак, а Надька глазками хлопает. Говорит, на работе устала, а сама за компьютером весь вечер в каком-то «граме» сидит. Да не дай бог такая в деревню переедет, всю живность загубит! Собака с голодухи цепь сожрёт. На работе она устала, тьфу! – Раздосадованный воспоминанием старик сплюнул, пошарил руками по карманам рубахи, разыскивая папиросы. Потом вспомнил, что уж лет пять как бросил курить.

– Как на диету села, – продолжил он, – всё – пропал внучок. Сама жопу нажрала, а дитё наше пущай теперь капусту ест с утра до вечера? Ещё и приходилось носиться с этой дурой по парку. Как она это обзывала? ЗОЖ! Слово-то какое срамное, у нас конюх Игнат, когда напивался, так ругался. Ничего не понятно – всё «Зы» да «Жы». Правильно дитя наше сделало, что сбежало! Я бы так же поступил.

– О! – бабка подняла палец. – Капустку квашеную на стол нужно поставить – как раз поспела. Да, мой козлик? – Она прищурилась и ехидно посмотрела на мужа.

– Ну, за такую закуску всё готов простить, под самогоночку лучше и не придумать. – Дед загнул второй палец: – Кого потом привозил? Из головы выскочило, как эту кобылку звали.

Старушка удивлённо взглянула на него:

– Память, что ли, пропил? Лизоньку! Ох, какая девица была – загляденье! Высокая, стройная, породистая. Прямо как Изаура из моего любимого сериала. Вот чего с ней не жилось? – покачала головой она. – Крепкая, настойчивая, всегда своего добьется, настоящая волчица! Сидел бы, как за каменной стеной.

– Тебе легко говорить. Внук-то наш вроде не тюлень – привык своим умом жить. А Лизка только командовать и хотела. Туда пойдём, рубашку вот эту надевай, одеколон только тот, что я подарила. Тьфу! Попробуй такое выдержать. Или подкаблучником станешь, или сопьешься. Так что разбежались – и слава богу.

От долгого стояния ноги у старика стали болеть, и он прошёлся взад-вперёд, разминая их.

– Вечером настойкой натру, – сказала бабка, заметив гримасу боли на лице мужа. – Весёлка кого хочешь на ноги поставит.

– Хороший гриб, – кивнул тот, – но уж больно вонючий.

Пройдясь ещё немного, дед остановился, загнул третий палец:

– А последнюю помнишь? Зинкой звали. Ещё та хабалка наглая. Не понимаю, как в это существо вообще можно было влюбиться.

– Любовь зла… – задумчиво сказала старушка.

– Да лучше бы он с козой жил, чем с этой тупой дурой! Ещё и медвежонком её называл! Сколько Зинка крови нашей попила, когда приезжала, – литров десять наберётся! У меня подозрение, что она внучка или чем-то шантажировала, или зелья приворотного целое ведро заставила выпить. Не мог человек в здравом уме такого бегемота любить. Хм, – саркастически хмыкнул дед, – медвежонок…

– Ты-то откуда знаешь? – возмутилась старушка. – Соседку Вальку возьми, весу килограммов двести, а муж всю жизнь на руках был готов таскать.

– Вот поэтому и помер рано, – причмокнул дед, – надорвался.

– У женщины вес – это самое последнее. – Старушка многозначительно подняла палец. – Главное, чтобы обаяние было, шарм, хороший макияж и красивый наряд.

– Поменьше сериалы смотри и свои бабские журналы читай, профессор, – сплюнул старик. – Если ты со своим шармом в вечернем платье и напомаженная в коровник придёшь, то скотники не в штабеля попадают, а «скорую» вызовут с санитарами.

– Ничего ты не понимаешь, мон шер, – загадочно улыбнулась старушка и, протянув руку, легонько щелкнула мужа по носу.

Тот удивлённо взглянул на супругу, напряжённо думая, сейчас вызывать специалистов со смирительной рубашкой или ещё немного подождать? Хотел что-то сказать едкое, но вдалеке мелькнул свет фар. Прищурившись, старик облегчённо вздохнул, заметив очертание знакомого автомобиля:

– Едут!

Бабка взволнованно хлопнула в ладоши и принялась отряхивать и без того чистый передник, не зная, чем себя занять до момента прибытия машины.

– Ну, пошли на улицу, – старик пригладил бороду, – дорогих гостей встретим. Если опять такую, как Зинка, привезёт, я хлеб-соль самолично в берданку впихну.

Выйдя за калитку, они остановились, вдыхая вечерний свежий воздух, смешанный с луговыми травами, тёплым песком просёлочной дороги, надвигающимся с реки вечерним туманом.

Тихонько скрипнули тормоза, и небольшой автомобиль облегчённо вздохнул горячим мотором, успокаиваясь и предвкушая отдых после многочасового бега.

– Дорогие дедуля и бабулечка, хочу вас познакомить с моей избранницей. – Сзади невысокого круглолицего мужчины, скромно переминая ногу за ногу, стояла хрупкая девушка азиатской внешности.

– Ну, знакомь, чего уж нам, – буркнул старик.

– Внучок, да не слушай этого старого дурака, – поправив платок на голове, улыбнулась старушка, – у него полночи нога ныла, вот и не выспался, злится теперь.

Парень сделал шаг в сторону, открывая девушку:

– Любовь всей моей жизни, Ли Си Цын! Она китаянка, но очень хорошо владеет русским языком. И не только им, – загадочно улыбнулся молодой человек.

– Здравствуйте, – легонько поклонилась старикам девушка, – вы извините, что побеспокоили своим визитом, – сказала она мягким голосом, в котором чувствовался лёгкий восточный акцент. – Милый сказал, что эта поездка очень важна для него.

– Ой, – всплеснула руками старушка, – и правда по-нашему балакает! Прошу за стол, там уже, поди, всё остыло, придётся разогревать.

– Проходи, лисенок, – парень пропустил девушку вперёд.

– Действительно, чего здесь топтаться, только комаров кормить. – Старик распахнул калитку.

Заходя последним, он легонько хлопнул молодого человека по плечу:

– Хорошо, что не забываешь нас, Колобок. Уж больно, внучок, по тебе скучаем.

Воронов

– Что, твари, струсили? Родина вас растила, кормила, а когда попросила защитить от врагов, сбежали, как последние гниды! – Невысокий человек, со знаками различия полкового комиссара на шинели, нервно прохаживался вдоль строя. – И кто вы после этого? Дезертиры! Предатели!

– Товарищ Воронов, – попытался вмешаться один из комбатов, надеясь объяснить ситуацию, по которой они вышли обратно, но тут же был осажен громким рыком комиссара:

– Всех под трибунал отправлю за невыполнение приказа Верховного главнокомандующего! В лагерях сгною! – Казалось, от мощного потока матных слов у сосен от стыда обязательно должны осыпаться иголки.

Уже больше недели оперативная группа «Москва» пыталась взять маленькую станцию Лычково, расположенную под Демянском, чтобы лишить окружённую группировку немцев важного пункта снабжения. Правда, для такой задачи наскребли лишь два пехотных полка, да и тех уже основательно потрепало предыдущими боями. Были ещё два артиллерийских полка, один минометный и целый бронепоезд. Но на снаряды существовал жёсткий лимит, то есть их попросту не хватало. Поэтому, как обычно, вылезать предстояло на солдатской крови.

– Всего полторы тысячи штыков, – почесал голову командир группы полковник Назаров, – снарядов с гулькин нос. А впереди мощный укрепрайон.

– Пробьемся, – уверенно кивнул Воронов. – Главное, в это верить.

– Да и немец сейчас не тот, что раньше, – продолжал обдумывать операцию Назаров. – Эти намертво в землю зарылись. Отлично понимают, что, если выбьем из населённого пункта, замёрзнут в лесу, поэтому драться будут до последнего солдата. Нам сюда подкрепление бы точно не помешало.

– Ну, где наша не пропадала, – подмигнул ему комиссар. – Проси не проси, а справляться придётся тем, что есть.

За первые три дня, не разведав огневые точки и наступая по голому заснеженному полю прямо на вражеские пулемёты, «Москва» потеряла более тысячи бойцов, так и не выполнив задачу, хотя в некоторых местах удалось подойти вплотную к станции. Назарова отстранили от командования группой, и его место занял полковник Кононыкин, от которого так же требовали взять Лычково любой ценой.

Воронов презрительно усмехнулся, командующий 34-й армии Берзарин явно не хотел повторить судьбу предшественника, которого расстреляли перед строем несколько месяцев назад. Ради этого специально прибыл верный сталинский опричник Лев Мехлис и в целях воспитания притащил с собой бывшего начальника Генштаба Мерецкова, неловко прячущего от посторонних взглядов синяки на руках. Да, товарищи с Лубянки знают своё дело, разговорят кого угодно.

Суровое время требует жёстких решений, Воронов выучил эту аксиому с малых лет. Хотя, что такое спокойные и добрые времена, он попросту не знал. Всю свою сознательную жизнь надо было бороться с врагами Отечества, обучать неразумных и стараться самому не угодить в лагеря. А для этого пришлось всего лишь выбросить из сердца чувства и эмоции, подчинив человеческую сущность служению партии, которая, как известно, никогда не ошибается. Вот и сейчас эти сопляки с мертвыми мраморными лицами, не выполнившие приказа, вызывают не жалость, а дикое раздражение.

– Ты! – Воронов ткнул пальцем в худенького молодого солдата, почти ребенка, явно призванного несколько месяцев назад прямо со школьной скамьи. – Выйти из строя!

Испуганно взглянув на комиссара, вжав плечи, мальчишка сделал два шага вперёд и развернулся лицом к товарищам.

– Боец, сколько убил фашистов? – грозно спросил Воронов, подойдя поближе. – Отвечай, когда спрашивают!

Парень стушевался, опустил голову. За всю неделю, которую провел в тылу, он не видел вживую ни одного немца. Только бесконечные ночные марши, холод, голод и прилетающие откуда-то пули со снарядами.

– Не знаю, товарищ полковой комиссар, – тихо прошептал сухими губами.

– Зато я знаю! Ни одного! – Воронов зло осмотрел строй. – Вот цена ваших жизней! Ни одного убитого врага! Дешёвки!

Приказав солдату вернуться в строй, комиссар ещё долго сотрясал воздух, то пугая казнями, то призывая к самопожертвованию во имя будущей победы.

Стоявшие перед ним бойцы молчали, сжавшись от холода.

Петя, тот самый солдатик, на которого ткнул Воронов, медленно переминался с ноги на ногу. Огнём горели обмороженные пальцы ног, на которых вздулись большие кровавые пузыри. Они очень сильно мешали ходить, причиняя невыносимую боль с каждым шагом. Ухо и большой палец руки удалось оттереть снегом, а вот с ногами так не получилось.

Больше недели назад их 2-ю мобильную воздушно-десантную бригаду в спешке отправили на Валдай. Перед этим было два месяца подготовки в саратовских степях, во время которых новобранцев учили стрелять, взрывать, убивать и выживать, то есть самым необходимым навыкам войны. Один раз даже сбросили с парашютами. Петя до сих пор помнит непонятные ощущения интереса вперемешку со страхом перед открытой дверью самолёта, свист ветра и замёрзшие руки. В декабре срочным порядком бригаду отправили под Москву, в Ступино. Говорили, что скоро начнутся бои и десант понадобится для заброски в тыл отступающих немцев. Потом вдруг эшелонами увезли в сторону Калинина. Командир, бравый капитан Василенко, получивший Героя Советского Союза за финскую кампанию, всю дорогу молчал, ссылаясь на воинскую тайну. И только прибыв в Выползово, на станцию разгрузки, бойцы узнали, что будут заброшены прямо в середину Демянского котла. Гитлеровцы, попавшие в окружение, особо не отчаивались, сумев организовать снабжение своих войск по воздуху и задействовав для этого несколько сотен самолётов. Крепко врывшись в землю, обеспеченные боеприпасами, продуктами и медикаментами, поднимать руки не спешили. В связи с этим командование Красной армии решило взорвать котел изнутри, отправив туда три десантные бригады. Две должны были атаковать аэродром и штаб армейского корпуса, а одна – ударить с юга по Лычково и помочь наступавшей группе «Москва» захватить железнодорожную станцию. Операцию готовили в спешке. Разведка не смогла установить ни опорные пункты, ни точное количество окружённых гитлеровцев, которых оказалось в несколько раз больше планируемого. Также не учли погодных условий, сильных тридцатиградусных морозов и глубокого метрового снега. При этом все дороги контролировались немцами, а значит, бригадам предстояло совершить марш на лыжах по непролазным новгородским лесам и болотам. От выброски десанта на парашютах отказались ввиду банального отсутствия нужного количества самолётов и опыта выполнения подобных операций. Побоялись, что бойцов разбросает на большой территории и они попросту не смогут собраться воедино.

– У тебя есть что погрызть? – во время дневного привала спросил Петю Иван, они призывались вместе из одной деревни, поэтому и держались поближе друг к дружке. Пётр отрицательно покачал головой. Еда закончилась, а в условиях сильных морозов, когда организму нужны калории для тепла, отсутствие пищи было почти смертельно. Как это происходит, ребята уже видели, когда кто-то из бойцов просто замерзал, превращаясь в остывшее полено, или падал в снег, не в силах подняться. Костры разводить запрещалось под страхом расстрела, чтобы не выдать своё местоположение немцам, которые усилили патрулирование, хорошо зная о заброшенных десантниках. Разведывательные самолёты кружили над головой, следя за каждым шагом.

В указанное место бригада прибыла через неделю, измотанная до предела, – последние трое суток десантники не ели вообще ничего. На подходе к Лычково в отвлекающий бой вступил 3-й батальон, давая возможность остальным просочиться мимо небольшого вражеского гарнизона. К этому времени несколько сотен человек получили сильное обморожение и не могли ходить. Их оставили в лесу под охраной в надежде эвакуировать маленькими самолётами; остальные двинулись дальше, готовясь вступить в бой у станции.

Ближе к утру батальоны стали выдвигаться к месту атаки, но попали под внезапный сильный обстрел, не успев развернуться из маршевых колонн. Казалось, смерть была везде. Вокруг горело, взрывалось, падали солдаты. Впервые Петя увидел убитых людей. Их было много, под холодным светом взлетающих ракет тела напоминали грязные снежные сугробы, лежащие вразнобой, среди дымящихся воронок и пятен черной крови, которая тут же замерзала на холоде, превращаясь в лёд.

Пётр, как и многие другие, растерявшись, не смог сделать ни одного выстрела в этом аду. Да и куда стрелять, тоже было непонятно.

Чтобы не быть окончательно уничтоженным, их батальон отошёл, потеряв связь со штабом бригады и другими подразделениями. Её удалось наладить только через два дня случайно, когда комбат решил возвращаться к своим. Так началась дорога домой, через вражеские засады, мимо стреляющих деревень.

Кое-как собрав часть бригады, Василенко приказал наступать на Лычково вдоль железной дороги, однако в последнюю минуту скомандовал отбой, прекрасно осознавая, что измождённые, замёрзшие, голодные люди не в состоянии подавить немецкие пулемёты.

И снова марш, прямо через насыпь мимо немецких дзотов, с потерей десятков человек. Петя видел, что уставшие люди бессмысленно слушали слова командиров и, как стадо баранов, кивнув головой, шли дальше, чтобы через несколько метров упасть сражёнными пулей. Так погиб Иван. В этой неразберихе Василенко был тяжело ранен в голову и его тащили на руках, как и некоторых других, но большая часть раненых осталась умирать на снегу.

Просочившись болотами мимо последних немецких укреплений, остатки воздушно-десантной бригады утром вышли в деревню Лонна, куда вскоре прибыл Воронов.

– Готовьтесь к атаке! – Воронов прошёлся вдоль строя. – И только попробуйте мне не взять станцию!

– Товарищ комиссар, – подал голос комбат, – бойцы небоеспособны. Нам бы отдохнуть малость, перевязать раны. У меня ни одного здорового: кто ранен, кто обморожен.

– Кровью позор смоете! Разрешаю оставить только неходячих.

Вечером раздалась команда, и шатающиеся от усталости люди пошли вперёд, проваливаясь в глубокий снег, стараясь не наступать на тех, кто уже сложил голову на этом поле.

Подпустив цепь красноармейцев поближе, немцы завесили небо осветительными ракетами. Пулемётчики открыли шквальный огонь, наполнив воздух пороховым дымом, огнями выстрелов, криками, стонами. Для них, сидящих на возвышении, бредущие по открытой местности люди были хорошей мишенью.

– Ганс, – первый номер дзота вставил новую ленту, – почему они прут, не пригибаясь?

– Не знаю, – ответил напарник. – Видимо, таким способом хотят добиться, чтобы у нас закончились патроны. Пли на нервы действуют. А может, командирам просто некуда девать солдат.

Вмажь по той группке – что-то близко подошли. – Он ткнул пальцем в левый сектор обстрела.

– Яволь, – кивнул Ганс, поворачивая горячий ствол оружия.

Тяжело дыша, Пётр медленно шёл на немецкий дзот. Где-то глубоко в сознании понимал, что нужно упасть, пригнуться, двигаться перебежками, а то и вовсе ползком, не подставляя себя под пули. Но усталость апатией задавала инстинкт самосохранения, затупила чувство опасности. И оставалось лишь покорно идти вперёд, борясь с ноющей болью в ногах.

Внезапно сильным ударом обожгло левый бок. Пуля, пробив тощее тело солдата, прошила грудную клетку, пролетела ещё немножко и упала в снег, растапливая его под собой. Петя охнул, схватился за рану, чувствуя, как становится мокрым от крови давно не стиранное нижнее белье. По инерции сделал несколько шагов, но голова начала кружиться от потока накатившей слабости, следом за которым пришёл жар.

– Мама… – последнее, что успел сказать мальчишка, падая лицом вниз…

В тот вечер из трехсот измученных солдат в живых осталось меньше сотни.

– Кого вы мне шлёте? – орал в трубку новый командир «Москвы». – Они совершенно не обучены! Дайте мне нормальных бойцов и снарядов! Дайте снарядов! Мне нечем давить огневые точки!

Вскоре, так и не добившись успехов на своём участке, ввиду больших потерь оперативная группа «Москва» была расформирована. Полковой комиссар Воронов вернулся в штаб дивизии, полковник Кононыкин ушёл на повышение. К этому времени немцы сумели пробить коридор, связывающий с Большой землей, и необходимость захвата станции отпала. Начались позиционные бои.

Через год, когда ситуация на фронте изменилась, гитлеровцы ушли из этих мест, избегая нового окружения. Весной, когда снег сошёл, вернувшиеся из лесов и эвакуации редкие жители принялись стаскивать сотни убитых солдат, лежащих пластами, в огромные ямы, которые гордо именуются братскими могилами. Укрывая тряпками лицо, чтобы хоть как-то уменьшить висящую над полем боя вонь от гниющей плоти, трупы цепляли баграми и волокли прямо по земле к телеге, нагрузив которую принимались руками толкать к месту погребения. Единственная хромая лошадь, брошенная немцами при отступлении, категорически не хотела даже ступать на залитую кровью землю, сколько ни лупил её палкой старый Кузьма. Поэтому и пришлось бабам с ребятишками самим катать скорбную повозку. Большая часть тел сгнила настолько, что при попытке сдернуть с места туловище рассыпалось, обнажая тысячи копошащихся в нем червей. И тогда убитого грузили по частям. Кто руку забросит, кто ногу, кто голову…