Проект ВИЛ
Ленин показал миру другой путь, разорвал тот порочный круг, по которому человечество шло ещё с каменного века, когда просто совершенствовало способы убийства себе подобных и методы обогащения за счёт других. А падение той страны, которую он возвёл, было не менее драматичным, чем его восхождение наверх.
Ближе к обеду комната оказалась забита людьми до отказа. Помещение наполнилось гомоном, все суетились, спорили и покрикивали друг на друга. Но, насколько я понял, сам ВИЛ их совершенно не интересовал. Он так и сидел в одиночестве в своей белой комнате и по большей части спал. Краем уха, я услышал, что есть указание лишний раз его не беспокоить, чтобы «не ляпнуть лишнего». Что такого лишнего можно ляпнуть человеку, очнувшемуся в другой эпохе было совершенно неясно. Где-то на периферии зрения всегда маячил вездесущий Глеб. В основном, создавалось впечатление, что он бездельничает, но на поверку, он постоянно с кем-то говорил, в его руках то появлялись, то исчезали бумаги или планшет. Иногда к нему подходили какие-то люди, явно не учёные, он что-то отрывисто им говорил и они исчезали. Через время появлялись уже другие и история повторялась.
Алину видно не было или я её просто не заметил. Залужин тоже не появлялся, но иногда объявлял какие-то совершенно мне незнакомые термины по громкой связи. В такие моменты все замирали и слушали. Кода объявление заканчивалось, все очень радовались и возвращались к работе. Вообще, по общему настроению, дела шли хорошо.
К вечеру я был удовлетворён своими знаниями. Конечно, будь у меня больше времени, смог бы подготовиться «на отлично», но, если учесть сжатые сроки и специфику работы, считаю, что справился блестяще. Довольный собой, я отправился к начальству с докладом.
Залужин сидел в своём кабинете и с удовольствием пил кофе. Я обратил внимание, что люди в «Ранасентии» выглядели очень хорошо: как выяснилось, Матвею Альбертовичу было восемьдесят семь лет! Видимо, сказывался профиль корпорации с её передовыми технологиями. Или хорошее питание. Или качество жизни. Или всё сразу. Увидев меня, Залужин широко улыбнулся и жестом пригласил сесть. Я мотнул головой и остался стоять, сославшись на усталость пятой точки за время сидения за терминалом. Он улыбнулся шире и понимающе кивнул.
– Как ваши успехи? – он смотрел на меня поверх кружки.
– Прекрасно. Я готов.
– Ого. Даже так.
Залужин поставил кружку на стол и прошёлся по кабинету.
– Это очень хорошо, Борис. Очень хорошо. И вовремя. ВИЛ окончательно приходит в себя, мы настроены оптимистично и он задаёт всё больше вопросов. По большей части, пока нам удаётся отмалчиваться, но он становится всё настойчивее. Завтра утром вас проконсультируют психологи и мы допустим вас к нему.
Он помолчал.
– И с этого момента вы будете целые дни проводить с ним. Вы готовы, Борис?
– Да.
Я не сомневался ни мгновения и лицо Матвея Альбертовича смягчилось. Но в его голосе и движениях чувствовалась нервозность.
– Что-то не так? – аккуратно спросил я.
С минуту Залужин молчал.
– Да, так, Борис, не обращайте внимания. Видите ли, я биолог. Многие годы я работал над совершенствованием генома человека и поиска секрета бессмертия. Было столько неудач… Столько ложных путей. За эти годы я привык видеть в работе цифры, молекулы, расчёты. Стал забывать, что мы говорим о людях. Что кроме сердца, почек и селезёнки у них есть душа, есть психика.
– С этим вы тоже блестяще справились.
– Да, надеюсь. Просто… Я могу прекрасно прогнозировать что может произойти с телом с точки зрения биологии. Но вот со стороны психики… Я боюсь, что он может не выдержать разговора с вами. Вдруг его убьёт правда? Или он того? Свихнётся.
Он пристально смотрел мне в глаза.
– Я сделаю всё, от меня зависящее, Матвей Альбертович, обещаю. Уверен, что вы зря беспокоитесь. Здесь есть психологи, есть нейросети, они не позволят нам ошибиться. Всё будет хорошо, уверяю вас.
Он слабо улыбнулся.
– Надеюсь, вы правы. Когда на алтарь положено столько трудов, начинаешь видеть проблему там, где её нет. Ох, вы не представляете, как долго мы шли к этому дню. Но вы правы. У нас здесь собрались лучшие из лучших и нет причины сомневаться в успехе. Нам стоит отдохнуть перед завтрашним днём. Хотя я уже и не помню, когда последний раз отдыхал.
Мне было не уснуть. Ворочался, мне было то жарко, то холодно. То вдруг я осознал, что не могу уснуть в тишине, которой ещё вчера я так восхищался. В квартире всегда были какие-нибудь звуки: то соседи, то гул с улицы, то ещё чёрт знает что. А здесь от тишины прямо звенело в ушах. Казалось, что во всей башне остался только я один и он, сидящий в белоснежной комнате на кровати где-то в глубине здания.
Я встал, сел на диван и включил телевизор. Мне захотелось поговорить с Алиной. Вот прямо сейчас, ночью. У меня напрочь вылетело из головы её отчество: можно было бы позвонить а-ля официально, мол, что-то важное по работе надо узнать. А без отчества это почему-то казалось плохой идеей. Я вздохнул и отложил смартфон в сторону.
Показывали репортаж о крупном взрыве в шахте компании «Сталь Сибири», где-то на востоке. Более ста горняков точно погибло, ещё несколько десятков человек, возможно, заблокированы в тоннелях. Представитель компании говорит, что вызволить их не получится и, скорее всего, они там погибнут. Репортаж продолжается, оператор снимает оборудование компании, доходы которой сравнимы с доходами мегакорпораций. Журналист буднично рассказывает о работе шахты. Зарплата горняков, разумеется, зависела от выработки. Люди трудились по двенадцать, четырнадцать, а то и по восемнадцать часов, чтобы прокормить семьи. Конечно, ни о какой технике безопасности не могло быть и речи при таких темпах работы, что, в конечном счёте, и привело к трагедии. А теперь, когда столько людей погибло, выяснилось, что инцидент ещё и поможет «Стали Сибири» сэкономить на этих беднягах: официальные выплаты семьям погибших на производстве, много меньше, чем эти горняки зарабатывали за свой тяжкий труд. И уж тем более дешевле заплатить месячное жалованье детям погибших, чем оборудовать шахты всем необходимым для безопасности шахтёров.
Я выключил телевизор и поплёлся обратно в кровать, стараясь не смотреть, сколько сейчас времени, потому что опасался, что уже почти утро. Нужно хотя бы немножко отдохнуть перед завтрашним днём. Как всегда, волнение напрочь прогоняло сон. Уснул я только под утро, когда уже занимался рассвет. Мне снились пожары, какие-то крики и Матвей Альбертович, почему-то верхом на коне.
На следующий день, не выспавшийся, я предстал перед психологами. Меня переодели в строгий костюм начала двадцатого века: донельзя классическую и неудобную «тройку». Двое мужчин и женщина нудно консультировали меня о поведении с подопечным. По большому счёту, они говорили прописные истины: не вываливать на него всё сразу. Избегать резких движений и криков, говорить с ним мягко. Чётко выговаривать слова. Улыбаться. Стараться общаться с ним на языке его времени, оперировать знакомыми ему фактами и событиями. Я слушал в пол уха и неотрывно смотрел на полимерную дверь, отделяющую меня от него. Позади меня, за терминалами, сидели учёные, намеревавшиеся слушать каждое наше слово и конечно же записывать всё происходящее. Где-то там была и Алина с Матвеем Альбертовичем. Психологи замолчали и я понял, что можно начинать.
Я подошёл к двери и остановился, глядя на ручку. Чувство чего-то необъятного, великого захлестнуло меня. Не понимая его, я пытался убедить себя, что ничего невероятного не происходит. Просто поболтаем пять минут. Я не первый человек, с которым он заговорит. Я не Гагарин и не Армстронг. Но что-то внутри меня кричало, что происходит нечто крайне важное.
Я вошёл и закрыл за собой дверь. Всё так же на кровати, сидел небольшой человек, упёршись руками в матрац и неотрывно смотрел на меня. Внимательные глаза следили за выражением моих глаз, ловя каждое их движение. Он выглядел здоровым и спокойным. Стояла звенящая тишина, было отчётливо слышно его ровное дыхание. Это точно был Ленин, образца возраста сорока девяти лет. Как мне объяснили, его «воскресили» примерно за год до проявления первых серьёзных проблем со здоровьем.
– Здравствуйте, Владимир Ильич. Меня зовут Борис Сергеевич Еремеев.
– Здравствуйте, – быстро ответил он. – Кто вы? Что я здесь делаю? Сколько меня будут здесь держать?
ВИЛ чеканил каждое слово и продолжал в упор смотреть на меня.
– Эм…
К своему стыду, я растерялся и напрочь забыл все подготовленные фразы. Я вспомнил, что на меня сейчас смотрят несколько десятков пар глаз и ещё неизвестно, сколько народу будут просматривать запись этого разговора и что вообще, возможно, это исторический момент и покрылся холодным по́том. Ноги стали ватными и я ненавидел себя за это.
– Отвечайте по существу, молодой человек, – нетерпеливо потребовал ВИЛ. – Мы в немецкой клинике?
– Почему в немецкой? – не без любопытства спросил я, продолжая стоять около двери.
– Потому что здесь всё необычно. По-немецки.
ВИЛ встал и прошёлся по комнате, заложив руки за спину. Он высоко задирал подбородок, очевидно, выражая своё крайнее недовольство. ВИЛ указал мне на стул рядом с кроватью и я поспешно сел. Он остановился напротив зеркала и приподнялся на носочках.
– Тратим время, – вновь нетерпеливо сказал он. – Вы будете отвечать?
– Я сотрудник корпорации «Ранасентия»…
– Корпорации? «Ранасентия»?
Я вздохнул и постарался собраться с мыслями.
– Владимир Ильич, как вы считаете, почему вы здесь?
– Думаю, со мной случился удар, – он вновь прошёлся по комнате и остановился возле двери. – Я плохо помню события последних дней. В голове туман. Думаю, меня доставили в Германию для лечения. Или доставили вас в СССР.
– Нет, всё несколько сложнее.
Он быстро развернулся, подошёл ко мне и сделал движение оттопырить правое ухо, чуть наклонившись ко мне:
– Ну? Я слушаю, молодой человек. Говорите яснее!
– Сейчас на дворе двадцать первый век, вы находитесь не в клинике, а в лаборатории. С помощью новых технологий вас вернули к жизни.
– Вернули к жизни?
– Да, Владимир Ильич. Вы были мертвы более ста лет.
Он вернулся к кровати, но не сел. Некоторое время он стоял, отвернувшись от меня. Молчание затянулось и я не знал, как продолжить разговор.
– Ясно почему всё такое незнакомое, – наконец, сказал ВИЛ. – Тот пожилой человек – врач?
– Да, он глава проекта по вашему воскрешению, – я решил, что он говорит о Залужине.
– Так и подумал. Ну а вы? Вы из политбюро? – он смерил взглядом мой костюм древнего фасона.
– Нет, Владимир Ильич. Я буду вашим секретарём. В мои задачи входит помочь вам адаптироваться в новом мире и отвечать на все интересующие вас вопросы.
– Пока справляетесь неважно, – заметил ВИЛ.
– Простите, – извинился я и вспомнил о последнем неотвеченном вопросе. – Вас будут держать здесь ещё недолго. Специалисты хотят убедиться, что с вашим здоровьем всё в порядке. Они говорят, что уже скоро вы сможете выходить из комнаты.
– Отлично. Попросите их дать мне что-нибудь почитать. И пусть принесут мне бумагу и чернила. Я тут с ума сойду, смотреть в четыре стены! Кроме вас, все игнорируют мои вопросы, это подло. И подготовьте мне доклад о судьбе моих соратников. И мне нужны книги по истории периода, пока я… гм… отсутствовал.
Он поморщился, потёр лоб и сел на кровать.
– Может быть, не всё так сразу? – участливо спросил я. – Врачи говорят, что вам ещё нужно много отдыхать. Поймите, вы первый, кого вернули к жизни.
– Опять я первый, – проворчал ВИЛ. – Ладно, будь по вашему. Но чтиво организуйте всё же. И чернила, бумаги. И попросите их, чтобы мне говорили о моём состоянии. Я не хорёк, чтобы игнорировать мой писк.
ВИЛ уже полулежал на кровати, глаза его смыкались, он говорил всё тише. Я покивал и потихонечку вышел за дверь, постаравшись закрыть её как можно тише. В комнате наблюдения стояла благоговейная тишина. Все обступили меня и молча смотрели щенячьими глазами.
– Книжку хочет, – объявил я. – И заметки делать.
Учёные наконец пришли в движение. Они обменивались мнениями, радостно выкрикивали какие-то показания, кто-то трепал меня за плечи и благодарил. Другие уже обсуждали какую книгу безопасно будет дать ВИЛу и где раздобыть чернильницу в наши дни.
Ко мне подошёл Залужин и Алина. Матвей Альбертович был счастлив, он вновь стал трясти мою руку, норовя оторвать:
– Поздравляю! Поздравляю, Борис Сергеевич! Это успех! Вы держались молодцом, правда-правда. Не растерялись, подобрали слова. Вы как никто подходите для этой работы, у вас талант! И ВИЛ прав: мы слишком увлеклись научной стороной вопроса и совсем забыли, что он живой человек, которому необходимо живое общение и правда о его состоянии. Этим я займусь лично. Так, психологи сейчас анализируют его вопросы, но они дали вам кое-какие рекомендации о дальнейших действиях. Алиночка введёт в вас в курс дела, а я побежал.
Залужин закрылся в своём кабинете. Скорее всего, спешил доложить высшему руководству об успехе предприятия. Алина привычно мне улыбнулась.
– Ты молодец, что не стал рассказывать о судьбе его друзей. И не обещал книг по истории. Мне сказали, что ему сейчас не стоит знать, что дело его жизни провалилось.
– Да уж понятно, – хмыкнул я. – Он наверняка захочет увидеть плоды своих трудов, а их нет.
– На его месте наверное с ума можно сойти.
Я пожал плечами.
– Зато есть шанс всё начать заново, с чистого листа. Такого ещё ни у кого не было.
Она тронула меня за локоть и увела к моему терминалу. Туда были загружены советы от психологов и дожидалась нейросеть: она уже обработала новые данные и выдала рекомендации по дальнейшему общению. Я мельком просмотрел их: не вдаваться в подробности нынешнего политического строя, не называть конкретных дат, больше слушать и меньше говорить. Не спорить.
Между рядами терминалов, как лань, пробежала психолог. В глазах стояло лёгкое безумие. Я вопросительно посмотрел на Алину.
– Вспомнили, – объяснила она. – Вспомнили, что ВИЛу понадобятся бумажные книги. Планшет вряд ли его устроит.
ВИЛ мирно спал, а в лаборатории царил невероятный хаос, как перед Новым годом: все были в приподнятом настроении и ждали чего-то необычного.
До самого вечера я изучал новые данные от нейросети. Она построила полноценную модель поведения с ВИЛом и разработала недельный план его адаптации. Судя по разговорам моих коллег, план его медицинской реабилитации она тоже составила. Ближе к девяти вечера доставили книги и где-то откопали настоящую чернильницу с не менее настоящими чернилами. Для досуга, ему привезли стихотворения Лермонтова, Толстого, Чехова. Нашёлся экземпляр «Анны Каренины» и «Мать» Горького. Залужин забраковал «Капитал» Маркса, хотя психологи очень на нём настаивали.
Несмотря на моё присутствие, Матвей Альбертович решил сам доставить бесценный печатный груз, погрузив всё это на медицинский столик на колёсиках. ВИЛ к этому моменту уже проснулся, поужинал и бесцельно бродил по комнате. Мы все наблюдали за происходящим через большой главный экран. Залужин подкатил тележку к кровати и сел на стул, на котором совсем недавно сидел я. ВИЛ пересмотрел книги и поморщился. Он что-то говорил Залужину, но звук был включен только на отдельных терминалах и мой к таким не относился. ВИЛ был спокоен, говорил в основном Залужин, похоже комментируя состояние своего подопечного.
Их беседа продолжалась долго: на часах уже была почти полночь и мои веки стали тяжелеть. Протяжно зевнув, я решил, что сегодня услуги лучшего в мире пресс-атташе не пригодятся и отправился спать. Почти у выхода, за терминалом, сидел Глеб. В одно ухо был воткнут наушник, Мещеряков напряжённо всматривался в экран, ловя каждое слово беседы. Он не обратил на меня никакого внимания и я вышел в коридор.
Глава 4
С того дня, как меня впервые допустили к ВИЛу, прошла неделя. Трепет первых дней остался позади, я приноровился к ритму и характеру работы. Он окончательно пришёл в себя. По крайней мере, физически: его биоритмы теперь совпадали с биоритмами обычного человека, то есть, восемь часов сна и шестнадцать – бодрствования. Плюс-минус. ВИЛ стал гораздо активнее, задавал много вопросов, много читал и ещё больше писал. Что именно писал, он не говорил и записи свои не показывал. Впрочем, на этом никто и не настаивал. Кроме Глеба.
Его вопросы – это самая тяжёлая часть работы. И не потому, что на них трудно отвечать. Будь моя воля, я бы просто рассказывал ему всё, что он хочет знать. Но в своих ответах мне приходилось опираться на психологов и нейросеть. Причём пожелания нейросети зачастую лучше поддавались логике, в отличие от мозгоправов. Психологи настаивали, что всего ему рассказывать не надо, о многих событиях стоит или умолчать, или смягчить их. И тут же говорили, что врать нельзя. Да и не получилось бы врать, при всём желании: острота ума ВИЛа росла с каждым днём и едва ли я смог бы его перехитрить.
К этому времени, ВИЛ в общих чертах уже знал что изменилось в мире за время его отсутствия. Падение первого социалистического государства он воспринял достаточно спокойно. Или, по крайней мере, не показал виду. Он сообщил мне, что капитализм получилось построить тоже далеко не с первого раза и что человечество всё равно возьмёт ещё своё. Это вопрос времени, поскольку путь к коммунизму – это естественно верный путь развития человека. Как открытие огня или пороха, это неизбежно. Он добавил, что многие его современники были убеждены, что не стоит торопить события с социализмом в начале двадцатого века, но он был убеждён тогда в обратном. А вот факт смерти своих соратников ударил по нему гораздо сильнее, хотя, казалось бы, это как раз естественный ход вещей. ВИЛ задавал всё более конкретные вопросы о мироустройстве, политике и экономике. Руководство наконец-то приняло решение, что секретность пора снимать и пришло время показать проект ВИЛ на большой конференции, к которой уже во всю шла подготовка.
Меня отпустили домой на один день. Впервые с того момента, как взяли на работу. Не то, чтобы в апартаментах «Ранасентии» было некомфортно, но выбраться на простор тоже хотелось. В башне всё казалось каким-то неестественным. Наверно потому, что в памяти остались пейзажи мира, лежащего за её стенами. Я не стал пользоваться услугами водителя и добрался до родного района на старом добром метро.
Стояла уже совсем по-летнему тёплая погода. Утро в разгаре и улицы были забиты народом. Гул клаксонов, рёв машин и мерный говор людей, словно шум океана. Всё это казалось какой-то другой планетой. Жаркий воздух смешивался с тоннами пыли и забивал лёгкие. Воздух дрожал над кузовами автомобилей и железными козырьками витрин. Я пристроился с краю тротуара и медленно пошёл в сторону высоток, выглядывавших из-за приземистых зданий старинной постройки, оставшихся в этой части города. Кто-то окликнул меня.
– Борька!
Я обернулся. Это был Артур Бобылев, мой старинный приятель. Мы вместе выросли, на одной улице. Более крупный и сильный, Артур вечно защищал меня и вытаскивал из разных переделок, коих было немало. Почему Артур со мной дружил сказать сложно, поскольку выгод от этого точно не было никаких. Наверное, он просто хороший друг.
– Как жизнь, дружище? Переоделся, смотрю, – Артур смерил меня взглядом, уважительно выпятив нижнюю губу.
На мне были качественные рубашка и брюки. В каждых апартаментах корпорации одежды было столько, что хватит на целый район. Я постарался надеть что-то максимально неброское, но видимо получилось у меня это не важно.
– Да, знаешь, дела хорошо идут, – почему-то смущённо ответил я.
– Пойдём выпьем. Сто лет не виделись.
Я машинально взглянул на часы: без двадцати одиннадцать утра. Он обнял меня за плечи и повёл за собой, на ходу рекламируя место, куда мы направлялись. Спустившись в полуподвальное помещение мы оказались в прохладном заведении «Толстый фраер». Это оказался уютный кабачок, где кроме крупного бармена было только два посетителя: они сидели в дальнем углу и о чём-то говорили, сильно наклонившись друг к другу. Владелец обклеил стены старинными пожелтевшими газетами. Выглядело оригинально и стильно. Столики из настоящего дерева, пусть и бессовестно расцарапанные и затёртые, создавали неповторимое ощущение домашнего уюта. Мы взяли два пива и сели возле стены. Над нами располагалось маленькое приоткрытое окошечко, через которое доносился гул улицы. Артур зачерпнул горсть орешков и отправил в рот.
– Ну что, Борисыч, как дела? Откуда обновки? Рассказывай, не томи.
Я сделал глоток пива. Откровенно говоря, я не знал: секретность распространяется только на сведения о проекте? Или сам факт работы в корпорации такой черни, как я, тоже большой секрет?
– Повышение в МИДе дали, – я решил не рисковать.
– И какое же? – усмехнулся Артур. —Какое у вас может быть повышение? Старший клерк? Очень старший клерк? Да ладно, не обижайся! Ни в жизнь не поверю, что на вашу зарплату можно так прибарахлиться! Да и на мою. Ха!
Я пожал плечами.
– Ну а у тебя как дела? Всё на вольных хлебах?
Артур энергично закивал, набрав полный рот пива. Как и большинству ребят в нашем районе, ему рано пришлось начать работать, ещё в школьные годы. Его отца убили, говорят, за карточные долги. Труп вывесили во дворе, на фонарном столбе. До сих пор помню это страшное утро. Артур остался с мамой вдвоём. Она стала инвалидом после службы на химзаводе и работать не могла. Так что Артуру пришлось содержать себя и её. Изредка находя время на школу, он брался за любую работу. Мы все работали после школы, но за самую тяжёлую и грязную брались такие, как Артур. До криминала, насколько я слышал, дело у него не доходило.
– А куда мне деваться? – наконец, ответил Артур, одним глотком опустошив полкружки. – Камиллка моя вечно вредничает, что денег мало. Да и мама у неё болеет сейчас тяжело, так что помогать нужно. Вот и ношусь, как электровеник. То ремонтами займусь, то в дружину пробую устроиться, на заводы резюме строчу.
Он мечтательно вздохнул.
– Эх, вот бы устроиться в корпорацию, правда? Во житуха бы началась! Чем мы хуже этих дебилов из корпораций, ты скажи? Сидят там, штаны просиживают да жопы отращивают.
– Так уж прям все дебилы, – обиженно заметил я. – Так уж прям отращивают.
– Конечно. Как иначе? Веди они как туда попадают? Как дворянами раньше становились: получили по наследству титул и всё! У тебя папа в «Ранасентии» работает? Без проблем, мы тебя берём на любую должность. О, у тебя мама в «Монолите» работает, но ты солдатом быть не хочешь, а хочешь стать актёром? Без проблем, заканчивай корпоративный институт, на любые оценки и тебя возьмут в любой фильм, какой захочешь. Эх. Вот ты?
– А чего сразу я?
– Ты – молодец, отличник, с башкой. А чё толку? Сидишь, три бумажки перебираешь, хотя с этим любая обезьяна справится. Сколько планов у нас было в детстве, ты помнишь? Ты же хотел историком стать, философию изучал, мир хотел лучше сделать. Учёный, блин. Кому это надо? Или вот я. Тоже не последний идиот, как мне кажется. В армии служил, грамоты есть, медали, участник трёх кампаний, между прочим. Сильный, быстрый. Чего б мне в «Монолите» не работать?
– Ты в полиции работал, – напомнил я. – Тоже неплохо.
Артур махнул рукой.
– Я тебя умоляю, Борисыч. Какая же это, к чёрту, работа? Всяких бомжей обблёваных с асфальта соскребать. Сколько раз было? Приезжаешь: мужик, пьяный вдрызг, прохожего зарезал. Просто так. Что ему там в башку взбрело? Крутишь его, везёшь в отдел. А по пути… По пути ещё! Тебе звонят и говорят: выпускай, мол. Оказывается, это сотрудник «Терра Нова», уважаемый человек и вообще тот прохожий сам на нож семь раз упал. На эти машины не смотри, туда не ходи, здесь отворачивайся. И платят… Я на поклейке обоев больше зарабатываю. Вот «Монолит» – это другой разговор. Там и подготовка другая, и командировки в горячие точки, и уважение, и зарплата в конце концов!
– Прохожих можно резать, – подсказал я.
– Ну уж это как-нибудь без меня, парень. Жить в клоповнике с семьёй не придётся. Ты же у нас был. Сколько ремонтов не делай, а один чёрт всё разваливается. А так будешь жить в элитном посёлке для сотрудников. С охраной, детским садом без очередей, клиникой. Видел монолитовские скорые? Да в них врачи и лекарства лучше, чем в целой нашей больнице! «Монолит» – это же как армия, только нормальная. Единственное место в мире, где можно прям жить начать – это корпорации, чё тут думать? И мы с тобой обязательно будем там работать, вот увидишь! Наведём порядок, поможем президенту от всяких паразитов избавиться, простым людям житья ведь уже никакого нет! Уже прям всерьёз душить стали, чесслово.
– Паразитов?
– Конечно, – не сомневаясь ни секунды, сказал Артур. – Ты посмотри что кругом творится! Природа загибается, цены растут. Нарики кругом, беспризорники. Бензин уже на вес золота стал. Камиллка моя говорит, что скоро молоко перестанут в обычные магазины привозить. Дефицит. Дефицит молока! Ты это слышишь? Это же какой-то бред! Говорят, хотят окончательно медстраховку бесплатную отменить. Куда катимся? Жуть.