Политическая экономия войны и мира

Совершенно иначе политика протекционизма выглядит в перенаселенных странах (т. е. в таких, которые при полной свободе передвижения превратились бы в территории с оттоком населения). Это в основном индустриальные страны [Европы]. Здесь происхождение протекционизма неоднородно. Он не пытается предотвратить какое-то неизбежное развитие, его цель – остановить или хотя бы замедлить некую тенденцию развития. В этих странах существует два различных вида протекционистских пошлин. Прежде всего пошлина должна способствовать возникновению производства в менее благоприятных условиях или продолжению производства в условиях, которые стали менее благоприятными вследствие развития транспорта или техники. Эту пошлину, которая чаще всего является пошлиной на сельскохозяйственную продукцию, можно назвать пошлиной на издержки производства, так как в теоретических трудах она обосновывается различием производственных издержек. Во вторую группу входят пошлины, устанавливаемые в отраслях экспортного производства. Они дают производителям возможность образовывать картели, которые позволяют за счет повышения цен на внутреннем рынке экспортировать товар по заниженным ценам, назовем их «картельными пошлинами»[11].

Конечные результаты установления пошлин на издержки производства и картельных пошлин, равно как и всех остальных видов протекционистских пошлин, одинаковы: они ведут к сокращению национального дохода. Тем самым они ограничивают возможности пропитания и не достигают цели, ради которой вводились. Они могут приносить только временные успехи. Поверхностное восприятие системы протекционизма только как меры односторонней классовой политики, ориентированной на производителей-предпринимателей, совершенно неверно в своей критике причин и последствий протекционизма, но нельзя не признать его справедливость в том, что попытка задержать переход к мировой экономике будет совершенно безрезультатна.

В последние годы в жизни народов произошли изменения, которые не могут не затронуть базовых предпосылок торговой политики.

Развитие и удешевление транспортных средств вызвали небывалый рост сезонной миграции. Не исключено, что впредь значение и масштабы эмиграции будут отставать от Sachsengängerei[12]’ [13]. В этом случае речь пойдет о народах-предпринимателях и народах-рабочих. В ходе изменения характера миграции народы еще острее, чем сегодня, почувствуют негативные последствия своего сосредоточения на территории с менее благоприятными условиями производства. Народ, живущий в стране, одаренной природой не так щедро, не должен будет больше бояться отстать от более удачливых народов по численности; но он будет постоянно отставать по части благосостояния и тем самым в своем культурном развитии. Поэтому стимул, порождающий стремление изменить ситуацию из национальных соображений, не только не ослабнет, а, скорее, наоборот, окрепнет.

В будущем непрекращающаяся эмиграция в другие страны, по-видимому, будет сталкиваться с некоторыми проблемами. Эмигранты стояли, и по большей части и сегодня находятся, на низкой ступени культурного развития. С собой на чужбину они не брали или брали лишь малую часть достояния национального образования. Подъем по социальной лестнице на новой родине легко приблизил их к национальной культуре принимающей нации.

Таким образом, ничто особенно не препятствовало их ассимиляции. Такого положения вещей не могли изменить ни школы, ни библиотеки, ни газеты, учрежденные благотворительными обществами и правительствами их родных стран. Но это изменится вместе с усовершенствованием системы народного образования в покидаемых странах и с более активным участием низших слоев населения в национальной культуре. Европейский мигрант уже в наши дни увозит со своей родины немного больше, чем воспоминания о нужде и гнете. Это культурное «приданое» еще недостаточно велико, чтобы препятствовать ассимиляции, но уже сегодня оно затрудняет и замедляет ее.

Таким образом, проблема иммиграции видоизменяется. Желая сдержать приток поселенцев, промышленные рабочие, которые в свое время были вынуждены отступить ввиду выгодности иммиграции с национальной точки зрения, теперь, чувствуя угрозу со стороны иммигрантов, могут ссылаться на опасность, угрожающую национальному единству. Не возникает ни малейших сомнений, что все страны закроют свои границы для иммиграционного потока, ставшего опасным для их национального состава, как это давно уже сделали страны с белым населением, закрывшиеся для мигрантов – представителей желтой расы[14].

Наконец, и снижение рождаемости должно отразиться на проблемах, являющихся для торговой политики отправной точкой. Замедление или прекращение роста населения, а также уменьшение населения не устраняют причины миграции, если эти явления распределяются равномерно по всему земному шару. Если бы население всех стран сократилось в определенный период времени в одинаковой пропорции, то это не устранило бы относительной перенаселенности одних территорий и относительной малонаселенности других. Территории, заселенные слишком плотно относительно существующих условий производства, и территории, заселенные недостаточно плотно, существовали бы и дальше. Поэтому стремление достичь более равномерного распределения людей по поверхности Земли путем миграции осталось бы неизменным. Но поскольку совокупный продукт при уменьшении числа рабочих (если это уменьшение не переходит определенных границ) сокращается не пропорционально уменьшению рабочих, а в меньшей степени (закон убывающей отдачи), то при снижении национального дохода среднестатистический доход на душу населения будет увеличиваться. Совершенно очевидно, что меры торговой политики оказывают более длительное воздействие при таком распределении дохода, чем при растущем населении и, при прочих равных, при снижающихся доходах.

Опыт мировой войны делает актуальным аргумент экономической самодостаточности, который, впрочем, фигурировал уже в довоенное время. Говорят: успешно выстоять в войне может лишь то государство, в котором обеспечение всеми товарами, необходимыми для ведения войны и для продления жизни нации, не зависит от поставок со стороны. Когда речь заходит об обороне страны, все остальные соображения должны отойти на второй план. Поэтому в будущем торговая политика должна быть нацелена в первую очередь на равномерное распределение работы между добычей всех видов полезных ископаемых и всеми отраслями промышленного производства.

То, что было сказано выше о недостижимости целей торговой политики, ни в коей мере не смутит приверженцев ярко выраженного коллективизма. Они будут возражать, что, для того чтобы препятствовать сокращению населения, можно запретить эмиграцию. Неважно, если народ, которому в ходе истории досталась в качестве места обитания небольшая, скудно одаренная природой территория, должен жить беднее, чем другие, более удачливые, народы. Нравственные ценности и военные доблести сильнее процветают в бедности, чем в достатке. Возникает новый идеал народа, который во всех своих действиях, и прежде всего в сфере экономики, учитывает возможность войны на истощение.

Но в этой аргументации содержится большая ошибка. В ней не учитывается то, что на войне важную роль играет качество тылового обеспечения и вооружений, а не только их наличие или отсутствие. Народ, вынужденный создавать средства ведения войны при менее благоприятных производственных условиях, выступит в поход хуже накормленным, снаряженным и вооруженным, чем его противники. До определенной степени подобная материальная неполноценность компенсируется личными качествами. Но существует предел, преодолеть который не помогут никакая храбрость и самоотверженность[15].

Спокойно смотреть в будущее может <только> тот народ, который обладает пригодной для поселения территорией такого размера и с такими естественными условиями производства, которая позволит этому народу в обозримом будущем размещать растущее население внутри границ страны, не достигая перенаселенности. (О перенаселенности страны мы говорим в том случае, когда она населена более густо, чем как она была бы населена при полной свободе передвижения по всему земному шару.) Это относится в равной мере и к большим, и к маленьким народам. Но политические последствия такого положения будут для больших народов другими, нежели для маленьких: если их будущее надежно, надежна и их ключевая позиция на мировой арене.

В начале XX в. мы видим три мировых державы, далеко превосходящие другие страны и по территории, и по численности населения: Англия, США и Россия. В каждой из этих стран предпринимались попытки с помощью торговой политики изменить разделение труда в свою пользу. В каждой из них представление об автаркии превращается в национальный идеал. И исторические события давно минувших дней – передел поверхности Земли, каким он был в XVII–XVIII вв., – позволяют воплотиться этому идеалу в жизнь.

Проще всего дела обстоят в России. Еще недавно Россия была огромной аграрной страной с почти отсутствующей промышленностью, с незначительным, но все же быстро растущим спросом на промышленные изделия. Высокие промышленные протекционистские пошлины в некоторых случаях помогли возникновению промышленности, в некоторых – лишь ускорили его. Народ России является счастливым обладателем большой части поверхности Земли, наделенной превосходными условиями для развития производства. Русскому народу не угрожает в обозримом будущем перспектива быть вычеркнутым из списка больших народов. Его сыны могут оставаться в стране, в которой достаточно места для гораздо более многочисленного населения.

В таком же благоприятном положении находится английский народ. Уже 100 лет назад Великобритания была индустриальным государством, его рынком сбыта и житницей был весь мир. Когда в конце XIX в. усиливающаяся индустриализация ее прежних лучших рынков сбыта стала угрожать будущему британского промышленного экспорта, взгляд английских политиков обратился в сторону больших колониальных поселений. В английской мировой империи также найдется достаточно места для увеличения населения. Уже более не Индия, а Канада, Австралия и ЮАР кажутся сегодня основой позиций английского народа в мире.

США тоже обладают достаточной территорией и полезными ископаемыми, позволяющими прокормить население, во много раз превосходящее существующее ныне.

К этим трем обширным мировым державам современности, быть может, добавятся другие. Предпосылки для этого есть, по-видимому, у Китая и Индии. Мировыми державами второго эшелона, пожалуй, могут стать Япония, Испания вместе с принадлежавшей ей Южной Америкой, возможно, Португалия вместе с Бразилией и Италия путем расширения [своих владений] в Северной Африке. Политические и экономические предпосылки для экспансии на Северном побережье Африки были бы и у французов, если б только более высокая рождаемость обеспечила увеличение их численности.

Основа мировой державы – население, увеличивающееся приблизительно теми же темпами, что и население других мировых держав, и территория, дающая этому населению возможность развиваться. Меры торговой политики не способны помочь основать мировую державу народу, не имеющему этих предпосылок.

Сегодня у немецкого народа эти предпосылки отсутствуют. Германия может прокормить своих обитателей только в том случае, если ее промышленность будет обрабатывать чужое сырье для чужих потребностей, с тем чтобы приобрести на заработную плату и на доход предпринимателей то сырье для собственных потребностей, которого нет на ее территории. Такое положение не может сохраняться долго. И поэтому, если немецкий народ не хочет потерять свои позиции в мире, ему нужны колонии для поселения[16]. Есть и другие народы, находящиеся в похожей ситуации. Но самая большая и самая могучая из неудовлетворенных наций – это немцы. Если немецкие мужчины и женщины покидают родину, для них не находится страны, в которой они могли бы сохранить свою национальную принадлежность. Потому что все земли, в которых белые могли бы процветать будучи крестьянами и рабочими, находятся в руках других народов, если не учитывать части Юго-Западной Африки[17], способной дать приют мизерному числу поселенцев. За последние 150 лет немцы селились повсюду в мире, где только было место для белого человека. Только в США с 1820 по 1906 г. выехало 5 млн немцев (и это не считая австрийцев)[18]. Все они и их потомки потеряны для немецкой нации[19].

Несмотря на то что политики Германии не предпринимали до сих пор почти никаких попыток завладеть колониями, все те народы, которые обладают большими территориями, чем им необходимо для их будущего развития, чувствуют, что Германия должна быть их естественным противником. Недружественную позицию, которую заняли в мировой войне нейтральные государства, можно объяснить скорее общностью интересов народов, которые не опоздали, как поэт, к разделу земного шара, чем теми причинами, которыми это обычно объясняется[20].

Широко распространено мнение, что в конечном итоге национальные противоречия должны быть преодолены за счет общих интересов в сфере экономики. С этой точкой зрения можно согласиться в той мере, в коей она отражает тот факт, что чисто экономические соображения свидетельствуют в пользу свободной торговли и против национального обособления посредством политики протекционизма[21]; то, что политика протекционизма может быть обоснована лишь внеэкономическими соображениями, было уже показано выше. Но надежды на то, что в вопросах торговой политики экономические соображения окажутся сильнее национально-политических, следует признать напрасными, по крайней мере, если говорить о ближайшем будущем. В настоящее время, наоборот, национальный принцип приобретает в политике все большую силу[22].

В случае с Австро-Венгрией эта точка зрения наделяется обычно особенным смыслом. Говорится, что экономика – это единящие узы, удерживающие в составе империи те народы, которые хотят отделиться из национальных побуждений. Такого мнения придерживается в первую очередь Карл Реннер[23].

Реннер расценивает современное государство как «экономическое сообщество», как «организованную экономическую зону». Существующие государства являются «политическим целым, так как внешне они отгорожены таможенной „стеной“, а внутренне они организованы вокруг устоявшихся и могущественных центров своих главных городов кровяными артериями и нервными стволами транспортных сообщений». Второй половиной своего утверждения Реннер указывает, собственно, в большей степени на географическое строение государственной единицы, которое в этом контексте далее нас не интересует. Нас интересует лишь восприятие государства как таможенного сообщества. Реннер переворачивает все с ног на голову: основополагающим признаком государства является не политическое единство, а таможенное. «Так, например, – продолжает Реннер, – сложно представить себе приобретение, более чуждое для существовавшей до сих пор государственности, чем приобретение в свое время Австрией Галиции[24]. Более чем столетнее совместное существование позволило этой области органично влиться в экономику монархии: отсутствие поставляемого из Галиции дерева и зерна, керосина, бензина и спирта ощущается в любом хозяйстве, на любом предприятии сразу же, как только эта область оккупируется врагами. И наоборот: вся бумажная, текстильная и металлургическая промышленность ощущает внезапное исчезновение рынка сбыта в Галиции». Это так, но разве шерсть, хлопок, резина, кофе, чай, кожа и т. д. менее важны для снабжения западноавстрийского рынка? И разве, к примеру, сахарная промышленность менее чувствительна к потере привычного рынка сбыта, чем любая другая отрасль производства? Не должны ли мы таким образом прийти к выводу, что США, Англия и ее колонии, Бразилия, короче говоря, весь мир связаны с Западной Австрией так же органично, как Галиция? Если бы странам Антанты[25] удалось поделить известным образом Германию и Австрию, то, пожалуй, тогда спустя еще сто лет некий приверженец доктрины Реннера нашел бы, что Бранденбург и Россия, Вестфалия и Франция, Тироль и Италия «органично» связаны столетним сосуществованием.

Это верно, что многолетнее таможенное единство ведет к образованию тесных экономических связей. Изменение взаимоотношений, будь то вследствие установления новых таможенных границ, уничтожения существующих, вследствие повышения или снижения таможенных тарифов, влечет за собой, в зависимости от обстоятельств, большие сдвиги в производственных отношениях и в том, что касается сбыта. Но подобные сдвиги происходят вследствие любых других изменений условий производства; их может вызвать любое новое изобретение, любое открытие новых месторождений. Реннер считает, что выход аграрной страны из экономической зоны промышленных государств является особенно губительным, так как это уменьшает стоимость земли. Но те же самые последствия будут иметь отмена или снижение таможенных пошлин на сельскохозяйственную продукцию; не хочет ли Реннер бороться и с этим? Это верно, что с чисто экономической точки зрения нужно стремиться к максимально возможному расширению экономической зоны, т. е. зоны свободной торговли; самая большая зона – это вся обитаемая поверхность Земли. Но, как мы уже видели, и в наше время особые интересы отдельно взятых народов требуют экономической обособленности. С другой стороны, к каждому таможенному ограничению подступает принцип свободной торговли, подступает с вопросом о его правомерности; и когда-нибудь довод о свободной торговле одержит победу над всеми таможенными пошлинами, не подкрепленными соображениями национального принципа.

В полном непонимании этих фактов заключается слабость [проекта] «Средней Европы» Науманна. Небольшим народам очень трудно сохранять независимость рядом с большими народами, имеющими всемирное значение, – англосаксами, русскими и азиатами. Нет ничего более естественного для небольших народов, чем объединиться, чтобы в единстве черпать силу для сопротивления. И нет ничего более естественного, если немецкий народ, самый великий и самый одаренный из слабых народов, возьмет на себя роль лидера в подобном союзе. Но сплочению, которое представляется необходимым условием самосохранения, сегодня препятствуют два обстоятельства. Первое: вера в авторитет верховной власти, давно уже преодоленная другими народами мира, но характерная для немецкого духа и для немецкого государства[26]. А также то обстоятельство, что будущий союз видится немцам прежде всего как экономический союз, как таможенное и экономическое сообщество. Мадьяры, румыны, сербы, болгары и другие народы между Берлином и Багдадом не хотят и не могут отказаться от создания национальной промышленности. Они не хотят оставаться лишь аграрными странами, рынком сбыта и поставщиком сырья для немецкой индустрии. Они не хотят спокойно смотреть на то, как их избыточное население будет эмигрировать в Германию, чтобы германизироваться там в качестве рабочих немецких фабрик. Быть может, эти государства согласятся на политический союз с Германской империей, на союз «защиты и отпора», с целью сохранения своей государственной независимости, но они никогда не пойдут на образование экономического и таможенного сообщества. Они с радостью воспримут возможность расширить географию сбыта своей сельскохозяйственной продукции на территорию Германии и Австрии, но они не откажутся от мысли развивать свою национальную промышленность при постепенном вытеснении немецкого импорта.

Таможенное и экономическое единство рассматривается как фактор, удерживающий вместе отдельные части многонационального государства.

Посмотрим же вначале на отношения между Австрией и Венгрией. Два государства, совершенно не зависящие друг от друга в правовом отношении, обладающие полномочиями самостоятельно регулировать свои торгово-политические отношения с зарубежными странами, образуют единую таможенную зону. Это единство приносит пользу обеим странам. Австрийской промышленности оно открывает выгодный рынок сбыта, на котором ей не нужно бояться конкуренции более развитых промышленных государств; венгерские аграрии могут продавать свою продукцию в Австрии по ценам выше мировых на размер таможенных пошлин. Но, с другой стороны, таможенное сообщество препятствует возникновению венгерской национальной промышленности. Это делает его невыносимым для национальных чувств мадьяров. И это таможенное сообщество давно бы развалилось, если б венгерское законодательство и венгерская администрация не вели столь умело решительную борьбу против австрийского экспорта и без помощи таможни. Австрия и Венгрия находятся в таможенном и валютном сообществе, но не в экономическом сообществе, а в состоянии экономической войны. Тем самым Венгрии и без установления таможенных границ удалось создать промышленность и успешно ее защищать. Но это стало возможным лишь в ходе бесконечных трений, осложнений и споров, вызывавших крайнее недовольство с обеих сторон. Сосуществование двух государств было наихудшим из того, что можно себе представить, и это не несмотря на, а в первую очередь именно из-за таможенного союза[27].

Теперь посмотрим на то, что происходит в Австрии. По сравнению с венграми и с другими народами австрийской части империи Габсбургов (Цислейтании) интересы немцев и чехов, самых многочисленных народов Австрии, совпадают. Промышленность немецкоговорящей части Судетов более развита, чем промышленность чешскоговорящей части[28]. Но и уровень развития последней, если сравнивать с прочими австрийскими территориями, исключительно высок. Большая часть чешской индустрии находится в руках немецких предпринимателей; но и эти предприятия вносят свой вклад в дело роста и усиления чешской нации; кроме того, чехи надеются рано или поздно славизировать руководство этих предприятий. Оба народа, живущих в Судетской области, имеют, по сравнению с другими, преимущественно аграрными, частями монархии, одинаковые национальные интересы. Для обоих любое сужение таможенной зоны австро-венгерской монархии грозит неблагоприятными последствиями; оба боятся индустриализации Венгрии или Галиции. При виде этих важных и одинаковых внешних интересов поверхностный наблюдатель теряет из вида ту ожесточенную экономическую борьбу, которая разгорается внутри. Идет борьба за каждую отрасль, за каждое предприятие, за каждое конкретное месторасположение производства. Но эта борьба ведется не из чисто экономических соображений, и не предпринимателями, озабоченными лишь рентабельностью своих предприятий. Это национальная борьба. И ведется она, в первую очередь, политиками и литераторами, всеми теми, кого Реннер презрительно называет «безэкономическими». Но за этими лидерами стоят не только те, кто надеется извлечь выгоду из ожидаемых перемен, за ними сплоченно стоит целый народ, который путем индустриализации стремится к национальному величию и национальному благосостоянию. Этой борьбе служит автономная администрация, служит на уровне края, округа и отдельных общин; ей служат могущественные национальные банковские учреждения, сберегательные кассы и товарищества, которые во всех своих делах наряду с рентабельностью учитывают национальные интересы.

На это положение дел жалуются не только немецкоговорящие австрийские предприниматели, против которых чехи ведут эту экономическую борьбу, но и каждый, кто чувствует и думает, как австриец. Именно из-за них Австрия оттесняется в конкурентной борьбе на последние позиции. Потому что если австрийская экономическая зона, и без того не слишком обширная и скудно оделенная [природой], распадется на несколько карликовых территорий, то тогда здесь не будет никакой возможности для развития специализированной промышленности. Можно сожалеть о таком положении вещей, и я не премину сказать, что и я сожалею о нем, но не имеет смысла отрицать его.

Что касается других народов, объединенных на территории австро-венгерской экономической зоны, то украинцы, румыны и словенцы находятся еще на такой низкой ступени экономического и политического развития, что не могут и помышлять о политике промышленного протекционизма. Их национально-политические устремления выражаются в желании усилить сельскохозяйственное производство. Аграрная торговая политика монархии оказывает им в этом посильную помощь. Но не вызывает сомнений, что в скором будущем эти народы предпримут попытку создания национальной промышленности. Подобные начинания наблюдаются уже сейчас.

Попытки способствовать развитию промышленности, предпринимаемые сербами и хорватами в Хорватии, Славонии, Боснии и Герцеговине, уже в наше время увенчались определенным успехом. Итальянцы же не могут проводить активную политику протекционизма, направленную на защиту национальной промышленности, из-за своей социальной обособленности в прибрежных регионах и в Далмации; здесь они принадлежат к высшим слоям городского общества и не имеют поддержки в лице низов одной с ними национальности. Итальянская часть Южного Тироля слишком мала по численности населения и обладает слишком маленькими возможностями в плане развития, чтобы проводить особую экономическую политику.