Книга Горбачев и Ельцин как лидеры - читать онлайн бесплатно, автор Джордж Бреслауэр. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Горбачев и Ельцин как лидеры
Горбачев и Ельцин как лидеры
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Горбачев и Ельцин как лидеры

Результатом этих разделяемых ими серьезных опасений стало принятие серии быстрых решений, призванных снизить уровень напряженности внутри страны и за рубежом: арест и казнь главы тайной полиции и его ведущих помощников, провозглашение нового курса для советских граждан и ряд примирительных жестов в отношении Соединенных Штатов и их союзников. Это был переломный момент, отразивший быстро возникающие и развивающиеся настроения в руководстве. Результатом стало то, что я назвал «постсталинским консенсусом» [Breslauer 1982: 18]. Этот консенсус оставался в силе вплоть до распада СССР. Насколько нам известно, в последующие 38 лет Политбюро ни разу в ходе своих заседаний не рассматривало всерьез вариант возврата к эксцессам сталинизма. Этот новый консенсус был одновременно политическим и экономическим, внутренним и международным; он вселял новую уверенность как в население в целом, так и в правящую элиту.

Постсталинский консенсус, однако, был в основном негативным. Действительно, он сулил населению новую эру физической безопасности и материального благополучия. Он также отчасти делал основой легитимности режима улучшение уровня жизни населения. Но больше ничего в нем не уточнялось. Это оставляло много места для фундаментальных разногласий между советскими лидерами относительно будущих целей, к которым следует стремиться, цены, которую придется заплатить различным внутренним заинтересованным группам за реализацию этих целей, и жертв, которые придется принести для достижения новых целей в ущерб традиционным ценностям. Также оставалось неясным, как конкурирующие политики будут оправдывать разрыв со сталинизмом и свои программы по выходу за его рамки.

Дело в том, что при этом режиме идеи имели огромное значение. Коммунистическая партия Советского Союза (КПСС) на протяжении десятилетий изображала всю советскую историю как воплощение грандиозного замысла построения утопического общества в стране и за ее пределами[5]. Партия узаконила свою политическую монополию, заявив, что обладает исключительным пониманием того, как достичь этой утопической цели. Следовательно, если необходимо было порвать со сталинизмом, надлежало объяснить, почему в данный момент потребовалось изменение курса. Возможно, не было необходимости очернять исторический образ Сталина и противодействовать устоявшимся интересам и убеждениям сталинистов, препятствовавших изменению курса. Но, безусловно, необходимо было объяснить это изменение в идеологическом ключе и растолковать причины, по которым сталинское наследие стало тормозом для движения вперед, к хорошему обществу. Это противоречие между очевидной необходимостью движения вперед и приверженностью традиционным ценностям будет в последующие десятилетия оставаться в центре политического конфликта[6].

Когда руководство отказалось от перегибов сталинизма, на первый план вышли более глубокие вопросы о ленинском наследии. Как предотвратить перерастание критики сталинизма в критику самих истоков этой системы, кроющихся в ленинизме? Как не допустить того, чтобы расширенное политическое участие общества бросило вызов руководящей и направляющей роли партии и ее монополии на политическую, экономическую и социальную жизнь? Как приструнить тайную полицию и сузить определение политического преступления, не признавая при этом обоснованной замену старой системы на новую, основанную на верховенстве закона? Как улучшить экономику без ее реальной децентрализации, которая может поставить под сомнение святость централизованного планирования и право партийных чиновников вмешиваться по своему усмотрению в административное управление? Как заключать сделки с «империалистами», поддерживая ядерный паритет, но не отказываясь от своих обязательств по руководству «борьбой против империализма» и от ведущей роли в мировом коммунистическом движении?

Эти противоречия между целями постсталинской эпохи и более глубоким наследием ленинизма не оказались сразу очевидны для советских лидеров. Но по мере того, как послабления в отношении свободы слова и печати все более расширялись при Хрущеве и Брежневе, все больше представителей критически настроенной интеллигенции поднимало вопросы о совместимости некоторых черт советского ленинизма с достижением новых целей. Следовательно, политический конфликт при Хрущеве и Брежневе редко состоял в том, преследовать эти новые цели или нет. Скорее, речь шла о той цене, которую необходимо заплатить с точки зрения традиционных ценностей при их реализации. В результате, укрепляя свой авторитет, партийный лидер редко выбирал между традиционными ценностями и новыми целями; вместо этого он стремился синтезировать эти два аспекта либо скомпилировать комплексы мер, позаимствованные у каждого из них. И Хрущев, и Брежнев стремились продемонстрировать свои политические таланты и программное видение, выработав политику, предположительно способную достичь целей постсталинского периода, не подрывая при этом легитимности и стабильности монополистической системы во главе с компартией.

Оправдать такой сплав было несложно. Советская политическая традиция была многогранной и противоречивой, она содержала как «реформистские», так и «консервативные» направления [Cohen 1979]. Тем не менее для разнообразия, легко принимаемого этой традицией, существовали пределы. Марксизм-ленинизм не мог допустить создания общественной системы, основанной на политической свободе, преобладании рыночной координации и частной собственности в экономике или на окончательном примирении с империализмом на мировой арене. Таким образом, преемники Сталина столкнулись с проблемой разработки новаторской политики, которая позволила бы выйти за рамки сталинизма, без того чтобы принять классические либеральные подходы к внутренней и внешней политике страны. Только после 33 лет экспериментов с попытками реформирования и адаптации системы в этих пределах в Политбюро появились лидеры, готовые добиваться чего-то более существенного: чего-то, что бросало вызов монополии партии внутри страны и ее антиимпериалистической миссии за рубежом. В этот момент реформы превратились в трансформацию системы и в конечном итоге ее замену альтернативной. В этот момент и сама система начала распадаться.

Разрешить неразрешимое: стратегия

Хрущев изначально стремился продемонстрировать, что повышения удовлетворенности потребителей можно достичь без массового перераспределения средств из военной и тяжелой промышленности. Он также стремился доказать, что сокращение бюрократического централизма может быть достигнуто без потери административного контроля и что расширение критики чиновничества вполне совместимо с сохранением жесткого политического контроля и строгой цензуры. По его мнению, ключом к синтезу этих противоречивых приоритетов было сочетание частичной политической либерализации с сокращением социально-экономических привилегий партийных чиновников, расширением роли рядовых партийцев за счет сокращения числа партийных функционеров и формированием общенародного энтузиазма посредством амбициозных кампаний, ведущих к социальным преобразованиям и экономическому росту. Однако перестройка политических отношений внутри системы требовала конфронтации с заинтересованными могущественными политическими группами, что было одной из причин, по которым Хрущев проводил кампании против Сталина и его наследия. К моменту свержения Хрущева в 1964 году Советский Союз решительно порвал с крайностями сталинизма. Но у Хрущева было гораздо меньше возможностей продемонстрировать свои усилия по обеспечению советских людей материальным изобилием, социальным равенством и чувством подлинного политического участия.

Авторитет Брежнева в политическом истеблишменте основывался на программе, которая заменила политические и социальные реформы Хрущева патриотическими призывами («советский патриотизм») и перераспределением бюджета. Вместо того чтобы реструктурировать отношения между ветвями власти, Брежнев предлагал ускорить экономический рост, вкладывая огромные ресурсы в сельское хозяйство, повышение заработной платы, развитие Сибири и импорт иностранных товаров. Он стремился примирить политический контроль с «социалистической законностью», приглушая антисталинскую кампанию, принимая жесткие меры против диссидентов и при этом одновременно создавая более предсказуемую и менее подверженную давлению среду для политически конформистских специалистов. Брежнев выбрал для себя роль создателя консенсуса внутри истеблишмента, который не станет противостоять основным институциональным интересам в системе (или радикально их оспаривать).

Невзирая на их различия, и Хрущев, и Брежнев были «людьми партии». Ни один из них не был поборником демократического плюрализма или отказа от «ведущей роли партии». Оба разрабатывали программы, реализация которых во многом опиралась на партийный активизм и требовала политического вмешательства партии в экономику и социум для реализации этих программ. Оба стремились вызвать общенациональный энтузиазм в отношении своих программ. Отказ от утопических ценностей после Хрущева не означал отказа от попыток вызвать мобилизационный пыл как таковой. (Напомним, что при Брежневе строительство Байкало-Амурской железнодорожной магистрали было названо «проектом века».) Разница заключалась в том, что Хрущев стремился переопределить характер партийной мобилизации в антиэлитарном направлении, тем самым оспаривая прерогативы партийных аппаратчиков. Он выступал за новые методы мобилизации, во главе которой должны были стоять активные члены партии и специалисты. Напротив, Брежнев защищал методы мобилизации, которые способствовали бы достижению постсталинских целей, не оспаривая прерогатив и привилегий штатных должностных лиц слитого с партией государства.

Внешняя политика обоих лидеров различалась меньше, чем внутренняя. Оба придерживались стратегии «наступательной разрядки»[7]. Оба решили укреплять свой авторитет, показав, что способны составить глобальную конкуренцию «империализму» и одновременно заключать сделки с Соединенными Штатами в сфере регулирования ядерных вооружений. Оба пообещали делать это с позиции силы и добиваться признания Вашингтоном СССР как равной ему глобальной сверхдержавы. В общем, оба обещали обеспечить мир посредством силы. Хрущев, однако, пообещал гораздо больше, чем мог реально сделать в ближайшем будущем, и попытался компенсировать этот недостаток блефом: например, публичное преувеличение возможностей советских ракет, которое должно было запугать западных лидеров и заставить их пойти на уступки. Когда его блеф был разоблачен западными правительствами, он занял в политике оборонную позицию как дома, так и за границей, и начал искать новые способы вернуть доверие. В 1963–1964 годах, напуганный непосредственной угрозой ядерной войны во время кубинского ракетного кризиса и отчаянно желая добиться успеха, который укрепил бы его авторитет в ЦК партии, Хрущев начал вести внешнюю политику, практически чреватую отказом от обязательств СССР перед союзниками по мировому коммунистическому движению. Он так отчаянно нуждался в «мире», что был готов отказаться от «силы» [Richter 1994: 7].

Преемники Хрущева отошли от этой политики, отчасти из национальной гордости, отчасти потому, что военная эскалация США во Вьетнаме укрепила позиции сторонников жесткой линии в руководстве. Брежнев отказался от блефа и сознательно стремился к созданию необходимой военной мощи, чтобы Советский Союз мог играть роль равноправной сверхдержавы и глобальной интервенционистской силы. Только после этого он возобновил отношения разрядки с Соединенными Штатами. Брежнев также подтвердил обязательства Советского Союза перед его коммунистическими союзниками и пообещал выстраивать разрядку с империалистическим лагерем так, чтобы на деле продвигать цели мирового коммунистического движения.

Хрущев в октябре 1964 года был отстранен от должности и подвергся критике как за свою политику, так и за стиль руководства; Брежнев умер на своем посту, но лишь после долгого периода, который впоследствии получил в стране и за рубежом название «застой». Таким образом, ни одному из них не удалось разрешить неразрешимое: совместить монополию коммунистической партии на власть с политикой, способной оживить укоренившуюся, чрезмерно бюрократизированную систему внутри страны и не отстать от Соединенных Штатов за рубежом. Их политические программы, равно как и резервные позиции, которые они заняли после дискредитации их первоначальных программ, оказались неспособны улучшить общее состояние экономики, обеспечить общественный подъем или укрепить позиции Советского Союза за рубежом.

Как настоять на своем: тактика

Хрущев, реформатор, придерживался стиля руководства, который был направлен против истеблишмента и являлся конфронтационным. Такой стиль можно было бы назвать «ленинистским популизмом». Он мобилизовал массы против «бюрократов». Брежнев, консерватор, избрал стиль руководства с опорой на истеблишмент и стремлением к консенсусу. Это были разные подходы к лидерству в постсталинской ленинской системе.

Стратегия Хрущева заключалась в том, чтобы использовать атмосферу кризиса после ухода Сталина с целью объединения с массами против враждебных сил внутри истеблишмента. Он играл на страхах элиты перед социальными беспорядками, намеренно вселяя надежды у населения или досрочно оглашая политические предложения, а затем доказывая политической элите, что растущее недовольство населения делает принятие этих предложений необходимым. Он допускал утечку протоколов заседаний Политбюро избранной заинтересованной аудитории, чтобы поставить в неловкое положение других участников процесса выработки политического курса. Он приглашал представителей интеллигенции присоединиться к нему в критике доставшегося им в наследство порядка. Он приглашал нечленов присутствовать или выступать на заседаниях Центрального комитета партии, чтобы направить дискуссию в определенное русло и припугнуть скептиков. Когда его политика начала давать сбои и он больше не мог выполнять свои многочисленные обещания, Хрущев усилил антисталинскую кампанию, обвинил в неудачах партийных и государственных чиновников, зачистил многих из них и начал наступление на партийные органы на всех уровнях иерархии.

Отказ Брежнева от политического популизма, а также больший упор на вливание денег ради решения проблем соответствовали его позиции сторонника консенсуса и политического посредника между заинтересованными группами внутри истеблишмента. Его цели были консервативными, а его стратегия лидерства соответствовала этим целям. Он старался не апеллировать к массам поверх голов своих коллег, чурался играть на страхах элиты перед массами и остерегался разжигать потребительские ожидания ради личной политической выгоды. Вместо этого Брежнев представлялся лидером, лучше всех умеющим создавать коалиции, способные побудить наиболее влиятельные институциональные группы, имеющие собственные интересы, переориентироваться и заставить систему, сохраняя свою структуру, работать более эффективно. И все это он обещал сделать без политических чисток.

Укрепление авторитета и публичная политика

Контраст между этими двумя лидерами в стратегиях укрепления авторитета указывает на одну особенность советской системы, критически важную для понимания дилемм и возможностей, стоявших перед Горбачевым и Ельциным. Советский политический порядок был основан на жестко укрепленной системе частной политики. Обсуждение важных тем и принятие решений происходило в высших кругах партийно-государственной иерархии, где доминировали представители привилегированного класса профессиональных партийных чиновников, экономическая бюрократия, военные и спецслужбы. В порядке вещей были преобладание секретности и видимость единодушия. Такой лидер, как Брежнев, привыкший заниматься посредничеством в отношениях между заинтересованными группами элит, мог без труда приспособиться к установившимся нормам. Но такому лидеру, как Хрущев, который стремился реформировать систему и бросить вызов некоторым ее основам, приходилось нарушать нормы секретности и единодушия. Чтобы противостоять прерогативам укоренившихся заинтересованных групп, ему необходимо было мобилизовать новые общественные силы, предложить пересмотреть догмы и бросить вызов некоторым священным коровам сталинского учения. Это не было вопросом выбора. Если он хотел реформировать систему (что было вопросом выбора), его стратегия по укреплению авторитета должна была поставить под сомнение представление о том, что политика является полностью частным делом. В противном случае он остался бы в слишком большой степени пленником заинтересованных групп, доминировавших в советском политическом истеблишменте.

Лидерам, стремившимся выйти за рамки реформ и трансформировать систему, надо было использовать еще более далеко идущие стратегии для создания политического влияния. Им пришлось бы бросить вызов нормам частной политики в еще большей степени, чем это сделал Хрущев. Действительно, одной из центральных проблем эпох Горбачева и Ельцина было создание автономного публичного пространства: превращение политики из частного дела в общественное. Горбачев в итоге счел более свободное слово (гласность), большую свободу объединений, более свободную прессу и конкурентные выборы необходимыми для оживления системы, пробуждения общества и нейтрализации укоренившихся групп со своими интересами, способных помешать преобразованию советской системы в своего рода «социалистическую демократию». Для Ельцина эта публичная арена стала его билетом к политическому возрождению в 1989 году и той дорогой, которая впоследствии приведет его в кресло президента России. Задача Горбачева в ходе укрепления власти заключалась в том, чтобы создать публичную арену, не разрушая систему, которую он пытался мирным путем преобразовать. Возможности для укрепления авторитета Ельцина в 1980-е годы заключались в использовании этой публичной арены, чтобы поставить в невыгодное политическое положение Горбачева. Но дилеммой Ельцина по укреплению власти после распада Советского Союза стала следующая: как построить новую систему в условиях жесткой публичной политической конкуренции?

Расширение арен политического конфликта может быть необходимым условием как реформы, так и трансформации системы, но такое расширение – условие далеко не достаточное; действительно, оно может быть использовано и в реакционных целях. Для Мао Цзэдуна, например, мобилизация хунвейбинов во время Культурной революции стала способом сломить бюрократический консерватизм и подавить инакомыслие. Только когда подобное расширение сочетается с либерализацией возможностей политического самовыражения, оно может служить делу прогрессивной реформы или трансформации системы. Только когда публичным аренам будет предоставлена некоторая степень автономии, политический конфликт на этих аренах может послужить прогрессивной трансформации системы. В таких условиях диссидентские или «ревизионистские» идеи начинают играть причинную роль, делая изменения возможными и формируя направление этих изменений.

Лидеры, желающие перехватить политическую инициативу для реформирования или трансформации системы, нуждаются в союзниках за пределами политического истеблишмента. Им необходимо мобилизовать новые общественные силы, чтобы использовать их в качестве клина в наступлении на укоренившиеся консервативные силы. Для режимов, в которых важны идеи, активизация таких общественных сил должна быть легитимизирована, наряду с созданием каналов, посредством которых их голоса могут быть услышаны. Следовательно, советские лидеры, со времен Сталина стремившиеся реформировать или трансформировать политику, должны были изменить и язык, и арену противостояния.

Например, антисталинская кампания Хрущева, начавшаяся в 1956 году и продолжавшаяся до конца его правления, была направлена на преодоление «бюрократизма», который, как он утверждал, был основным препятствием на пути прогресса. Его кампания подвигла журналистов и представителей культурной интеллигенции на публичную критику существующего положения дел. Многие из этих работ граничили с критикой системы руководства – упорядочивающих принципов государственного устройства, – в отличие от привычной тенденции обвинять во всех проблемах отдельные недостатки тех или иных должностных лиц. Таким образом, при Хрущеве допустимому объяснению неудач было позволено подняться на гораздо более высокий уровень обобщения. Его доктринальные нововведения на партийных съездах 1956, 1959 и 1961 годов предоставили интеллектуальное пространство членам недавно возрожденной «критической интеллигенции», чтобы еще больше продвинуть свою критику системы. В конце концов эти критики пошли дальше, чем Хрущев мог допустить, как в личном, так и в политическом плане. Периодически он подавлял и пытался ограничить допустимые пределы критики, но лишь для того, чтобы вновь расширить их, продвигая свою программу реформ.

Цели Брежнева как консолидатора системы не требовали от него расширения ни политической арены, ни уровня обобщения критики. Напротив, Брежнев превратил политическую деятельность на высшем уровне в менее прозрачную и более герметичную, чем это было при Хрущеве, и добросовестно работал в установленных границах. Он также положил конец антисталинской кампании, отменил ранее внесенные изменения в доктрины и ограничил допустимую критику внутрисистемными уровнями. Такой подход к структуре и языку политики хорошо соответствовал целям консервации и консолидации.

Горбачев, в свою очередь, стремился преобразовать систему в еще большей степени, чем даже Хрущев. Поэтому его кампания за гласность позволила масштабам допустимой критики подняться до беспрецедентного уровня. Хотя Горбачев, как мы увидим далее, опасался, что чрезмерная критика сталинского прошлого может нанести ему политический урон, тем не менее он побуждал критически настроенную интеллигенцию поддерживать его доктринальные нововведения и развивать все более системную критику текущих проблем. Он надеялся, что более свободная публичная критика будет стимулировать инициативу образованной молодежи, выявит бюрократические препятствия и укрепит легитимность зарождающегося политического порядка. Эта критика также позволит создать группу сторонников, которые будут оказывать Горбачеву политическую поддержку и на которых он сможет ссылаться, чтобы запугать поборников политического отката назад.

Ельцин использовал новые арены и публику, вызванные к жизни Горбачевым, и способствовал их радикализации гораздо больше, чем того желал Горбачев. Более того, он сам основал такие новые арены, как должность президента России, и помог превратить критику старого режима в отрицание всей коммунистической системы. При этом он политически обошел Горбачева и, намеренно или нет, помог и свергнуть его, и разрушить советскую систему, и уничтожить СССР.

И реформистское, и трансформационное руководство в монополистической ленинской системе нуждается в лидере для распространения новых «еретических» идей, создания новых публичных арен и мобилизации социальных сил, ранее не допускавшихся в политику. Такое лидерство требует стратегически сфокусированной общественной критики, чтобы ослабить противников перемен, и нуждается в новых сторонниках, чтобы обеспечить новую политическую основу для нового политического строя. Все это в некоторых отношениях противоречит здравому смыслу. Крайне рискованно подвергать собственную систему критике и вводить в политику новые, непредсказуемые социальные силы и радикальные идеи. Ни один лидер не может с легкостью предсказать или контролировать последствия. Для лидера, озабоченного лишь удержанием власти, есть другие (и гораздо более безопасные) способы проведения своей политики. Но в определенный момент, когда политическая система погрязает в стагнации, позиция поддержания стабильности может оказаться неудачной в качестве стратегии укрепления власти, несмотря на те же самые возможности для запугивания, распределения привилегий и создания коалиций вокруг материально заинтересованных групп, позволявших предыдущим лидерам сопротивляться переменам. Когда эта точка достигнута, выигрышная политическая стратегия – это пропаганда «идеи, время которой пришло».

Подводя итоги, отметим, что реформирование или преобразование советского политического строя требовало изменений в политике, политической организации и политическом языке; изменения только одного из этих факторов было бы недостаточно. В устоявшихся системах господствующие идеологии и структуры обычно подкрепляют друг друга. Поэтому лидеры, которые хотят преодолеть ограничения на изменения, должны действовать на двух уровнях: 1) они должны создавать коалиции материально заинтересованных групп для поддержки необходимых изменений в политике и политической организации; и 2) они должны пропагандировать новые идеи, лишающие легитимности старый способ ведения дел и создающие новую легитимность для новых способов. Суть проблемы состоит в том, как изменить систему или построить новую, не жертвуя при этом своим авторитетом и властью.