Пароль больше не нужен

Глава 1

Я долго раздумывал над тем, предавать или не предавать гласности то, что случилось со мной. С одной стороны, это уже происходило и с другими людьми задолго до меня, но происходило это с людьми интеллигентными, учеными и занимающими соответствующее положение в обществе. Чуть ли не с аристократами по тем временам.

С другой стороны, нынешние слесари-сантехники по общему уровню развития и образования тоже не лыком шиты, а по части женской фору дадут многим аристократам.

У каждой королевы красоты в любовниках либо урод какой, либо слесарь с огромным газовым ключом. Да и, если представится какая-то возможность, то слесари проявят такую предприимчивость, что только держись.

Все началось, как обычно, в рабочий полдень. Я ехал в своем «москвиченке» на калым во время обеденного перерыва и резко тормознул на перекрестке, увидев желтый свет светофора.

– Какой дурак тормозит на желтый свет? – скажете вы, и будете абсолютно правы. Россия – страна неписаных правил и никто эти правила не исполняет. Тормозят только на красный свет и то не всегда. Если на машине есть крякалка, то можно нестись по встречной полосе и сшибать всех гаишников как кегли в кегельбане, и тебе ничего не будет. А если ты первосвященник, то ради тебя перекроют движение на всех прилегающих улицах, а дюжина снайперов будет выискивать негодяев, оскорбивших чувства верующих в этого первосвященника.

Стоило мне тормознуть на перекрестке, как в задницу мне врезался шестисотый «мерин». Ладно бы я мерину задок помял, а тут все наоборот. Я взял самый большой газовый ключ и вразвалку вылез из машины, намереваясь как следует разобраться с тем, кто сзади меня.

Из «мерса» вылез толстый мужик в белом пиджаке и красной рубашке с воротником нараспашку на лацканы пиджака. На шее золотая цепь в палец толщиной и на каждом пальце золотые гайки.

– Ты, козел, – начал он свою песню, – какого хера ты тормозишь на желтый свет? Ты знаешь, на сколько ты наскочил? Продавай квартиру и ремонтируй мою машину.

Такой наглости я выдержать не мог. Профессионально махнув газовым ключом, я так переебенил братка по хребтине, что у него все гайки с рук соскочили и заблистали бриллиантами на асфальте. Быки этого братка совсем охуели и не знали, что им делать. Чувствовалось, что все они бывшие спецназовцы и омоновцы в офицерских чинах и рады поиздеваться над безоружным и беспомощным крестьянином или законопослушным интеллигентом, а когда получают по рылу, то становятся примерными школьниками элитной спецшколы. А тут к ним на двух «гелендвагенах» подмога приехала, и они сразу воспряли.

С такой оравой мне одному не совладать. Я быстро хватанул свою сумку с инструментом, бегом к лючку на дороге, подцепил его крючком и нырнул под землю в темноту, начавшуюся с последним звуком упавшего на место канализационного люка.

Я тогда еще подумал, что Бог есть и это он не дал заварить люк перед приездом всеми любимого бессменного президента. При такой всенародной любви он должен по ночам в одиночку гулять, а не люки на дорогах заваривать.

Глава 2

Как это частенько бывает, в заброшенных люках заброшено все. В том числе и скобы, являющиеся ступенями для спуска вниз и подъема вверх. Я только успел закрыть за собой люк и полетел вниз в темноту, сжавшись в комок и ожидая удара о дно, как страна наша, которая каждые три месяца голосами министров бодро докладывает, что дна мы уже достигли, и сейчас будем всплывать кверху пузом, судорожно хватая воздух.

Я летел вниз и по отсутствию света сзади понимал, что закрытый мною люк никто не может открыть. Да и как его запросто откроешь? Люк чугунный ГОСТ 3634-99 весом пятьдесят два килограмма и диаметром почти шестьдесят пять сантиметров. Тут сноровка нужна, специальные приспособления и вообще ситуация, в которой у человека силы удесятеряются. Иной раз мужик, удирая от разъяренного быка, ставит мировой рекорд в забеге на короткие дистанции и какой на хрен допинг, когда за тобой гонится лев или медведь в надежде полакомиться твоими мягкими местами.

Пока я думал обо всех этих технических премудростях, дно само приблизилось ко мне и сильно ударило сначала по коленям, потом по спине, а потом и по черепушке, вышибив из глаз огромный сноп искр, осветивших все вокруг. Я был в круглой кирпичной яме, к стенке которой было прикреплено железное кольцо, в кольце железная цепь, а на цепи скелет.

Я порылся по карманам в надежде найти какое-нибудь огниво для света, да какое тут может быть огниво или спички с зажигалкой, когда я год назад бросил курить. Взял вот так и бросил. Ни с кем не спорил, никого не оповещал и не кричал на всех углах, что мне табачный дым мешает. Полгода таскал в кармане пачку сигарет и зажигалку. Иной раз так захочется закурить, а ты себе так ласково и говоришь:

– Андрей, давай еще подождем с полчасика, если будет невмоготу, то закуришь.

И я начинал ждать эти полчаса, а тут какая-то работа подваливалась и не до курева совсем бывало. Потом и сигареты выбросил, а за ними и зажигалку. Ее я не выбросил, а бросил в ящик в слесарке. Мужики сначала думали, что я жмусь и потихоньку от всех покуриваю, а потом увидели, что я в завязке и приставать перестали. Если уж я после рюмки-второй к сигаретам не тянулся, то действительно в завязке и подначивать меня нечего.

Судя по тому, сколько я летел вниз, до крышки люка не менее двадцати метров. Как с пятиэтажного дома упал. Судите сами. Летел я секунд пять с ускорением в девять метров. Чтобы узнать расстояние, нужно пять умножить на девять и разделить пополам. Получается даже двадцать пять метров.

Я внимательно прислушался и не услышал ничего вокруг. По идее, сверху должны доноситься шумы проезжающих машин, но вокруг стояла мертвая тишина. Даже скелет цепями не звякал. Я снова сел и прислушался, и чем больше я прислушивался, тем сильнее тишина становилась звенящей. Звенящей тишина становится тогда, когда положение бывает безвыходное.

Как говорил мне мой старый мастер, безвыходных положений не бывает. Видишь, все говном залито, значит – дырочка слива закрыта, вот мы ее найдем, пробьем и все дерьмо выльется наружу. Наше дело держать дырочку в чистоте, а с остальными отходами жизнедеятельности пусть другие возятся, если не хотят по-человечески пользоваться благами цивилизации. Мудрым человеком был мой учитель Матвеич, который слесарил еще при Александрах в России, то ли при одном из них, то ли при всех трех. Так и в стране, если дырочку не прочищать своевременно, то все говном и зальет. И самое интересное во всей канализационной системе в том, что говно поступает сверху, а не снизу. Я тоже сверху упал и мне нужно искать выход где-то внизу.

Вряд ли этот каменный мешок строили сверху и маскировали его под канализационный колодец прямо посреди широкой автомагистрали. Воздух в колодце не затхлый, но и движения его не чувствуется, а в темноте это вообще невозможно определить. Нужно простукать стены, благо при мне инструмент слесарный в постоянной готовности.

Прямо за скелетом выхода не должно быть, иначе прикованный мог открыть проход, дергая за цепь. Следовательно, выход должен быть с противоположной стороны, куда ему не дотянуться. Я сижу справа от скелета, значит и мне нужно начинать простукивать слева от себя.

Я надел сумку с инструментами на себя, чтобы в случае полета в неизвестное измерение другого колодца не остаться без инструментов. С пустыми руками человек всегда чувствует себя голым среди кишащих змей.

В сумке я нащупал рашпиль и начал шарить рукой по земляному полу в надежде найти какой-нибудь камень, из которого можно высекать искры.

Кирпичные осколки я отбрасывал сразу. Пористое тело обожженного кирпича отличается от других камней и по весу. Хотя, бывают кирпичи, у которых внутренность черная и спекшаяся как настоящий камень. Другие камешки, которые попадались мне, я проверял на рашпиле, но все было безрезультатно. Пришлось взять маленький напильник и им чиркать по большому рашпилю, высекая маленькие искры, в свете которых я все-таки увидел тот камешек, который искал.

Это был обломок скальной породы темного или почти черного цвета с острыми краями. Нащупав его в темноте, я чиркнул им по рашпилю и высек сноп искр, которые меня прямо-таки ослепили. Имея в руках современно-первобытное огниво (рашпиль и кусок кремня), я начал чувствовать себя более уверенно.

Кольцо, которое держало цепь узника, было вбито в скальную породу, и отколовшийся кусок достался мне в качестве кремня. Этого мужика скала сгубила, а меня должна спасти.

Глава 3

Подниматься вверх не имеет смысла, потому что слишком высоко и нет никаких скоб, которые помогли бы мне это сделать.

Чей это зиндан, мне не так важно. Мне важно знать, имеет ли он выход в какой-нибудь коридор или в галерею.

Матвеич мне как-то рассказывал, что по типу ада и рая все люди живут на поверхности и под землей. Не надо думать, что под землей живут только покойники. Покойники вообще никак не живут. Бог жизнь дал, Бог эту жизнь и взял, и никому эту жизнь по наследству не передает. Это не телефонный номер, который передают от одного хозяина к другому, иногда даже за очень большие деньги, передавая с этим номером все беды и несчастья, которые побудили этого человека отказаться от номера.

Иногда бывает, что хоронят живого человека. Думают, что он помер, а он жив, только вида не подает. Сколько было таких случаев, когда в морге покойники начинают шевелиться. Их бы спасать, а служители наоборот деревянной киянкой по лбу бьют, чтобы не шарахались. Вот из таких и получаются орки и всякие там зомби. Жители подземного мира наверх не выходят, вылезают только те, кто когда-то там был и жил хорошо.

Вот мне сверху запросто могут бросить гранату в колодец. Хлопок взрыва за закрытой крышкой никто не услышит, но зато я наверняка бы успокоился со своим неспокойным характером. И одним подземным жителем было бы больше, а наземным меньше. Так что, нужно как можно скорое рвать отсюда когти. Это как у снайпера. Стрельнул разок и сразу меняй позицию, чтобы следующий выстрел не оказался твоим последним событием в жизни.

Взяв газовый ключ, я стал простукивать стенки колодца. В темноте у человека обостряются другие чувства, которые плохо работают на поверхности и при белом свете. Например, осязание, слух, да и интуиция тоже. Думать нужно, шагать ли дальше в темноту, а вдруг следующий шаг понесет тебя в бездонную пропасть, и вылетишь ты на другой стороне земли в каком-нибудь Коннектикуте среди разномастной толпы разноцветных людей, жадно поглощающих пришедшее к ним из германского города Гамбург блюдо для ожирения под названием гамбургер.

В двух местах мне показалось, что за кирпичной кладкой есть пустота и, если судить по тональности звука, то одна пустота небольшая как комната, а другая издает глухой звук, уходящий вдаль, как шаги уходящего человека. Значит, есть какой-то тайник и выход на свободу из этого каменного мешка. Выбор небольшой, но я выбираю выход, потому что я всегда успею вернуться сюда с фонарем и посмотреть, что там.

При помощи зубильца и молотка я стал выковыривать окаменевший раствор, скрепляющий кирпичи. Раствор сделан на совесть, не то что разбавленный песком портландцемент, который сыплется под ветром.

Кладка была сделана в полтора кирпича, и я довольно быстро разобрал отверстие шириной канализационного люка по ГОСТу.

В отверстие пошел свежий, если его можно назвать таковым, воздух. Нужно выбираться наружу.

Еще раз осмотревшись вокруг при помощи кресала-рашпиля и кремня, я заметил, что в левой кисти скелета что-то блестит. Я вообще-то покойников не то, чтобы боюсь, но не испытываю большого желания якшаться с ними, тем более прикасаться к тому, что раньше было человеком.

– Ты, паря, покойников не боись, – говорил мне Матвеич, когда мы с ним тащили нашего напарника Серегу, сгоревшего на работе. Взял вот так и сгорел. Почитай, что неделю пил беспробудно, потом закурил и задул спичку. Вместо того, чтобы спичку погасить, у него получился столб пламени, как у фокусника, потом он стал становиться алым, а затем и вовсе затих. Матвеич его пощупал и рукой махнул – не жилец.

– Ты живых бойся. Вот Серега. Геройский парень. В спецназах каких-то служил. Шибко секретный. Слесарь был средний, как и все вы, а вот, поди ж ты, спился на работе и в слесарке сгорел. На вызов сходит, а там шкалик подносят и кусочек для закуски. По-барски эдак: «Бочку рабочим вина выставляю и недоимку дарю». Поэт это написал один, помню его еще молодым, болезненный мущщина был, а все о народе беспокоился. И хорошо, что Серега так вот по-тихому кончился, и мы его также по-тихому и похороним без шума. А вот пройди еще время и захотелось бы Сереге опохмелиться, а ты бы ему денег на опохмел не дал, а трясущимися руками много не заработаешь, вот и удавил бы тебя Серега ни за понюх табаку за мелочевку у тебя в кармане. Хотя и Серега тоже безобидный был. А самые опасные это те, которые богатые. Богатые и неграмотные. Те, кто из грязи выбился в князи, тот самый и опасный есть. Грамотный человек всех хочет грамотными сделать, просветить, путь вперед указать. Свободный человек хочет всех сделать свободными, уравнять всех в правах и дать всем возможность власть над собой избирать. Раб хочет всех рабами сделать, и чтобы все свободные люди пресмыкались перед ним в рабской позе, а он, как у того моего знакомца, идет и снисходительно так говорит им: «Ладно, ништо, молодца, молодца». А сам за копейку удавится и всех по миру пустит. Если он царем станет, так будет получать все, что царю положено и еще откаты получать со всех, кого он к делу и к большим деньгам пристроил.

Опять Матвеич с панталыка сбил, как будто здесь рядом находится и чего-то копошится в своем углу.

Блестящим оказался небольшой кулончик с цепочкой, который я сунул карман, и вышел наружу.

Наощупь я постарался заделать отверстие в стене и потихоньку двинулся вперед, аккуратно прощупывая дорогу перед собой при помощи ноги. Была бы палка, дело двинулось бы быстрее, а так не хочется лететь вниз куда-нибудь, где в дно вбиты острые колья или просто положена обыкновенная борона.

Глава 4

Я настрою в своем доме краны,

Словно клапаны в трубах оркестра,

По утрам будут слушать все гаммы

И учиться играть что-то вместе.

В праздник мы заиграем «Калинку»,

Перед свадьбою марш Мендельсона,

Мы запишем всем домом пластинку,

Мужики подпоют баритоном.

Будет дом наш с утра музыкальным,

Партитуры дадим по квартирам,

Колыбельные песни по спальням

И шансон для гуляний всем миром.

Это я так баловался на досуге, описывая важность и занимательность профессии слесаря-сантехника. Как и все в нашей стране с поэзией я начал знакомиться в самом раннем возрасте, слушая, как мои родители, желая меня развеселить, напевают: «Чижик-пыжик где ты был? На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две, закружилось в голове».

Это у нас как лакмусовая бумажка, которой проверяют наличие поэтических способностей человека. Кто-то сразу запомнил этот стишок и пропустил его из своей памяти в желудок и далее по объектам городского хозяйства в виде канализации и очистных сооружений. А кто-то начал прокручивать его в своей голове, пытаясь разобраться, почему эти слова так складно звучат и могут ли другие слова звучать также. Вот тут и зарождается чувство рифмы. Колбаса – голоса. Конь – огонь. Пришла – ушла. Палят – велят. Кровь – любовь. Сапоги – не моги. И когда ты слышишь знаменитое в стихах: «Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят», то сразу блаженное чувство возникает в человеке – и он тоже имеет отношение к этой рифме. Вот так и я потихоньку начал сочинять стихи, особо это не афишируя, разве что Матвеичу прочитал один стишок.

Ночь. Иду. Вызов срочный:

В доме пять на седьмом этаже

Засорилась труба как нарочно,

Дама плачет и вся в неглиже,

На площадке стоит в пеньюаре,

Сигарета в руках «Пелл и Мэлл»,

Как с картины сошла Ренуара

И в руке котик белый, как мел.

Прохожу в сапогах по квартире,

Кран внизу я уже перекрыл,

Не скажу, что там было в сортире,

Кто-то сверху трубу ей забил.

Два часа я с засором возился,

Дал перчатки хозяйке, давай,

Пусть мяукает бедная киса,

Неприятно, но грязь убирай.

Все мы сделали где-то под утро,

Воду жителям я подключил,

И хозяйка расправила кудри

И на стол уже мечет харчи.

Выпил я из стаканчика виски,

Рассказал о себе все, как есть,

И царапала дверь ее киска,

Очень нравится женщинам лесть.

– Ну, чо тут сказать, – Матвеич почмокал губами и посмотрел куда-то в угол, где валялась всякая отработанная ветошь, – талант у тебя есть. Как Есенин, однако. Но талант этот тебя и погубит. Серегу за талант и пришибли, а потом сказали, что это он типа сам себя головой об угол раз пять стукнул. А все потому, что начальникам свои стихи читал, и получалось, что он этих начальников прославляет, а самому главному начальнику ни одного стиха не написал. А вот был бы он сантехником, так его бы берегли как зеницу ока, потому что не дай Бог унитаз засорится, как вот ты в стихе в своем описал, кто дерьмо убирать будет? Это что же получается, прямо рядом с дворцом сортир нужно ставить дощатый и кричать «занято», если кто-то с поносом рваться будет. А ведь у больших правителей и письмоносцы там, письмоводители и столоначальники, одних курьеров тыща человек туда-сюда шныряют и каждому по нужде нужно, да не по одному разу в день. Поэтому и сортир нужен большой на обе стороны. Да еще бабское отделение сделать и буквами их обозначить «Мы» и «Жо». Ох, Леха, скажу я тебе, был я тут надысь на богомолье в монастыре одном. Старинный монастырь. Большевики только чудом эту церкву в картофельный склад не превратили. Народу там бывает очень много, ну и мне захотелось по нужде. Спросил я монаха одного, где тут отхожее место. Он мне так любезно и говорит:

– А вот идите тут за угол и там по надписям ориентируйтесь.

Захожу я за угол, а там человек пятьдесят паломников стоит, мужики и бабы и с ноги на ногу переминаются.

– Чо стоите-то, – спрашиваю, – туалет платный или просто очередь большая?

– Да хрен его знает, – говорит мне один мужичонка, благообразный такой, но чувствуется, что ему скоро моча в голову ударит и пойдет он крушить все, что под руку попадется. – Видишь две двери, и на дверях две буквы: «Б» и «С». Если Б – это бабы, то тогда кто мы? Если С – это суки что ли? Вот стоим и менжуемся. Еще пять минут и будем коллективно вот здесь прямо во дворе нужду справлять.

Я снова за угол метнулся и того монашка успел за полу рясы схватить.

– Отец родной, – говорю ему, – помоги людям страждущим. Там толпа из мужиков и баб стоит и не знают, под какую букву им заходить.

– Эх, – говорит монашек, – темнота вы необразованная. Вы же на монастырском подворье. А в монастырях кто живут?

– Кто-кто? – взвился я, – монахи там живут, там люди скоро на улице ссать будут.

– Буква «Б» означает «братья», а буква «С» означает «сестры», – засмеялся монашек, – беги скорей туда, пока вы там не нагадили.

Вот смотри, вроде бы одном языке говорим, а друг друга понять не можем, мыслим не так. Или возьми иностранцев, французов, к примеру. Они буквой «М» обозначают мужчин и этой же буквой обозначают и женщин, мадамы, значит. Или вот англичане. У них на букву «М» мужчины, а для женщин перевернутая буква «М» – «W» вумен, то есть тот же мужчина, но со знаком качества. Зато у немцев в этом деле порядок. «М» – мужчина, а «F», фрау, то есть, это женщина, тут никак не ошибешься, как в России. Так, о чем это я? А, вспомнил. Так вот тебе за твои стишки дифирамбов наговорят целую корзину, ты и поплывешь под белым парусом как Лермонтов на дуэль к Дантесу. Подумаешь, что ты новый Байрон и слесарное дело забросишь. А тут окажется, что стишки твои дрянь, и нравятся они пяти экзальтированным бабушкам, которым ты трубы прочистил, а остальным, к кому ты не захаживал, они вообще не нравятся. И вот тут-то начнется твое глубокое разочарование. Люди творческие очень любят, чтобы их хвалили, а если не хвалят, то это целая трагедия почище всякого Шекспира будет. Самая настоящая поэзия – это слесарное дело. Музыка металла, водопроводных труб и всяких сифонов. Вот и сочиняй свои стихи без отрыва от производства как Маяковский, который музыку извлекал из водосточных труб. Не сантехник, но все равно близко к нам. Будешь самородком, а кому стихи не понравятся, прокладку ему поставишь некачественную, и его среди ночи вода зальет. Пусть сначала думает, кого можно критиковать, а кого нет. Это как в Политбюро. Критикуй, но знай меру, и генсека не вздумай подвергать критике. Серега Есенин не понял, и тю-тю. А ты лучше головушку свою светлую не губи. Свет – это штука страшная.

Вот под эти воспоминания я и сделал следующий шаг, который, как мне показалось, был последним в этом повествовании.

Глава 5

Так вот иногда и думаешь, что парашютистов нужно готовить по-особому. Высоты боятся все. Даже шизофреники. Но кто-то может преодолеть страх высоты, зная на практике надежность парашютных систем, а кто-то все равно этим системам не верит и боится прыгать. Для этого в самолете нужно сделать кабинку с надписью «Toilet». Человек заходит туда, инструктор дергает рычаг, и неуверенный парашютист уже летит над бескрайними просторами родины на самом надежном парашюте. Второй раз он сам прыгнет или воспользуется услугами этого совершенно несложного изобретения для десантирования.

Я летел вниз довольно долго и забыл произвести отсчет времени, чтобы определить расстояние. Но, так как прошло много времени в полете, то определение расстояния является бесполезным занятием, потому что живым с такой скоростью вряд ли кто приземлялся.

Внезапно мой полет начал тормозиться и что-то мягкое стало охватывать меня со всех сторон. Вероятно, переход в иной мир так и происходит, когда человек закрывает глаза и вся его сущность переходит в иное измерение, обретая ли новую оболочку или существуя в виде волновой информации в видимом или невидимом спектре. Смотря для кого в видимом и для кого в невидимом.

То, что подхватило меня, было мягким, эластичным и пушистым. Как будто я упал в огромную перину, и эта перина увлекала меня в свою глубину, оберегая от соприкосновения с твердыми предметами или с мягкими поверхностями, которые при быстром соприкосновении могут стать твердыми. Как вода, например, когда ты падаешь в нее с высоты.

Наконец, я достиг нижней точки падения и стал возвращаться обратно, но подъем вверх был недолгим, и после двух-трех качаний я остановился в равновесии.

– Интересно все устроено в раю, – подумалось мне, – аккуратно, мягко, а в аду я, вероятно, со всего маха попал бы в котел с кипящей смолой или грохнулся на раскаленную сковороду под хохот и улюлюканье веселых чертей.

Еще один вывод, который я сделал, касается моего существования. Если я мыслю – значит – я существую мысленно. А если я чувствую себя, то я существую материально. Но это мое тело или не мое? Возможно, что в раю душа получает новое тело и продолжает существовать той же личностью, какой она была до этого. Но это же невозможно. Если душа будет прибывать в рай со своими мыслями и заботами, то рай рискует превратиться в тот же ад, который был при жизни земной. Поэтому, каждая прибывающая душа проходит чистилище, где ее как жесткий диск компьютера чистят и форматируют, прежде чем выпустить в мир с чистыми помыслами и мыслями.

И тут же я вспомнил притчу про верблюда и игольное ушко, и засмеялся. Представьте себе, что богач всю жизнь копил деньги, обдирал ближних своих как липку, а в чистилище его очистили от всех капиталов, мыслей и бизнес-проектов, дали белую рубаху и пинком отправили в рай, или без рубахи прямо в ад. И сразу вспоминаются слова Сына Божьего, который сказал, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в рай.

В рай он попадает не богатым, по сравнению с ним даже нищий выглядит богатым как Крез. Можешь сколько угодно копить денег, покупать золото и бриллианты, собирать картины и дворцы, все равно ты ничего не возьмешь с собой в тот мир и все, что собрано и скоплено тобой пойдет прахом с помощью тех, кто не ударил палец о палец для сбора всех этих богатств.

Я лежал в мягкой перине и философствовал. Вспомнил одну свою зарисовку.