Пароль больше не нужен

Проснулся.

Режет глаза.

Кто я?

Я – академик.

Из академии наук.

Умный.

Важный.

Гений.

Я – физик.

А чем я занимаюсь?

Проводимостью.

Проводимостью чего?

Не помню.

Значит – не физик.

Тогда генерал.

Да – я генерал.

Боже, как болит голова.

Наверное, на войне ранили.

А на какой войне?

Как на какой, на прошлой.

А когда война была?

Не помню.

Значит – я не генерал.

Но какой же я начальник?

Конечно, самый главный.

Где мой мундир или смокинг?

Где мой камердинер?

А что это на полу лежит?

Сапоги.

Резиновые.

Грязные.

А рядом сумка.

Тяжелая.

С золотом?

Нет, с железом.

Да это же ключи.

Гаечные и газовые.

Чьи они?

Похоже, что мои.

Так я что сантехник?

Сантехник.

А почему мне так же плохо, как и академику или генералу?

А я все думал, чего это мне так больно в районе поясницы? Я сунул руку к спине и нащупал свою сумку с инструментами. Если сумка рядом, то я во всеоружии.

Вокруг темнота, хоть глаз выколи. И тишина. Когда присутствуют абсолютная тишина и темнота, то они становятся материальными субъектами.

Если так разобраться, то тьму можно нарезать кубиками или параллелепипедами, фасовать в пакеты и складировать.

Точно так же и тишину можно насыпать в полиэтиленовые пакеты и складывать про запас, чтобы потом гасить шум, который возникает от соседства с другими более шумными людьми.

Кроме того, я же не собираюсь лежать здесь вечно. Мне нужно искать выход и пропитание. Как говорится, философия философией, а обед должен быть по расписанию. Кстати, все философы были гурманами и не дураками выпить.

Еще один вопрос. Достиг ли я дна или подо мной все еще бездна?

Я аккуратно достал рашпиль и нащупал в кармане кремень. Да будет свет, – подумал я и чиркнул кремнем по рашпилю.

Подо мной и надо мной была черная бездна. Зато я был опутан какими-то белыми нитками, типа паутины, и мне понадобится сто лет, чтобы связать их вместе и спуститься вниз. А хватит ли их мне, потому что до центра земли не менее шести тысяч трехсот километров? Значит, нужно дергать за эти нитки, чтобы прибежал паук или паучиха, врезать кому-то их них газовым ключом промеж глаз и на их нитках спуститься вниз.

Глава 6

Снопы искр от кремня и дергание веревок не остались безрезультатными. Что-то с флуоресцентными точками пролетело снизу мимо меня, а затем кто-то или что-то начало подтягивать нити, и они стали тверже, образуя как бы настил, по которому можно ходить. Естественно, что ходить может только тот, кто видит, куда можно ступать, чтобы не проваливаться сквозь нити.

Но я никуда не шел, я лежал, ожидая, когда ко мне приковыляют пауки и спеленают паутиной, как хоббита Фродо на пути к уничтожению кольца власти. У меня не было кольца власти, поэтому и участь моя не станет достоянием миллионов людей и волн сочувствия со всех сторон.

Если тебе предстоит упасть в яму, то не нужно торопить момент падения. Даже на смертном одре люди стараются продлить мгновения пребывания среди себе подобных, сделать на последних секундах еще какую-нибудь гадость или доброе дело, а затем закрыть за собой дверь в вечность. И все они знают старое правило: не наелся – не налижешься.

Наконец, меня подтянули к чему-то объемному, слабо мерцающему флуоресцентом, и поставили на ноги. Ко мне прикасались человеческие руки, но людей я не видел. Просто в темноте были флуоресцентные полоски в районе глаз, носа и рта.

Кто-то говорил на неизвестном мне языке, но я ничего не понимал, улавливая лишь тональность и смену языка.

Наконец, заговорили на английском языке, и я радостно сказал:

– О’кей. Ес ай ду. Ай лав пельмени вери мэни энд водка вери матч. Дую пиво эври дэй.

Что бы мне ни говорили, я говорил то же самое. Наконец, появился немецкий язык, и я тут же продемонстрировал знание этого языка:

– Хэнде хох. Ихь бин кайне партизанен, нихьт шиссен.

Затем кто-то сказал:

– А по-русски-то ты хоть понимаешь?

Я тут же ответил на чистом интеллигентно-матерном языке:

– А хулеж. Че вы сразу-то по-русски говорить не начали?

– Вы, русские, никак не хотите меняться, – сказал один из флуоресцентных, – все время мните себя пупками Вселенной, а как были, так и остаетесь заштатным государством с несметными богатствами и необъятной территорией, которыми не можете распорядиться как настоящие хозяева. Иди сюда, поедем к шефу.

Меня посадили на какую-то машину, типа мотоцикла, и я оказался между водителем и пассажиром, так как сидений было три. Мотоциклетная машина ласково заурчала, как кошка, которую гладят за ушком, и начала спускаться вниз.

Я ощущал людей и не находил в них каких-либо отклонений, стараясь вглядываться во флуоресцентные полоски на них. Разве что шлемы были какие-то длинные, а не круглые, как у нас.

Чем ниже мы спускались, тем явственнее слышался шум какого-то поселения, окутанного мраком. Почему мраком? Потому что мрак – это неполная темнота. Хотя, в отношении мрака и темноты разгорелась нешуточная дискуссия. Одни утверждали, что мрак – это тьма тьмущая или, когда ни зги не видно. И тут же начались споры по поводу зги. Одни утверждают, что зга – это колечко на дуге, куда крепится колокольчик. Другие говорят, что зга – это искаженное слово стьга – дорога, от которой произошли стежки-дорожки. То есть во мраке можно видеть колокольчик на дуге или кое-как разглядеть стежки-дорожки. Кроме того, есть такое понятие как сумрак, когда мрак неполный. А вот во тьме этого уже не увидеть, потому что есть тьма кромешная и тьма египетская.

Мы спускались не вертикально вниз, а под небольшим углом и, судя по времени и скорости движения, проехали километров пять. Хотя, сказать проехали, это сказать неправильно, потому что мы летели и этот мотоцикл мог быть чем угодно, но он мог использовать только силу гравитации для такого полета. Иначе, у летательного аппарата должны быть крылья.

Въедливый читатель может сказать с иронией: надо же какая Россия удивительная страна, там даже простые сантехники разбираются в вопросах гравитации. Да, наша страна – удивительная страна. Я окончил три курса университета и в начале четвертого курса меня за участие в митинге поддержки оппозиционер номер один отчислили из университета и отправили в армию, так как я не стал бить себя коленкой в грудь и поливать грязью лидера нового поколения.

В армии меня как неблагонадежного отправили в хозроту в группу сантехников, пробивать постоянно забивающиеся солдатские сортиры. Там я и получил эту специальность, так как после армии в университет меня не приняли, а на что-то нужно жить. Сантехники у нас самая ходовая специальность, и я попал в руки Матвеича, который много секретов передал мне.

– Леха, – говорил мне Матвеич, – запомни мое слово, быть тебе президентом или заместителем у другого, которого молодежь здорово поддерживаетт. Мы уже отживший материал, а вот им строить свою страну и им в ней жить по их законам. И никто не посмеет помешать им.

Глава 7

Если считать движение по углу, а угол равным примерно шестидесяти градусам, то по теореме Пифагора длина гипотенузы-траектории составит примерно три с половиной километра. То есть мы находились на глубине не менее четырех километров где-то в районе гостиницы «Украина».

Для меня это было как-то страшно воспринимать и точно также ощущать, что ты находишься в некоем замкнутом пространстве, из которого нет никакого выхода. Как в шахте, в которой произошел обвал. Не знаю, как у нас, а в одной стране Латинской Америки правительство пробурило землю примерно на километр и по одному вытащило попавших в завал шахтеров, так как другого пути их спасения не было. Но это там у них.

Хотя, я понимал, что в любом месте человек подвергается опасности, и выхода тоже нет. Например, ты летишь в самолете. Любая авария – очень большая опасность как в плане падения на землю, так и в полете вверх в бесконечность. Тоже и на воде. Это обратно пропорциональная аналогия с полетами в воздухе, конечная точка на земле. И на земле человек не находится в безопасности, будучи окруженным поездами, автомобилями, мотоциклами велосипедами, дикими зверями и свирепыми преступниками. Так что, нахождение под землей или в подводной лодке даже более безопасно, чем во всех вышеописанных случаях. А с третьей стороны, чему бывать, того не миновать. Поэтому и нужно быть готовым ко всему. И я приготовился ко всему, сжимая в руке рукоятку газового ключа.

Наконец, мы вынырнули из тоннеля и очутились в пространстве, освещенном, если можно назвать это освещением, флуоресцентными полосками.

– Пойдем, – сказал мне старший сопровождающий в продолговатом шлеме и указал рукой на еле виднеющуюся дверь какого-то дома.

В прихожей была такая же стойка, как на ресепшене в гостинице, и за стойкой стоял человек в такой же одежде, как и у моих сопровождающих. Получается, что это их униформа, я нахожусь в местной полиции, а человек за стойкой то ли дежурный, то ли их начальник.

Старший полицейский что-то говорил дежурному и показывал на меня. Дежурный заполнял какие-то данные на компьютере и вокруг стоял полумрак, как будто у них были перебои с электричеством, и их спасало только дежурное освещение.

– Невесело у них, – подумал я и достал из сумки огарок свечи. Я обычно пользуюсь фонариком, но вчера одолжил его Матвеичу, а обратно взять забыл. Но, как говорят у нас, фонарик имей, а о свечке не забывай.

Я поставил огарок на стойку, достал рашпиль и кусок кремня. Чего-чего, а огоньком я их обеспечу, пока их электрики устраняют повреждение на линиях. Приставив рашпиль к фитилю, я резко чиркнул кремнем, высекая сноп искр. После второго снопа искр дежурный что-то закричал, а мои сопровождающие набросились на меня и скрутили руки за спиной, связав их пластмассовой полоской с замочком. Такими же полосками связывают кабели на телефонных станциях и на Западе в полиции их используют вместо наручников. Штучка крепкая и одноразовая.

Дежурный взял какую-то коробочку и что-то сказал в нее. Коробочка оказалась переводчиком и механическим голосом спросила меня:

– Что вы хотели сделать?

– Я хотел зажечь свечу, – сказал я, – у вас тут темно как в подвале и вы себе зрение испортите, будете как кроты.

– Кто такие кроты? – спросил дежурный.

– Это такие маленькие зверюшки, – сказал я, – которые живут в земле и роют себе тоннели.

– Понятно. Откуда вы прибыли?

– Я здешний, – сказал я, – а сюда меня вот эти привезли, – и я кивнул на моих спутников.

– Что такое свеча?

– Это парафин с фитилем, который горит и освещает все вокруг.

– У вас сейчас день или ночь?

– У нас день, – сказал я.

– А у нас ночь, – сказал дежурный. – Сейчас вы ляжете спать, а завтра мы с вами выясним все вопросы.

Мне выбирать не приходилось. Меня отвели в какую-то комнату с кроватью. В комнате был умывальник с зеркалом и дверцей в туалет. Мне развязали руки и принесли стакан чего-то жидкого и кусок хлеба. Сумка осталась в комнате у дежурного.

Хлеб был наподобие бородинского, а жидкость оказалась чем-то вроде какао и почти без сахара.

Съев поздний ужин по их расписанию, я лег в кровать и мгновенно провалился в сон.

Глава 8

– Рядовой Шишкин! – кричал старшина.

– Я! – молодцевато кричал и я.

– Головка от хуя, – отвечал старшина под смешки сослуживцев. – Выйти из строя! Ты посмотри, как ты подворотничок подшил. Сикось-накось это называется. Почему белые нитки поверх воротничка, а не внутри? Умный больно? А сапоги почему плохо почищены? Для себя почистил, а для старшины нет? Ты как товарища старшину после отбоя называешь? А?

– Никак не называю, – отвечал я, уже зная, кто меня заложил старшине.

– Нет, ты скажи при всех, как ты меня называешь, – упорствовал старшина.

– Называю по уставу – товарищ старшина, – отвечаю я. – Вы для нас царь, бог и воинский начальник. Отец родной и мама родная.

– Так-так-так, – говорил старшина, делая круги вокруг меня и понимая, что если бы я назвал его подпольное прозвище, то он был бы выставлен на посмешище всей слесарной команды. Фамилия его была Кочетов, но все звали его петухом. Или пивнем за его огромную любовь к пенному напитку, хотя пивень и петух это одно и то же. И самое интересное, что и по батюшке его звали Матвеич.

– Так вот, студент, – говорил старшина Кочетов, заложив левую руку за спину и помахивая указательным пальцем правой руки, – говенное дело – самое главное и в армии, и среди штатских. Все ваши атомные бомбы – это забавы интеллигентов, которые боятся испачкать свои руки. И вы тоже такие, – обратился старшина к команде, стоящей в строю. – Я вас всех научу говно руками убирать. Наши предки были золотарями. Они бочками вывозили дерьмо, чтобы победить эпидемии, которые косили людей в городах. В деревнях люди были здоровые и не срали где попало. Потом пришли интеллигенты и построили унитазы, которые трубами соединили с выгребными ямами, объединенными в единый сток нечистот. Так вот, стоит засорить этот говнопровод и не нужно никаких атомных бомб. Все будут ходить в говне и разносить разные болезни. Никакие таблетки не помогут. Так вот, вы самое главное подразделение в нашей армии и от вас зависит, будет у нас будущее или нет.

– Товарищ старшина, – спросил один из молодых, школьник, не попавший в институт и не сумевший откосить от армии, – а в будущем сантехники будут?

Старшина на какое-то мгновение задумался, а потом уверенно так сказал:

– Будут, товарищ солдат, будут. Только они все будут ходить в белых халатах и медицинских перчатках, и заниматься переработкой разного дерьма в разные продукты. Например, в конфеты. Мармелад там разный, подушечки с повидлом, круглые конфетки «дунькина радость». Народу на нашей матушке-земле будет столько, что никакого продовольствия и никакой воды на всех не хватит. Все будем перерабатывать в продукты и будем жрать. А сейчас молодые идут на устранение засора в казарме номер два.

Мне снилось, как мы, преодолевая отвращение, протыкали тросом канализационные трубы, пробивая засор и доставая банку из-под сгущенки. В автороте у меня был кореш – студент нашего универа, и он сказал, кто бросил банку в сортир.

Вечером мы били эту сволочь этой банкой и ушли, когда он перестал подвывать. Больше эта сука не бросит банку и другую крупную вещь в унитаз. Вот так бы бить всех, кто устраивает засоры в канализации, и они бы работали как часы, спасая здоровье людей.

На следующее утро старшина вызвал меня к себе в бригадирскую и сказал:

– Буду делать из тебя сантехника. За год мало чему обучишься, а после армии пойдешь в обучение к моему учителю, Матвеичу. У него и поймешь, то ли тебе в ученые идти, то ли сантехником каждый день спасать мир. Смотри, спуску не дам, будешь у меня как пивень кукарекать. Ку-ка-ре-ку!

Глава 9

От петушиного крика я проснулся и ничего не мог понять, где я и почему вокруг темно. Около меня стоял человек и при помощи электронного переводчика говорил:

– Доброе утро! Мы приветствуем вас в городе небесного спокойствия и предлагаем пройти на завтрак, который накрыт для вас в кабинете начальника полиции.

Ничего себе полиция. Никто не бьет дубинами, не пинает ногами, не выламывает рук, а я у них вроде бы как нарушитель общественного спокойствия и установленного порядка.

Завтрак состоял из трех блюд. Что-то на квадратном подносике. Что-то на прямоугольном подносике. Что-то в стакане. Рядом с каждым блюдом столовые приборы. У квадратного – прямоугольный, у прямоугольного – квадратный, у стакана типа ложечки. Снова вспомнилась армия. Квадратное катить, круглое тащить. Возможно, что это только наши национальные особенности. Хотя все армии мира одинаковы. Во всех армиях сапоги чистят с вечера, чтобы утром надевать их на свежую голову.

Прямоугольной лопаточкой я попробовал первое и второе блюдо. По консистенции как студень, по вкусу: первое – как курица, второе – как гарнир из риса. Может быть, их нужно было кушать по очереди и разными приборами, но я использовал один, как в армии. Подрезал кубик от первого блюда и в рот и сразу же подрезал кубик рисового гарнира. Можно сказать, довольно неплохо. И жевать не надо, и чувство насыщения есть. На третье что-то типа киселя, который я махнул разом в рот. Я помню, как нам в армию привезли сушеную картошку в жестяных банках. Когда попробовали в первый раз, то все пришли в восторг от необычайного вкуса. После третьего раза эта картошка нам там обрыдла, что вызывала рвотный рефлекс вместо здорового аппетита.

Сразу после завтрака в свой кабинет вошел начальник полиции, здоровый мужик в рубашке с тремя флуоресцентными полосами на рукаве, и через переводчика вежливо осведомился, как я провел ночь и как мне понравился завтрак.

Сказать, что я был охеревший от такого приема, это просто ничего не сказать по поводу моего состояния. Я просто представил, как оппозиционер номер один или оппозиционер номер два обедают в кабинете начальника арестовавшего их органа, а начальник еще осведомляется, как они почивали и как они откушали.

Я с чувством поблагодарил начальника за гостеприимство и осведомился, что со мной будет.

– Я не завидую вам, – сказал начальник, – у вас будет очень насыщенная программа. Сначала с вами хотят познакомиться именитые граждане нашего города. Затем посещение концерта местной филармонии. Концерт в вашу честь! Потом встреча с представителями молодежи и интеллигенции. На следующий день посещение музея истории города. Торжественный обед. Медицинский осмотр. Тесты на профпригодность и на уровень интеллекта.

– Для чего все это? – неподдельно изумился я. – Кто я такой, чтобы затевать все эти мероприятия. И кто из вас уверен в том, что я не какой-то маньяк, который начнет нарушать ваши законы?

– Так это и отлично, – обрадовался начальник полиции. – Сколько лет я при этой должности, и все правонарушения заключаются в том, что старушка перешла дорогу самостоятельно, а не воспользовалась кабиной перемещения через магистраль. Или парнишки разогнались до недопустимой скорости на своих мокиках. Они теоретически не могут развить такую скорость, а вот на тебе, на три километра превысили возможности мокиков. А тут у нас будет настоящий маньяк! Да об этом можно только мечтать. Ордена. Слава. Судьи при деле. Тюремщики воспрянут от вечного сна. Жизнь пойдет вперед! Я приветствую первого маньяка на нашей земле.

И он с чувством пожал мне руку.

– А что, ордена у вас играют какую-то значительную роль? – спросил я.

– Да что вы, – засмеялся начальник полиции, – у нас все орденоносцы и владельцы бесчисленного множества медалей по разным поводам. А кто их носит? Никто. Разве что в некрологе напишут, что такой и сякой был кавалером всех неисчислимых орденов и претендовал на их командорскую степень. Однако, приятно на полчаса почувствовать себя выделенным перед всеми.

– У нас это называется тщеславием, – сказал я, – и этим власть предержащие покупают себе сторонников. За кусок серебра стоимостью полтора десятка долларов люди готовы перегрызть сопернику горло. И у вас все так же?

– Что вы, что вы, – замахал руками начальник полиции, – у нас все ордена и медали виртуальные и на их изготовление не потрачено ни одного грамма какого-либо металла.

– Тогда зачем они вообще нужны? – не понял я.

– Как зачем? – засмеялся начальник, – Для тщеславия.

– А что с медосмотром? – не унимался я.

– Не гоните лошадей, все в свое время, – сказал начальник. – Сейчас займемся вашим внешним видом.

Глава 10

Сразу после этих слов в кабинет вошли два человека. Один измерял меня по всем параметрам, другой записывал данные стилусом в электронный планшет. Профессионал, чего там говорить. Полуобхват шеи, полуобхват груди, полуобхват талии, полуобхват бедер, ширина груди первая, ширина спины, длина до талии спинки, высота груди, длина до талии переда, высота проймы сзади, высота плеча косая, ширина плеча, обхват плеча, длина рукава.

Измерив и записав все, портные ушли. После них пришел человек с какой-то аппаратурой и электронным переводчиком. В полминуты он превратил кресло начальника полиции в парикмахерское кресло и жестом пригласил меня сесть.

Вначале этот парикмахер обследовал руками всю мою голову.

– Очень много атавизмов, – сказал он начальнику полиции. – Что будем делать?

Что ответил начальник полиции, я не понял, потому что они общались на своем языке, но парикмахеру я сказал:

– Полезешь к усам, руки пообрываю. Понял?

Мастер испуганно кивнул головой, а механический голос переводчика успокоил:

– Не волнуйтесь. Я стилист высшего класса и своему классу соответствую всегда.

– Мигрант какой-нибудь, – подумал я, но улыбнулся и сказал, что я весь во внимании.

Стрижка не доставила никаких неудобств. Я люблю посидеть в парикмахерском кресле, поглядывая в зеркало, как из заштатного сантехника получается джентльмен, который через пять минут наденет смокинг и пойдет на прием к послу Гондураса послушать исполнение креольских песен.

Мои усы просто расчесали и что-то щекотливо прожужжало по верхней губе. Я потрогал рукой, усы были на месте. Усы мужика украшают.

Зеркала передо мной не было, потому что все манипуляции проводились в служебном кабинете начальника полиции, и мне не из чего было выбирать.

– Мягко стелют, как бы жестко спать не пришлось, – подумал я. – Матвеич говорил, что под землей люди живут своей жизнью и лучше к ним со своими порядками не соваться. Но они живут в коллекторах, тоннелях метро и в заброшенных объектах военного и гражданского назначения. Может, и я попал к таким? Непонятно, почему они в темноте? Возможно, что экономят электроэнергию. Или уже привыкли и живут как кроты. По слухам, всех этих, прячущихся от солнечного света, активно разыскивают милиция и госбезопасность, так как под землей спрятаться намного легче, чем уйти на дно где-нибудь в городских условиях. Но эти уж больно глубоко забрались. И нашего языка не знают. Может, они из Америки прокопали к нам черный ход и гонят контрабанду в обход правительственных контрсанкций. Правительство сыр бульдозерами давит, чтобы людям не досталось, а они нам сыр под землей поставляют. Опыта у них достаточно. По таким же подземным ходам негры Юга бежали на Север на свободу. На Севере у них была свобода, да только их никто за людей не считал, расовая сегрегация была. Сегрегация – это слово иностранное и обозначает оно отделение белых от иных этнических групп. В США это были чернокожие, их сейчас афроамериканцами называют, и коренное население – индейцы.

– Все готово, – сказал стилист, а по-нашему – парикмахер. – Можете оценить вашу прическу, – и он нажал на какую-то кнопку на письменном столе, если его можно так назвать.

Сразу на стене возникло что-то такое, что отражало все находящееся в комнате. В том числе и меня. Как зеркало. Я подошел к нему и ахнул.

– Едри твою лять, – выругался я так же, как ругался мой старорежимный дедушка, – ты чего это сделал?

На меня смотрел болван с короткой прической под ежика, и все волосы у него покрашены во все цвета радуги. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Все эти цвета присутствовали в этой палитре на моей голове. Я был похож на члена сообщества лесбиянок, геев, бисексуалов и транссексуалов, которое наверху признано экстремистским и деятельность которого запрещена.

– Не волнуйтесь, – вмешался начальник полиции, – это сейчас самый последний писк моды.

– Бляха-муха, – пронеслось у меня в голове, – к пидорасам попал. Естественно, у них под землей места мало, вот и снижают рождаемость. Китаю давно пора задуматься об этом, и Индии тоже. Вот вам простейший способ борьбы за снижение рождаемости.

– А у вас, когда день начинается? – спросил я начальника полиции. – А то все как-то темно. У вас как на Севере – полгода полярная ночь, а полгода полярный день?

– Ох, извините, – засуетился начальник полиции, доставая что-то из выдвижного ящика стола. – Вот, пожалуйста, очки. Мы люди привычные, а вот вам без очков плохо видно. И у нас нет такого понятия как день. Есть время сна и время бодрствования.

Глава 11

Я надел очки и все вокруг сразу засверкало яркими красками, даже пришлось прижмуриться с непривычки.

– Ой, извините, – снова засуетился начальник полиции. – Вот здесь справа регулятор яркости. Практически это прибор ночного видения, можно смотреть даже в полной темноте. С левой стороны другой регулятор. Это видеокамера, вы можете делать моментальные снимки или вести видеорепортаж с места интересного для вас события, соединившись с всеобщей информационной сетью. Здесь телефонное устройство для переговоров с друзьями и сотрудниками по службе. Дарю. Считайте это моим подарком от органов правопорядка.