Пастухов сбивал нары и делал остов для палаток.
Увлечённые работой, не чувствовали усталости и голода. Торопились до сумерек поставить палатки. Уже через час натянули три четырехместные палатки. Сбоку в палатке было отверстие для трубы. Установили железные походные печки. Трубы торчали из палаток на два метра.
По календарю уже пошла середина мая.
Как-то неожиданно изменилась наша жизнь. Нет перед глазами казарменных стен общежития, и исчезло чувство безвыходной тоски.
От чистого лесного воздуха и лёгкого мороза слегка закружилась голова. Настроение было приподнятым. Положив на нары спальный мешок и рюкзак, я вышел из палатки. Солнце коснулось своим сверкающим диском верхушки сопки. Синие тени легли на ближние сугробы и заячьи тропы.
Я решил немного пройтись по склону сопки. Наст снега, сбитый весенними ветрами, начал проседать, таять и уже не выдерживал тяжести тела. Ступая осторожно, стараясь не провалиться в снег, я шёл от дерева к дереву, дотрагиваясь пальцами до серой шершавой коры стволов лиственниц, пока не вышел на открытое место.
На склон сопки падали последние лучи догорающего в закате солнца, освещая снежное безмолвие красноватыми отсветами.
Заметил торчащие над снегом какие-то ягоды и направился к ним. Неожиданно для себя спугнул стаю куропаток, которые вылетели прямо из-под ног и, громко хлопая крыльями, полетели от меня в лес, словно белые хлопья ожившего снега.
Я сорвал несколько ягод голубики, поднёс к губам. Удивительно, они сохранили терпкий сок.
Наст снега исчерчен ниточками следов от куропачьих лапок. Куропатки здесь кормились или готовились на ночлег.
Вспомнил о Клепикове, который, наверное, бродил поблизости. Осмотрелся кругом. Но кроме седых лиственниц с бородами лишайника на ветках ничего не заметил.
Лес кругом был чахлый. Лиственницы тонкие. Тронешь рукой за ствол и можно сломать. Стало смеркаться. Я пошёл в сторону лагеря. Вскоре солнце скрылось за сопкой. В безоблачном небе стали загораться звёзды.
Палатки мы поставили в один ряд.
Приятно после напряженной работы лежать на нарах. В палатке темно. Только отсветы огня в печке и, вылетавшие изредка из щели дверки искры, позволяли глазам различать предметы внутри палатки.
Пахло свежестью оттаявшего дерева, корой и смолой.
Женя сбегал к завхозу. Он записал на нашу палатку: котелок, сковородку, выдал пару свечей, консервы и дюжину замёрших яиц на ужин.
Зажгли свечку и поставили её в банку из-под тушёнки. Темнота отступила к краям палатки.
Стола у нас не было. Между нарами поставили пару ящиков. Земля холодная. Поэтому хотя в палатке было жарко, сапоги мы не снимали.
– Сходи к завхозу за пачкой чая, – попросил меня Блатнов, чуть покашливая.
Я поднялся с нар и вышел наружу, не одев телогрейку. В соседней палатке тоже горела свеча, двигались неясные тени от находившихся там людей. Слышался приглушенный разговор. Я прошёл мимо и направился к крайней палатке, смутно виднеющейся в ночи.
Палатка завхоза была без света. Я подумал, что завхоз, наверное, лег спать. Но всё же решил войти в палатку, откинув полог.
– Дядя Коля, слышишь? – спросил я неуверенно. В ответ молчание. Я зажёг спичку и сплюнул от досады. Закутавшись в спальный мешок с головой, на нарах лежал кто-то и, по-видимому, спал. Закрыв полог палатки, я пошёл обратно. На всякий случай заглянул во вторую палатку. К счастью, Лесков, наш завхоз, которого я звал дядей Колей, был здесь. Мужики пили чай, сидя на нарах.
– Приятного аппетита, – сказал я.
– Доброго тебе здоровья за хорошие слова, – ответил мужик с бородой, лукаво взглянув на меня. Остальные заулыбались.
– Дядя Коля, дай нам чай для заварки.
– Что чафирить собрались? – спросил строго Лесков. Вид у завхоза солидный. Волосы, подстриженные ёжиком, делали его лицо каменным. Маленькие колючие глаза прожигали насквозь, что нельзя выдержать взгляд:
– Пастухов взял у меня чай, что ещё надо?!
Я пожал плечами.
– Дядя Коля, откуда я знаю. Я же у вас чай не брал.
– Ладно, бери, – завхоз протянул мне открытую пачку, которая лежала на походном столике, – не смотри на меня волком, чуть отсыпали. Завтра ко мне придёшь, распишешься. Запомни, парень, я строгий учёт веду продуктам. В конце сезона с тебя вычтут за питание.
– Правильно, учи его, Николай, а то он думает, что у нас коммунизм, – сказал широкоплечий мужчина лет сорока, посматривая на меня дружелюбно и снисходительно.
Пламя свечи дрожало от движения воздуха. Лица сидевших скрадывались слабостью света.
– Ты, что первый раз в партии? – спросил меня участливо Лесков, морщины легли на его лоб, делая его совсем старым, – не знаешь законов тайги. Знаешь, кто здесь хозяин? Я отмолчался.
– Медведь хозяин, – твердо ответил за меня завхоз, подергал себя за нос, чтобы не чихнуть и не сглазить, – и продолжил, – запомни, парень. Никогда не жди, что тебе кто-то поможет. Надейся только на себя.
Мужики молча пили чай, держа двумя руками поллитровые зелёные кружки. Чай был горячим. Они временами дули в кружки. Я стоял посредине, нагнув голову, чтобы не касаться верха палатки, держа в руке пачку чая, не решаясь уйти.
– С огнём осторожней. Дверку печки не открывайте, а то палатку спалите, – посоветовал мне по-отечески Лесков. Для него я был, конечно, неопытный птенец.
– Ладно, дядя Коля я пойду. Спасибо за чай.
Я вернулся в свою палатку. Молча положил на ящик пачку грузинского чая. Посмотрел на печку. В котелке таял снег.
Женя пристроился на нарах, подложив под спину спальный мешок, курил, стряхивая левой рукой, осыпавшийся пепел со свитера на землю, затем небрежно бросил окурок, раздавив его каблуком сапога.
Саша Блатнов, посвистывая, чистил сковородку. Всем видом, показывая, что заниматься приготовлением пищи ему не впервой. Он ведь был женатым, только о своей жене не любил вспоминать, оставил её где-то в деревне, зная, что она не пропадёт. Бабы сельские крепкие. Недаром на них держатся колхозы, а их мужья, такие как он, в бегах.
– Будем без масла жарить яйца? – съехидничал он, устремляя на нас укоряющий взгляд. Его лицо с правильными очертаниями так и светилось умом, только вот волосы как назло были соломенного цвета.
– Брось на сковородку тушёнку, а потом можно туда же яйца, – посоветовал ему Женя чисто по-холостяцки.
Я взялся очищать скорлупу. Яйца до того перемерзли, что без скорлупы сохраняли свою форму, не растекались в ладони.
– А что если это яйцо сырым съесть? – поинтересовался Женя, живо наблюдая за мной, как я держу в руке очищенное яйцо.
– Ты, что шары глотать умеешь? – обернулся я к Жене, готовый к его очередной шутке.
– Глотать не буду, а грызть могу, – отозвался он, выставив чуть вперед свой длинноватый нос под пламя свечи, словно принюхиваясь. Тень от его лица на стене палатке уродливо увеличилась, он добавил, – брось-ка мне одно яйцо.
Я бросил. Женя поймал его на лету одной рукой. Затем подбросил его слегка вверх и снова поймал, обжигая льдом пальцы.
– Этим яйцом можно убить наповал, как каменное!
Мы положили на сковородку очищенные от скорлупы яйца и стали ждать, когда Саша закончит колдовать над печкой.
***
