Сборник новелл и рассказов
Упереться не во что! Я болтаюсь на веревке, как грузило на леске. Разгрузить «спусковуху» не могу. Ноги не достают до стены. Подняться обратно на скалу, через нависание не могу…
И тут до меня доходит:
– Баран, это зависание!
– Это зависание, боец!! Скалолаз хренов!!!
Глупейшая, безумная ошибка. Никаких длинных рукавов на дюльфире быть не должно!
Солдатский китель от демобилизовавшегося брата бывшей жены. Китель новый. И рост мой, и объём, но рукава очень длинные!
– Что же делать?!
– Телефон! МЧС!..
Телефон боялся раздавить, и оставил его в рюкзаке наверху. Под горой связи нет, только на площадке скалы.
Смотрю вокруг. Долго смотрю, не очень понимаю, что же мне надо и что я хочу сделать…
Мне не страшно, просто какой-то шок и отупление.
Вижу развороченное и покинутое соколиное гнездо в трещине скалы, внизу справа. Я прошу у Соколов прощения и помощи…
В трехстах метрах от меня, из-за скалы, валит чёрный дым. Там слышатся голоса, и оттуда ветер нагоняет на меня волны пластиковой гари и вони. Там бомжи обжигают кабель, чтобы сдать алюминий, или медь, на бухло.
Несколько раз, бегая по карьеру, вляпывался, в разных местах, в чёрные мазутные пятна их костров, с оплавленными вязкими комками, спеченного пластика.
– По-мо-ги-те, му-жи-ки!
Дребезжащая, звоном пульса, зловещая тишина…
Я слушаю её, втягиваюсь в неё…
Веселая болтовня из-за горы!
– Мужики, помогите!!!
Я ору что есть духа. Мой крик дробится эхом по скалам и слабея вязнет и заглушается лесом. Теперь я понимаю, что они далеко от уступа, может в километре, может и больше. Просто ветер дует от них вдоль ущелья, и гонит на меня голоса и дым.
Он валит из-за уступа, вдоль скал, плотный, гадкий, черными хлопьями, как снег в аду.
Ощущение, будто бомжи жгут свою дрянь, прямо подо мной.
Я вишУ и не понимаю ничего.
Но уже осознал – примитивный дебилизм своей ошибки.
Но я не могу её исправить!
Злобно достаю нож. Мысль простая – отковырять рукав и протолкнуть его вверх. Вместе с веревкой через отверстие восьмёрки.
Сперва эта идея мне нравится, но потом понимаю, что рукав плотно обтянул руку, как бревно презервативом! А нож, из-за работы по камням и глине, тупой, как тренировочный!
Пытаюсь влезть внутрь восьмерки и отделить ткань от верёвки. Это нереально – всё перепутано и диффузировано. Смотрю на бессмысленный нож и метаю его в скалу. Каменными искрами сыплет от него, он падает и мотается ниже меня на репшнуре.
Вот сейчас я жалею, что лазаю там, где никого нет!
Сколько я вишУ – не знаю. Немеют под обвязкой ноги. Помню, что в половине второго дня, после подъёма на скалу, пил чай. Это отчетливо вспомнилось…
Солнце уже заваливается за сосны на скалах.
На рельефе стены, вдруг, разобрал картинку из учебника по альпинизму: «прусик» и педалька. Какая-то иллюзия, или стрессовая интенсификация памяти. Такое просветление бывает, иногда на экзамене, но при условии, что когда-то, что-то учил…
Я смог бы разгрузить «спусковуху», схватившись выше восьмерки и выдернуть клоунский рукав!
Но у меня нет с собой достаточного куска репшнура! А «прус» я кинул на рюкзак.
Хватаюсь правой рукой, как можно выше «восьмерки», подтягиваюсь на одной правой руке, даже накручиваю пол-оборота на кулак и отчаянно трясу левой.
Кричу, матерюсь!!!
Рукав вылетает из алюминиевого кольца, и я, неожиданно, начинаю уползать, ускоряясь, вниз.
Верёвка свободна, а силы израсходованы на борьбу со спусковым устройством и подтягиванием! Правая рука, хоть и в перчатке, но резко протравливает верёвку. Левая освобождённая спешит на верёвку, помогать правой. Мне показалось, что схватился за раскаленный, скользкий, стальной прут…
Остановился! Захлестываю верёвку правой ногой, изнутри-наружу. Она ложится сверху на стопу, придавливаю её левой. Выжимаюсь ногами вверх. Завожу правую руку за спину, рука ищет нисходящую верёвку, (в этот момент сводит мышцы плеча), сквозь боль, находит, заводит через спину на правое бедро, чтобы сильнее тормозить (спуск гимнастическим способом). Зажимать верёвку обожженной ладонью нету сил. Хэбэшная перчатка протерлась до кожи, пока скользил и тормозил, сжать ладонь – почти не могу.
Теперь двигаюсь хорошо, стабильно. Ноги упираются в скалу. Уже лучше, считай на земле. Еще двенадцать-четырнадцать метров, и я дома.
Бегу весело по скале, но тут мне в правую руку, что-то жёстко бьет.
– Чёрт, что же такое, опять?!
Дошло – это же концевой ограничительный узел. Сам вязал его.
Упираюсь в скалу ногами, закрепляюсь на рогах восьмерки. От радости, что вырвался из клещей «спусковухи», перестал контролировать остаток веревки внизу!
– Что за долболюбизм! Не бывает две аварийных ситуации за один спуск!?
Смотрю вниз. До земли не меньше семи-восьми метров. Это третий этаж. Просматриваю скалы внизу. Кажется – не сложно: уклон не больше семидесяти градусов, много трещин и зацепки «хозяйские».
– А что, разве есть другой выход?
Хорошо, что ноги и руки уже на скале!
Нахожу упоры ногам и зацепку левой руке. С отвращением рассматриваю зажеванный, измочаленный кусок рукава. Раскручиваю правой рукой узел, долго и мучительно, ибо там много и красиво навязано, а пальцы сводит мышечный спазм…
Верёвка распрямляется.
Мозг работает отчаянно-просветленно.
Вспоминается метод передвижения по скальной стене «Зальцуг». Попеременно на двух самостраховках с крюками…
Но нет двухусой страховки, а крючья валяются рядом с «прусиком».
Но можно делать тоже и с одним крюком! Есть кованный скальный нож!
Поднимаю мотающийся нож и загоняю в ближнюю трещину. Загружаю его рукой…
Кажется держит! Левая нога опускается вниз на метр, нащупывает что-то и встаёт. С ужасом вижу, как верёвка свободно проскакивает сквозь кольцо восьмерки и уходит вверх. Жуть накатывает, кажется, шевелятся волосы под каской. Теперь у меня нет страховки!
Левая рука судорожно, хапает крупную зацепку и опирается на неё.
Как это называется? Кажется спуск спортивным способом… Или свободным лазанием?
Может спрыгнуть вниз? Крупная каменная россыпь подо мной, в том числе и плита, образовавшая нависание. Нет…
Ползу, вжимаясь в скалу. Проверяю каждый камень. Подвижных, наверное, с десяток, скинул вниз. Несколько очень крупных. Хоть некому, но назло кричу:
– Камень, камень!
И опять нож в трещину до упора. Повиснуть на темляке не могу, не верю, что шнурок «четвёрка» и «проводник» на нём, выдержат. Загоняю клинок так, что еле выдергиваю, рискуя сорваться при рывке…
Ноги касаются глинистого грунта!
– Я на Земле! На землеее, сцуки!!! – отчаянно кричу я алчным и глухим бомжам.
– Я спустился… Слава Богу!!!
Может Соколы подмогли?..
Ползу по глине вверх, мимо жандарма, к своему рюкзаку. Трясущимися, чужими, руками дергаю крышку термоса.
Обычно я заканчиваю тренировку дюльфером по сдвоенной веревке.
Продеваю её в два-три кольца из репшнура, на сАмой толстой берёзе. Сдёргиваю веревку из-под скалы и двигаю домой, по пути, который повторяет изначальный, но порой забредаю, нештатно, в какой-нибудь скальный цирк, увлёкшись пролезанием завала камней…
Но сейчас я не хочу этого. Убираю снарягу, бухтую веревку, закидываю рюкзак на плечи.
В овраге, в сосновой тени, ещё лежит плоский сыпучий снег. Загребаю его горящими ладонями. Прикладываюсь к нему пламенеющим лицом. Меня начинает трясти озноб (шок догнал, или от обожженной руки). Утепляюсь свитером, ветровкой и вязанной шапкой…
Иду вязкими тяжелыми ногами (их покалывают иголки – кровь возвращается в ноги), по темнеющему, прохладному лесу, узкой тропой над скалами, уклоняясь от кустистого рябинового навеса. Солнце закатно-бордово поджигает верхушки сосен, бетонно-серые стены и цирки скал запылали огненным маревом…
Сейчас я почти не пользуюсь спусковыми устройствами типа «восьмерка», в основном гри-гри и «корзинкой» – вариант эволюции Шайбы Штихта. Но всегда проверяю состояние рукавов и заправляю под пояс ИСС всё, даже куртку. Перед дюльфером, однозначно, вяжу огромный стопорный узел на конце веревки и удостоверяюсь, вплоть до схода с маршрута, что конец верёвки лежит на земле.
Стоит ли говорить, что обвешиваюсь снарягой, как «новогодняя ёлка»: жумар с педалью, петли из репа под «прусы», карабины, френды. На грузовых петлях две минибухты с пятиметровыми репшнурами и священный скальный нож.
Аптечка – не в рюкзаке, в кармане!
Многократно анализировал эту ситуацию.
И если с зависанием, всё более-менее понятно, то с нехваткой веревки, до сих пор не прояснено.
У меня была, казавшаяся логичной, мысль: что её заклинило трещиной, при спуске. Она не выдавалась, но держала нагрузку. Но я же контролировал её визуально и с натяжкой укладывал на карниз!
Заклинки не было!
И выбор верёвки, сверху, от станции, был плавным, без заеданий и рывков.
При осмотре не выявил ни порезов, ни сдавливания, ни разлохмачивания.
Предполагаю: что из-за сложного рельефа скалы, я не смог просчитать – хватит ли веревки!..
Но мне же хватало двадцати пяти метров на южном склоне, а с северной стороны, той же скалы, не хватило и пятидесяти!
Убедиться, или переубедить себя – не случилось. Выполнить второй проход по маршруту не удалось.
Покуда я собирал снаряжение, на прохождение отрицательного нависания снизу-вверх, и параллельно ходил в большие горы, оказалось, что этот маршрут для меня более не доступен.
Через некоторое время, спускаясь по кулуару в трёхстах метрах от «Змеиной» горки, я столкнулся с толпой стрелков и рабочих, интенсивно ровняющих плато, устанавливающих метательные машинки и дробящих из двустволок шустрые малиновые тарелки.
Строители и стрелкИ пытались не дать мне спуститься, требовали поднялся наверх. Но я, из-за упрямства, спустился. Меня распирала злость, что оккупируются мой лес и мои скалы!
Западное ущелье карьера захвачено стрелково-развлекательным клубом «Цитадель». Все самые высокие и интересные скальные стены, кулуар и внутренний угол, простреливались ими, в том числе северная стена «Соколиной».
Но старый, южный маршрут, был в непростреливаемой зоне, прикрытый скальным щитом контрфорса.
В течении несколько лет, продолжал там лазать, под ружейную канонаду и стук дроби по веткам над головой.
Но в прошлом году, по весне, я уперся в ограждение из двойной колючей проволоки, вдоль обрыва, прямо поперёк тропы, ведущей из леса на «Змеиную» и на «Соколиную».
Десять скал успел освоить в этой части карьера…
Сейчас мне осталось, только, восточное ущелье, со скальными стенками попроще…
Здесь, видимо, должны красоваться советы и рассуждения, что на восхождениях «он-сайт» и «тред» дОлжно таскать такое-то снаряжение (далее присутствует протяжный список), и заодно, сверкать полированной медью, какая-нибудь прописная альпиниская мудрость.
Воздержусь от всего этого…
«Профям» советы не нужны, а начинающим – нужно просто тренироваться.
Был такой жёсткий урок у меня.
Он один стоил многих лет очных
тренировок в альпклубе и на скалодроме. Он помог мне сделать полезные и своевременные выводы.
Копытов Г. Л.23.03.2018Катюшечка
Новелла
Детям детских домов и
интернатов посвящается.
Было это в июле, скорее всего в конце, знойного кубанского, июля…
В конце июля, за одноэтажным парашютным классом созрели яблоки, персики и абрикосы.
Они созрели бы, окончательно, через месяц, но этого не случилось…
Я отслужил в армии два с половиной месяца, и две с половиной мысли, преследовали меня всё это время!
Первая и вторая: «Хочу домой!» и «хочу жрать!» Половинная – конечно же девочки!
Если бы, как-нибудь, я смог попасть домой, то непременно реализовал бы и второе, и половинное. Но не мог… и поэтому утрамбовывал свой жадный желудок зеленушками. Яблоки были слишком кислыми, и их почти не ел. Кислота же абрикосов и слив была терпимой. После каждого обеда, я распихивал по карманам хлеб, бежал в сад, жуя его на ходу, и набивал опустевшие карманы зелеными плодами.
Так длилось четыре дня.
Второй укладчик парашютов – узбек Атхам Ахмаджонович Атхамов, заметив мое пристрастие, предположил:
– Французский болезнь заработаешь!
– Неа, -отвечал я уверенно, чавкая комком с травянистым привкусом.
Разрешилась эта продуктовая вакханалия неожиданно.
После подъема меня мутило, во рту жил вкус металла и травы. «Жрать», почему-то, совсем не хотелось.
Вяло пожевал отвратительной перловой каши и выполз из столовой на улицу.
Я поплыл куда-то. Словно опускался, с парашютом, закрыв глаза.
Было, только девять часов утра, а на улице уже стояла тридцатиградусная жара.
Каждые полчаса я посещал деревянный домик за парашютным классом. Далее, этот диапазон стал резко сокращаться.
Старший укладчик, прапорщик, Александр Иванович Дегтяренко, поставил мне задачу: забрать у летунов на переукладку парашюты. Самолет был на консервации и купола больше года не переукладывались! Периодичность профилактических переукладок парашюта – шесть месяцев. Нарушение серьезное. За это время купол превращается в спрессованный камень!
Я протопал по летному полю полтора километра и все искал, где бы присесть. Но поле, есть поле. Со всех сторон по «рулежкам» катились самолеты, ходили механики, бойцы.
Тут я узрел одинокий деревянный домик, в трехстах метрах, за взлётно-посадочной полосой. Рванул, что было сил, только бы донести!.. Так давило на «клапан», я боялся, что фонтан прорвется прямо сейчас! Бежал, мелко семеня ногами и зажимая бедра руками. Как девочки, на бегу, поджимают короткие юбки, так и я сжимал ягодицы, удерживая плотину, готовую к прорыву в самый неудобный момент.
Едва добежал! Стул был водянистым – одна желчь…
Оглядел клозет изнутри. Он стоял на глубокой яме, на двух перекинутых поперек, бревнах. Огромные щели, со всех сторон, работали как пылесос и аэродромный ветер сквозил ото всюду. Снизу из отверстия ветрюган давил мощным столбом, как в аэродинамической трубе.
– Сейчас взлечу! – подумал я. Но это были мелочи. Жутко напрягало: все что я отправлял вниз, зависало и старалось вернуться на меня! Я скакал и уворачивался…
На стоянке нашел механика летунов. Он скинул две парашютных спасательных системы С-3-3 на крыло. Одна система показалась мне, необычайно легкой. Засунул руку под авизентовый клапан. Нащупал решетку каркаса. Купола не было!!
Свободные концы подвесной системы были аккуратно заправлены под клапана. Потянул – они выпали вожжами – остались куски в пятнадцать сантиметров. Отпилены ножовкой по металлу или стропорезом. Ножом перерезать капроновую ленту шириной шестьдесят, толщиной четыре миллиметра, у злоумышленников, видимо, не вышло. В нескольких местах были надрезы, не пропиленные вглубь. Расщёлкнул защитный клапан над зачековочным тросиком – контровочная нитка с контрольной пломбой не сорваны. Значит купол вытянули через верхний клапан, а отрезанные свободные концы подпихнули под боковые клапаны.
– Пойду начальника ПДС обрадую! – сказал я, закидывая целую систему на спину, а распотрошённую на правое плечо. Подошел механик борта.
– Ну что, забираешь на перекладку?
– А что тут переукладывать? – я похлопал по пустому ранцу.
«Механ» округлил глаза:
– Ёкнули!
– Зачем это тряпье кому-то понабилось? А если бы ЛП (летное происшествие) и твоим летунам пришлось бы прыгать? – недоумевал я.
– Как зачем? —лукаво усмехнулся «механ»: -Курток, палаток нашить можно.
– Куда столько курток?! Там пятьдесят квадратов!
– На продажу. Вот куда… Ладно забирай что есть. Акт принесу Предыбайло.
Тут, опять, я почувствовал э т о! Скинул системы на землю и рванул к деревянному домику за ВПП, держась за живот, который крутили рези спазмы.
– Ты куда! – закричал «механ»: – а парашюты?
Я махнул рукой.
Опять хлюпала под ветром деревянная дверь, опять жидкости в аэродинамической трубе…
Временно полегчало. Я выбрался из сортира. Подобрал системы. Нести было далеко и неудобно. Сложноконструктивный купол, с длинными свободными концами подвесной системы и НАЗом (носимый аварийный запас – который я не проверил, содержимое, скорее всего тоже, «ушло» вместе с куполом), колотил под колени. Пот, ручьем лил, с меня.
Осталось убеждение, что именно «механы» подрезали купол.
Раскуроченный парашют сдал начальнику П Д И (парашютно – десантного имущества) прапорщику Дегтяренко. ЦЕлую систему кинул на укладочный стол. Александр Иванович, было, принялся расспрашивать о подробностях утраты парашютного имущества, но я показал на живот и ринулся в «тубзик» за парашютным классом.
По моему приходу, прапорщик странно рассматривал меня:
– Что с тобой?
– Не зная, бегаю до витру, каждую минуту. Слабость, озноб.
– Зелепухи из сада ел?
– Ел…
– Дуй в медсанчасть срочно!
– Что, прямо сейчас? А систему переуложить?
– Хватит болтать, бегом марш!
– Ну… есть!
Я прибрёл в санчасть.
Там уже сидели два бойца. Они ёрзали и охали, мяли свои пупки, по очереди вскакивали, выбегали на улицу, возвращались и опять убегали.
Медсестра, тут же подскочившая, сунула в подмышку градусник, коротко спросила: -Часто бегаешь?
– Угу.
– Сколько за сегодня?
– Раз двадцать…
Она ушла в кабинет. Вернулась минут через пять – забрала градусник.
– Сколько? – вяло спросил я.
– Тридцать восемь и восемь, -ответила она и исчезла опять.
Вышел фельдшер – знакомый прапор – наш парашютист. Увидев меня, кивнул, не подавая руки, обратился ко всем:
– У вас у всех дизентерия. Мест в изоляторе уже нет, вас отправляем в городскую больницу.
Мне было все равно. Я плавал под потолком и искал там уголочек прохладного воздуха.
Нас троих погрузили на медицинский УАЗик и в сопровождении фельдшера помчали в город. До города было не далеко – километра полтора через «подсолнуховые» и конопляные поля и полкилометра по городу. Больница была, почти на окраине, но в ста метрах от продуктового магазина. Я отметил это, хотя находился в сомнамбулическом состоянии.
В приемном покое прапорщик сдал нас и наши направления дежурному врачу и отчалил.
Нас только-только начали оформлять, как вдруг, бритоголовый стройбатовец заорал:
– Где у вас туалет? Быстрей, быстрей, я не могу больше!
– Да, здесь, сынок, за перегородочкой, – подскочила пожилая медсестра и оттащила бойца за перегородку, которая находилась тут же в приемном отделении. Мы видели его сизый затылок, красные уши и затертый воротник. Слышали его сопение и стоны.
Мне было все равно. Ровнее-ровного. Даже когда ставили клизму, я не дернулся. Странно было сознавать, что я стоял без штанов перед старой медичкой, и в меня пихают резиновый шланг.
Замедленно пятясь, поддерживая штаны, я собрался за перегородку, но бритоголовый, опять, сорвался с места, протиснулся между мной и стеной и накинулся на унитаз, как коршун на змею. Поначалу он пытался напугать его рвотными усилиями, затем устроился верхом. Я все ждал и ждал, стоя рядом. Вода распирала мне кишки…
– Быстрее! -стонал я.
– Щааа, щааа, – скрипел он.
Как только он приподнялся, я тут же оказался на его месте. И мои выступления были не менее велеречивыми, чем у предыдущего оратора.
– Ну, все, сейчас станет легше солдатики! «Грязь вся из вас выйдет и сразу полегшает», – говорит медсестра и кормит нас с ладони пригоршнями активированного угля и левомицетина.
Мне, кажется, и вправду стало легче. Забрезжил берег среди ядовитого петербуржского тумана.
Как только я освободил унитаз, лысый, вновь накинулся на него. В перерывах, он даже не успевал подтягивать штаны.
Нас нарядили в коричневые (!) вельветовые костюмы, с вытравленными на левой стороне огромными буквами «ИО» (инфекционное отделение). Как клеймо прокаженного!
Отвели на второй этаж в это самое инфекционное отделение.
Я тут же упал на кровать справа у окна и закачался под потолком на скрипучих пружинах заоблачного гамака. Наверное, от высокой температуры…
Состояние не было неприятным и почти нравилось мне. Но гиря, давившая на кишечник, сбросила вниз на землю, и я засобирался освоить местный «тубзик». Но тут в палату ворвался бритоголовый с криком: -Где тут у вас туалет? – тут же скрылся за стеклянной, замазанной побелкой, дверью.
Вот это прыть! И опять я за ним… Выждался и опять в постель.
Не прошло и пяти минут, как лысый подскочил и грохнул стеклянной дверью.
– Надо ему кровать у унитаза поставить! – пошутил кто-то. Кто-то засмеялся. Мне не было смешно. Я сам был, почти, в таком же состоянии.
Вечером мне вновь, предложили клизму, чтобы окончательно расстаться с дизентерийными палочками, но я, как и все в палате отказался. Лысый, тоже попытался отказаться, но его накачали принудительно. И опять, после этого, он охал и бегал каждые 10 минут в сортир.
В палате нас было четверо, все солдаты- срочники.
Сегодня прибывшие: я, лысый – Боря —Батыр из стройбата (их «бат» строил казарму в нашем военном городке и удлинял ВПП у соседей), «черпак» из моего полка, почти земляк-калужанин. И был еще старожил – Колян из Батыровского стройбата.
Боря оказался татарином, но по-татарски, кроме мата, ничего не знал. Учил меня.
Два дня мы приходили в себя, и в голову не лезло, чтобы как-то нарушить больничные беспорядки.
За это время сдружился с солдатом из стройбата – Колей.
Он был моего призыва, но уже был такой вальяжный и волосатый, будто во всю «дедовал». Я выглядел скромней, как и положено «молодому».
А вот Боря-мабута был совсем затюканным у себя в подразделении. С нами отогрелся и разговорился. Стал травить анекдоты, рассказывал про дом и невесту в Казани.
На третий день мы, уже совершенно окрепли и поняли, больница – это настоящий Рай!!! Ни отбоев-подъемов, ни нарядов на кухню, ни тупых офицеров, ни дембелей, ни горы парашютов под укладку. Ничего! Днем и вечером телик, перед сном кефир, днем прогулка в больничном садике.
Колян надавал советов, как продлить этот Рай в бесконечную перспективу.
– Жрите, сырые подсолнухи, тут за больницей растут, не мытые. Понос не будет прекращаться. Если бы не это, я бы уже неделю впахивал бы на стройке!
В палату прибежал какой-то блаженный пацаненок, с явными признаками олигофрении.
– Коль, а Коль! Тебя Таня зовет! Иди!
– Зачем?
– Хочет конфету дать.
– Сюда принеси!
– Зачем тебе здесь-то?
– Чтобы губы были сладкие!
Олигофренчик задумался, его вдруг осенило:
– Ты, что с ней целоваться собрался, сладкими губами?
– Да-да. Вали отсюда.
Дебильчик ускакал с перекошенной челюстью.
– Таня эта, -делился Николай: -ей всего 16 лет. Один раз затащил ее в подсолнухи… Теперь она за мной бегает, или брата-дебила подсылает.
– А ты? Неужели больше не хочешь? – удивился я, с откровением голодного волка.
– Нее. Хоца-нет. Я теперь Светку-медсестру обхаживаю.
Мы лежали на койках и мечтали:
– Вот сейчас, позвать бы Светку и сказать: сестра, сестра (Колян жалобно заканючил) змея прополза…
– Ну и что, спросит она? – он сменил голос на визгливый женский.
– В член укусила!.. Нужно яд удалить!..
Мы начали падать с коек, Батыр ринулся за мелованную стеклянную дверь.
Но медсестра Света все поползновения Николая игнорировала.
Уроки татарского мата от Бори, не прошли бесследно. Я трещал на «ём» как сорока, к месту и не к месту. Однажды, во время просмотра ТВ, пожилая казашка осекла меня, сказав с укоризной:
– Молодой человек. Я же все понимаю. Сколько же можно ваш словесный понос слушать?!
Я извинился. Но тут же скаламбурил:
– ЗдОрово! Закончился понос простой, начался словесный!
Как-то утром, НиколЯ выпросил у своей Тани 4 рубля и заслал меня в магазин за вином. Я обул кирзовые тапки. Отворот больничной пижамы загнул так, чтобы закрыть клеймо «ИО». Спросил бойцов: -Похож я на гражданского, выскочившего, на минуту, из дома за сигаретами?
– Нет, скорее на шизА, сдёрнувшего с психушки. ГраждАне в вельветовых пижамах не бродят по улицам!
Выскочил из больницы через подсобку, втиснулся в щель в заборе. Голое поле до магазина. Глинистая стометровка. Несся по ней теряя шлепанцы.
В кассу, в «штучный», хвать бутылочку и ходу. Груз сунул в штаны, под резинку. «Портвейн Белый», по тем временам, вроде ликера «Амаретто» сейчас! Такая, вкусная гадость!