Император Александр III
Не ломает монарх социального строя жизни, не уничтожает он никаких различий, создаваемых ее разнообразием, не упраздняет ни великого, ни малого, но все направляет так, чтобы развитие всех слоев, всех групп, всех учреждений ни в чем не нарушало правды. И этим он дает нации то единство, которого тщетно искали в «представительстве», а ныне безумно решаются достигнуть в самоубийственной уравнительности.
Не уничтожает монарх никакой самодеятельности, никакого совета, никакой работы мысли народной, не отрицает он и народной воли, когда она существует. Он выше всего этого. Он дан не для уничтожения всего этого, но для направления. Для него нет ни мудрого, ни глупого, ни сильного, ни бессильного, ни большинства, ни меньшинства. Для него есть только совесть и правда. Он должен все видеть, но поддержит только то, в чем правда.
Император Александр III показал, что монархия в этом истинном существе своем не есть что-либо переходное, пережитое, совместимое только с одним каким-либо фазисом развития культуры, но есть принцип вечный, всегда возможный, всегда необходимый, высший из всех политических принципов. Если этот принцип становится когда-либо для какой-либо нации невозможен, то не по состоянию ее культуры, а только по нравственному падению самой нации. Там, где люди хотят жить по правде, им необходимо самодержавие, и оно возможно всегда, при всякой степени культуры.
Будучи властью правды, монархия невозможна без религии. Вне религии единоличная власть даст только диктатуру или абсолютизм, но не монархию. Только как орудие воли Божьей самодержец имеет свою единоличную и неограниченную власть. Не для народа только нужна религия в монархии. Народ должен веровать в Бога, чтобы желать подчинить себе правду; но гораздо еще больше нужна эта вера для самодержца, который в деле власти государственной есть посредник между Богом и людьми. Не ограничен ни в чем самодержец человеческой властью или народною волей, но он не имеет и своей воли, своего желания. Только голос правды Божией слушает он в совести своей. Его самодержавие не есть привилегия, не есть простое «сосредоточение» человеческой власти, а есть тяжкий подвиг, великое служение, верх человеческого самоотвержения, «крест», а не наслаждение. Посему-то монархия получает свой полный смысл только в наследственности. Еще и нет будущего самодержца, еще не имеет он своей воли, своего желания выбирать между долей царя или пахаря, а уже предназначено ему отречься от себя и возложить на себя крест власти. Не по пожеланию, не по приказанию способностей своих, а по Божьему назначению становится он на служение свое. И не должен он спрашивать себя, есть ли у него силы, а должен только верить, что если Бог избрал, то нет уже места человеческому колебанию.
Вот в каком величии подчинения воле Божьей дается освящение нашей политической жизни в идеале монархии.
В те эпохи, когда жив и всеобщ этот идеал, не нужно быть великим человеком для достойного прохождения самодержавного поприща. Не все воины – герои, но в хорошо устроенной армии даже и обыкновенный человек находит силы геройски побеждать и геройски умирать. Так и во всем остальном. Но когда наступает эпоха деморализации, забвения идеала – только великий избранник может воскрешать его в сердцах людских. Ему негде учиться, ибо все, что есть кругом, не помогает ему, а только мешает. Все он должен почерпнуть только в себе самом, и не в той лишь мере, какая необходима для исполнения долга, а в той, какая нужна, чтобы просветить все окружающее. Действительно, какая была бы помощь миру, если бы служение Александра III ограничилось лишь дарованием России тринадцати лет благоденствия? Он умер, и если бы мы Его не поняли, то какую пользу принесло бы нам это благоденствие? Носитель идеала посылается не для того, чтобы мы пользовались благоденствием, оставаясь недостойными его, а для того, чтобы возбудить в нас стремление быть достойными идеала.
Цесаревич Николай Александрович.
Фотограф К. Бергамаско. 1889
Вот почему явился Наш возлюбленный Монарх, так рано отнятый у мира, одаренный всеми дарами Царственной благодати, во всем величии Своего обаятельного образа. Вот почему Он был так праведен, был таким примерным сыном Церкви, таким идеально-чистым человеком. Он был дан миру таким, чтобы мы, увидя Его, уже никогда более не забыли Его…
Смерть есть минута уничтожения всякого земного величия. Но для носителя идеала это момент рождения, последний удар резца, создающего для нас бессмертный образ. Пока живет он, мы все еще не понимаем, все еще сомневаемся. Но вот дорисовываются последние черты. Спадает с наших глаз застилающая их чешуя. Ярко, ослепительно вырисовывается идеальный образ, но не успеем еще мы и вскрикнуть от восторга, а Его самого уже нет. Раскрылся весь – и ушел туда, где живет…
…в вечных идеалахТо, что смертным в долях малыхОткрывает Божество…Торжественны и тяжки эти великие минуты истории. Много веков будут завидовать дням нашим, а нам самим – так тяжко, так больно. Зачем исчез Он? Зачем уже не можем мы окружить Его нашей любовью и преклонением?
Затем, что награда Ему будет дана не нами, а Тем, кто послал Его. А нам остается поучение, остаются великие заветы Его. В верности заветам Его должны мы искать выражения тех чувств любви и благодарности, которых уже не можем выразить ему Самому.
Недавнее прошлое
Когда нынешним летом проникли в общество первые слухи о болезни Государя, они встречены были не только с тревогой, но и с недоверием. Не прошло, однако, и четырех месяцев, как наихудшие опасения стали совершившимся фактом.
Конечно, не настало еще время для беспристрастной и всесторонней оценки минувшего царствования; но и теперь уже выяснилось многое, что недавно могло казаться неясным и спорным.
На какой бы точке зрения ни стояли, каких бы взглядов мы ни держались, перед нами невольно выступает значение личности почившего Государя, невольно чувствуется великий характер. О значении той или другой меры, реформы или направления можно спорить; как бы остроумны, глубоки и даже гениальны они ни были, можно не соглашаться с ними, находить их неудобными или несвоевременными, но значение личного характера Правителя непосредственно отражается на внутреннем и на внешнем положении страны, и от него зависит в значительной мере степень уважения и доверия к ней остальных государств.
Нельзя не видеть, чем мы обязаны в этом отношении покойному Государю. Только благодаря Его личному характеру и влиянию Россия без войны могла достигнуть такого положения, каким она не пользовалась после кровопролитных побед. Никто не мог заподозрить Царя в каких бы то ни было тайных завоевательных замыслах; но все знали, что он не позволит коснуться истинных интересов и истинного достоинства России.
Не во внешней политике, однако, состояла главная заслуга Императора Александра III перед Отечеством. Почти всем нам памятны те печальные дни, когда, тринадцать лет тому назад, Ему приходилось принять тяжелое бремя Самодержавной власти в такую минуту, когда, по-видимому, самое понятие об этой власти было расшатано, когда легкомысленные теоретики, не дорожившие ни прошлым, ни будущностью России, готовы были бросить ее в область рискованных экспериментов, под тем предлогом, что нет уже иного средства избавиться от смуты, которою грозила ей ничтожная горсть фанатиков анархизма.
Тот, кому пришлось пережить тревожное время семидесятых годов, особенно в Петербурге, не может теперь не испытывать странного чувства, вспоминая о нем: спасаясь от меньшей опасности, мы готовы были броситься навстречу другой, гораздо большей, и сделать ошибку, которую поправить было бы невозможно.
Но все те бедствия, которыми нам грозили и в неизбежности которых верило большинство общества, видя единственное спасение от них в слепом подражании Западу, вдруг оказались далеко не так близки и неизбежны, как это думали тогда, а то лекарство, которое предлагалось против них, едва ли не хуже самой болезни, не успевшей еще проникнуть вглубь государственного организма.
Но видеть это легко только теперь, когда движению общественной и государственной жизни дано было другое направление и когда мы отошли уже на достаточное расстояние от грозившей опасности, чтобы можно было судить более спокойно и беспристрастно о ее размерах и характере. В то время мы продолжали нестись ускоренным движением по тому пути, в конце которого, по-видимому, роковым образом являлось отрицание идеи самодержавия, а следовательно, и монархии, так как теперь едва ли уже можно сомневаться, что все остальные ее виды составляют лишь переходную ступень к совершенно иной форме политической жизни. И вот в ту минуту, когда нам грозила непоправимая ошибка, власть переходит в руки Вождя, неспособного поддаться никаким посторонним влияниям, опасениям и увлечениям и глубоко убежденного в своем призвании дать России внешний мир и обеспечить ей внутреннее спокойствие. Тогда задача казалась неразрешимою без ломки всего государственного строя – и вдруг выяснилось, что неразрешимость эта только призрачная, основанная на софизмах мнимого правового порядка и что достаточно рассечь гордиев узел этих софизмов, чтобы вернуть стране спокойствие и возможность нормальной государственной и общественной жизни; и это сделано было без громких фраз, без героических лекарств и без ломки того, что было жизнеспособного в реформах предшествовавшего царствования.
На долю Императора Александра III выпала менее блестящая, но едва ли не более трудная задача, чем та, которая досталась его предшественнику.
Императору Александру II приходилось решать вопросы, назревшие в течение многих десятилетий, он мог быть уверен не только в сочувствии, но и в содействии большинства общества при осуществлении задуманных реформ; только в самом конце царствования ему пришлось столкнуться с противодействием или, по крайней мере, с пассивным несочувственным отношением тех элементов, которые прежде видели в нем носителя собственных идеалов. При совершенно иных условиях пришлось начинать свое царствование Императору Александру III. Большинство общества не понимало его, видело в его мероприятиях только регресс, только удаление от того идеала, достижение которого уже казалось ему совсем близким. Покойному Государю приходилось одиноко прокладывать новый путь, даже среди исполнителей своих предначертаний находить не столько усердных сотрудников, сколько слуг, которые как бы нехотя и против собственных убеждений выполняли свои обязанности, – и, несмотря на это, то дело умиротворения и успокоения России, на которое он полагал все свои силы, подвигалось и крепло вопреки весьма зловещим предсказаниям завистников и недоброжелателей.
Одному из деятелей предшествовавшего царствования приписывают изречение: «С Русским народом не суетиться». Это глубоко верное правило, которое так мало применял на практике его автор, стало как бы лозунгом следующих лет, и сразу прекратились попытки перекраивать и перестраивать государство потому только, что оно не удовлетворяло требованиям того или другого ученого, или потому, что в нем оставалась возможность частных злоупотреблений, сразу стали считаться с той истиной, что недостаточно написать законы, соответствующие всем требованиям современной науки, а надо еще найти для них исполнителей.
Ни крупных завоеваний, ни крупных реформ не дало минувшее десятилетие, но оно дало больше того: уверенность в прочности и устойчивости существующего порядка и возможность всем сословиям, учреждениям и частным лицам заниматься собственным делом.
Могут сказать, конечно, что возможность эта существовала и прежде, но это было так разве только в глухой провинции, а никак не в центрах, откуда направлялась государственная и общественная жизнь и где даже самые спокойные люди не были уверены в завтрашнем дне и невольно вовлекались в водоворот политических течений. Чиновники, ученые, литераторы – все одинаково чувствовали себя в каком-то напряженном виде, переходном состоянии, и ни у кого не было спокойствия необходимого, чтобы заниматься тем, что составляло его прямую обязанность.
Правительство чувствовало ненормальность и опасность такого положения; но оно уже не могло или думало, что не может помешать этому. Сам Император, по-видимому, разделял это мнение; он лично призывал все общество к борьбе с антигосударственными и антисоциальными элементами, безумные покушения которых направлены были, очевидно, не столько против него, сколько против государства. Как же откликнулись на этот призыв то общество и те учреждения, среди которых он должен был, по-видимому, найти самый живой отголосок.
Почти иронией звучит большинство поздравлений с двадцатипятилетием благополучного царствования, где нет и в помине об этом призыве. Не только деятельной помощи правительству в борьбе с общим врагом, но также громкого негодования на этого врага общество не выражало, продолжая близоруко мечтать об увенчании здания, когда самый фундамент его то и дело подкапывался.
В таком настроении застал нас громовый удар 1 марта. Сознало ли, по крайней мере, тогда общество все легкомыслие и всю преступность своей нейтральности? Нет, оно только на минутку как будто ошеломлено было неожиданностью и скоро снова заняло свое прежнее положение, даже с более оппозиционным оттенком. К счастью для России и для самого общества, оппозиция эта оказалась совершенно бессильной перед мощною волей и ясным сознанием цели Императора Александра III.
Он не только ничего не уступил этой оппозиции, но как будто и не замечал ее. Ответственный за дела свои перед одним Богом, Он дорожил лишь свидетельством собственной совести. Не сразу могли оценить современники значение такого характера. Сколько злобных инсинуаций, сколько тупого непонимания окружало все Его действия, особенно в начале царствования. Нельзя не упомянуть по этому поводу об одной из первых мер, смысл которой не только не был понят, но часто извращался самым нелепым образом.
Переезд Государя Императора в Гатчину не был только переменой резиденции, обусловленной соображениями личного характера: это была важная государственная мера, все значение которой стало ясно только впоследствии.
Личная безопасность главы государства слишком тесно связана со спокойствием страны, чтобы Он мог рисковать жизнью, не рискуя и этим спокойствием; никакие соображения иного характера не могут перевесить для того, на ком лежит ответственность самодержавной власти, этой тяжелой обязанности, для выполнения которой требуется несравненно больше мужества, чем то, которое нужно для самых героических подвигов на поле сражения.
Никакие меры предосторожности не в состоянии были предотвратить катастрофу 1 марта. Общество предчувствовало ее, ожидало ее и жило изо дня в день под Дамокловым мечом опасности, беспрерывно менявшей свои формы.
Переезд Императора Александра III в Гатчину сразу создал другое положение вещей. Конечно, и там нельзя было считать покушение абсолютно невозможным; но зло утратило характер ежеминутной близости и неизбежности. Явилась возможность думать и заботиться о текущих делах без постоянного опасения, что все эти заботы через несколько дней или часов окажутся совсем бесполезными.
Вместе с тем получился другой, не менее важный, результат. Рядом с относительною уверенностью в безопасности главы государства явилась возможность более правильной государственной и частной деятельности в столице, и население могло вздохнуть свободнее.
Г. С. Сергеев. Гатчинский дворец. XVIII в.
Какое значение, в самом деле, могли представлять безопасность и интересы частных лиц, когда ежеминутно ставились на карту спокойствие и безопасность Империи? Какое преступление могло удивить в то время, когда среди белого дня, в центре города, шеф жандармов становился жертвой ловкого убийцы, когда взрывался Зимний Дворец, покушение следовало за покушением и присяжные не знали уже, кого они судят – обвиняемого или потерпевшего?
И вот это ненормальное положение вещей в столице, деятельность которой долго была парализована, сразу было устранено переездом Высочайшего Двора в Гатчину. Переезд этот был, конечно, одним из многих актов, клонившихся к восстановлению нормального течения жизни в Империи, и невозможно в беглом очерке проследить их последовательно, но во всех многочисленных и разнообразных мерах, преследующих эту цель, есть одна общая черта: это совершенная простота. Полное отсутствие всего, что сколько-нибудь било бы на эффект.
Эта простота сама по себе уже есть несомненный признак великой и нравственной силы; только такая сила не ищет никаких посторонних прикрас и не боится являться такою, как есть. Чуждый всякой мысли о популярности, Император Александр III не словом, а делом хотел выполнить свое призвание и заслужить любовь своего народа и уважение Европы, не какими-либо внешними подвигами, а тем глубоким сознанием правды, которое составляло руководящую нить всей его жизни и всей его деятельности.
Замечательная чуткость к жизненной правде во всех ее видах заставляла Государя особенно ясно сознавать противоречия между этою действительностью и тою формальною правдой, которая всюду творилась от Его имени. «Журнал Министерства Юстиции» прекрасно обрисовывает эту черту почившего Императора: «Всегда строгое отношение покойного Государя к уклоняемым от закона, – говорит он, – умерялось только в случаях отсутствия злого умысла и личных побуждений, или при стечении тягостных обстоятельств, которые быстро оценивала его необычайная чуткость к нравственному и бытовому характеру дела, и самая законность представлялась верховному законодателю Русской земли не как бездушная условная форма, без жизненного морального содержания, а как действительный оплот и живая охрана всего честного, разумного и полезного».
Эта особенность отразилась на всей законодательной деятельности минувшего царствования. Законодатель не спешил вводить коренных преобразований, стараясь только исправить то, что действительно требовало исправления, и лишь тогда, когда обнаруживалось явное противоречие между положительным законом и действительной правдой, значение которой он так глубоко чувствовал, только тогда приступал он к изменению этого закона. Так это было при введении в действие Положения о земских начальниках, когда для всякого предубежденного человека стало ясно, что правосудие в селах существует только на бумаге, и то не всегда; так это было и с Высочайшим повелением 7 апреля прошлого года о пересмотре Судебных Уставов.
«То был последний предсмертный призыв Монархом судебных деятелей к самопроверке и совершенствованию, – читаем мы в том же журнале, – призыв этот навсегда будет величайшим памятником мудрой Его попечительности о русском суде».
Святым завещанием звучат нам незабвенные слова, начертанные 7 апреля текущего года на всеподданнейшем докладе министра юстиции: «твердо уверен в необходимости всестороннего пересмотра наших Судебных Уставов, чтобы, наконец, действительное правосудие царило в России. Итак, с Божьей помощью, начинайте эту трудную работу».
Именно в этой возможности и согласовать закон с действительной правдой, и восстанавливать эту правду, если она случайно заслоняется буквой закона, состоит великое значение самодержавия, и в это значение глубоко верил покойный Император.
Л. Тихомиров прекрасно характеризовал Его как носителя идеала самодержавия. Только для характеров мелких и легкомысленных власть сама по себе может казаться чем-то привлекательным; но для таких людей, как Император Александр III, она является тяжелою обязанностью, от которой они не могут отказаться, и которою они не вправе даже делиться с другими. Это бремя не они выбрали, но они должны нести его до конца.
Трудно найти в истории другого правителя, который бы с такой простотой и с таким ясным сознанием долго оставался верен своему служению до последнего дня своей жизни.
Значение такого характера не могло не отразиться и далеко за пределами нашего Отечества; если бы мы усомнились в собственном беспристрастии и в тех бесчисленных знаках сочувствия, которые доносятся к нам из Франции, – вот голос человека, незаинтересованного в процветании и могуществе России: «Не мое дело, – замечает лорд Розбери, – говорить об отношении Императора к Его собственной Империи; но мы имеем право беспокоиться об Императоре в его отношении к иностранным державам, а мы имеем в нем Монарха, которого девиз, которого царствование и которого характер состояли в почитании истины мира. Я не говорю, что Он будет поставлен на ряду с Цезарями и Наполеонами в истории, с теми великими завоевателями, которыми история занимается, может быть, чересчур много. Но если мир имеет свои победы, не менее знаменитые, чем победы военные, то Император Всероссийский имеет не менее право на место в истории, чем Наполеон и Цезарь».
Император Александр III
(Руководящая идея Его царствования)
Весь мир уже облетела печальная и потрясающая весть о том, что 20 октября Императора Александра III не стало.
С глубокой, сердечной скорбью присоединяемся к выражениям соболезнования, которыми огласились как наше отечество, так и остальной цивилизованный мир, сперва по поводу тяжкой болезни Монарха, а затем и по случаю преждевременной Его кончины. Личные качества усопшего Государя: Его необычайное прямодушие, любовь к правде, твердость характера, верность в дружбе, семейная добродетельность, преданность долгу – стяжали себе общее признание и были отмечены в Старом и Новом Свете государственными людьми, общественными деятелями и выразительницей общественного мнения – печатью, с таким красноречием, что нам остается только указать на все эти проявления чувства, симпатии к почившему Государю и занести их на страницы нашего журнала.
Равным образом и миролюбие Александра III нашло себе общее признание и красноречиво подтверждено авторитетными голосами. Государственные люди, стоящие в центре дипломатической деятельности и держащие в своих руках ее нити, откровенно признают, что если над Европою не обрушилась во время недавнего острого кризиса страшная война, если сотни тысяч жизней сохранены, если миллионы людей не оплакивают гибели своих родных и друзей, – то Европа обязана этим великим благом почившему Царю-Миротворцу, пожертвовавшему и вековыми традициями, и личными своими симпатиями для ограждения европейского мира. Недаром исконные противники войны, английские квакеры, когда получили весть о тяжкой болезни усопшего Государя, вознесли во всех своих храмах мольбы к Богу о сохранении его жизни.
Но если все эти качества Александра III и его заслуги как миротворца по достоинству оценены всюду, где бьются сострадательные к бедствиям ближнего сердца и где умеют ценить человеческие добродетели, то руководящая идея царствования почившего Монарха еще далеко не выяснена с надлежащею полнотой. С точки зрения основной задачи нашего журнала мы не можем лучше почтить память усопшего Государя, как сделать попытку выяснить связь Его царствования с царствованием Царя-Освободителя и с теми задачами, которые на рубеже нового века приходится разрешать России вместе со всеми другими цивилизованными странами. Этому вопросу и посвящены нижеследующие строки.
Смерть монарха как бы проводит грань между настоящим и прошлым. Вся совокупность интересов, связанных с государственным делом, как бы временно приостанавливается в своих проявлениях, страсти стихают, всеми овладевает желание сосредоточиться в себе, оглянуться на пройденный путь, уяснить себе, куда он нас ведет: будничный суд довольных и недовольных современников до известной степени заменяется настроением позднейших поколений, судом истории. Попытаемся же стать на эту широкую, беспристрастную точку зрения.
В тяжелый для России час вступил в Бозе почивший Государь на престол. Царствование, ознаменовавшееся великими реформами, закончилось трагической смертью их Виновника. Монарх, отменивший крепостное право, обновивший суд, даровавший земские учреждения, погиб насильственною смертью – погиб в момент, когда, быть может, думал завершить начатое им великое дело новыми реформами.
Александр II. Фотограф С. Л. Левицкий. 1879
Но, даже независимо от постигшей Царя-Освободителя мученической смерти, многие явления в народной жизни заставляли людей, преданных благу родины, глубоко призадуматься. Злополучное польское восстание 1863 года, недовольство, постоянно сквозившее в печати, целый ряд политических преступлений вместе с другими менее яркими признаками не прекращавшегося протеста представляли собою весьма прискорбный для всех благомыслящих людей ответ на великие реформы Царя-Освободителя. Трагизм нашей общественной и государственной жизни состоял в том, что, по общему убеждению, русский народ и русское общество не могли дать такого ответа; напротив, они до глубины души сознавали плодотворность этих реформ, и тем не менее выходило так, как будто они если не вызывали указанного отрицательного явления, то по меньшей мере своим бездействием способствовали его развитию и распространению.