Отступление на Марс

– Значит, он вовремя закрыл дверь, – пробормотал он и снова погрузился в сон, естественный и продолжительный.

– Что он успел сделать? – озадаченно спросил Лэйзи, убедившись, что Терри спит.

– Не знаю, – ответил я, пожав плечами. – Никто не знает, кроме Терри. Я полагаю, что маленький доктор тоже что-то знает, но он никому об этом не скажет.

Прошла почти неделя, прежде чем Терри разрешили поговорить с нами обстоятельно. И даже тогда в его глазах застыл затравленный взгляд, словно он смотрел на какую-то ужасную вещь, которая должна была оставить о себе неизгладимое воспоминание.

– Ник, – сказал он мне, когда мы с Лэйзи сидели у его кровати, – я рассчитываю на то, что ты сведешь меня с начальником полиции, если он попытается отправить меня в отставку за ложную тревогу. Я прекрасно знаю, что он никогда не поверит в эту историю, но думаю, что поверишь ты. И Ник, говорю тебе прямо: если бы взрыва не было… полицейские резервы и ополчение были бы так же бесполезны, как ружья без патронов. Бедный старина Док Веджероу! Он был настоящим игроком. Он заплатил за это цену, и заплатил ее как джентльмен.

Естественно, все это было для нас чем-то вроде древнегреческого, и мы сказали об этом так решительно, как только можно сказать об этом страдальцу.

– Я знаю, знаю, – сказал парень, слабо махнув в нашу сторону рукой, – но рассказывать об этом трудно. Это самая значительная история в моей жизни, и я не могу ее написать. Никто мне не поверит, а Высокое Яйцо даст мне от ворот поворот или отправит в психушку. Но вот она, и ты можешь принять ее или отвергнуть.

– Ты помнишь, Ник, в тот день я покинул тебя, чтобы взять интервью у доктора Веджероу. Так вот, я нашел его дом, позвонил в звонок и стал ждать. Я позвонил еще раз, но никто не пришел. Тогда, чтобы убедиться, что никого нет дома, я осторожно повернул ручку, и дверь открылась. По-прежнему было тихо. Тогда я рискнул и пошел по коридору мимо телефона к еще одной закрытой двери. Когда я замер, уже готовый постучать, я услышал голос доктора, который умолял кого-то. Я не мог не услышать, что он сказал:

"Нет… нет… не входите… вы не должны… вы не должны…"

– Конечно, я подумал, что он обращается ко мне. Но я ведь не постучался и был абсолютно уверен, что он не слышал меня за дверью. Когда я стоял там, раздумывая, что делать, я услышал… не знаю, как это описать; что-то вроде шепота, приглушенного звука, который может издавать большая толпа людей, проталкиваясь вперед по дорожке.

– Не знаю, зачем я тогда открыл дверь. Я не хотел этого делать, но почему-то моя рука действовала совершенно непроизвольно. Я увидел…

Он дернулся в кровати и растерянно поднес руки к лицу.

– Продолжай! – напряженно прошептал Лэйзи.

– Вы мне не поверите, – смущенно сказал Терри, а потом вызывающе распрямился, – но это правда. Комната была лабораторией доктора. Окна были плотно зашторены. Но свет исходил от металлического стеллажа с длинными лампами. Это был странный, туманный фиолетовый свет. И на его фоне силуэтом стоял доктор, спиной ко мне.

– Сначала мне показалось, что он в комнате один. Потом, стоя в оцепенении, я увидел, что пятно туманного фиолетового света похоже на огромную дверь. И я увидел, что внутри света что-то движется. Оно было похоже на фосфор в воде, двигалось беспрестанно, беспорядочно. Я смотрел на все это как завороженный. Именно оттуда доносился диковинный, шепчущий звук. Затем я начал различать формы – смутные, растворяющиеся, меняющиеся. А когда свет стал ярче, я различил лица, которые, казалось, прижимались к закрытому окну.

– Доктор вскинул руки, как бы отгоняя что-то.

– "Нет-нет!" – снова закричал он. – "Вы не должны входить! Здесь и так много зла – слишком много уже было сделано…"

– Затем он повернулся и увидел меня. Он издал странный, похожий на животный стон и упал спиной на один из длинных столов, покрытых пробирками.

– "Уходите, – прошептал он, – уходите, пока не поздно! Я не могу долго держать их на расстоянии… я не могу выключить лучи, и чем сильнее будет свет, тем легче им будет войти… Уходи, уходи скорее".

– Но я не ушел. Я просто стоял и смотрел на него и на вихрь туманного фиолетового света, который, казалось, становился все ярче и ярче. Этот шипящий, давящий звук казался все громче… все ближе…

– "Что ты наделал?" – спросил я его наконец. Не знаю, зачем я это сказал – возможно, чтобы сохранить рассудок. Он закрыл лицо руками.

– "Я принес в мир разрушение! сказал он своим странным, дрожащим голосом. Я, который хотел быть благодетелем человечества, но сделал вот это!" – Он протянул руку к двери, залитой фиолетовым светом. – "Я долгое время пытался установить связь между миром живых и мертвых. Годами я экспериментировал со световым лучом, который мог бы стать дверью, проходом между миром материальных вещей и астральным миром неведомой природы. И вот – в его голосе послышался вымученный стон – мне это удалось. Смотрите! Вот дверь в другой мир! Смотрите, как они толпятся у нее, заглядывая внутрь! Но чего я не предвидел, чего не мог предугадать, так это того, что мой вход будет полезен в первую очередь приземленным сущностям – духам, которых удерживает здесь жажда мести или желание низких и злых вещей. Откуда мне было знать, что они окажутся настолько сильны? Другие же идут дальше! Но эти сущности, жаждущие того, что составляло их земную жизнь, – ах! Они одолевают меня! Когда первый развоплощенный дух вошел в эту дверь, я был вне себя от радости. Первый… и второй! Откуда мне было знать?"

– Я почувствовал, как мое лицо стало горячим от ужаса.

– "Мясник и Тито?" – сумел спросить я.

– "Да, да, те двое!" – задыхаясь, проговорил он. – "Мертвые, но живые! Сохранившие свои ужасные черты, свои неутоленные желания мести и беспричинной резни! Несут разрушения в мир живых людей! Когда я увидел, что натворил, то попытался погасить луч. Но мне это не удалось. Он является связующим звеном между известным и неизвестным. Он питается вибрациями внешней субстанции. Мне удалось лишь ослабить его в той мере, в какой он был связан с материальным миром. На некоторое время я заблокировал проход. Но я создал нечто, что не могу уничтожить. Я не знаю ничего, что могло бы…"

– Он внезапно остановился и провел руками по волосам.

– "Да, да," – услышал я его бормотание, – "это может сработать – это едва ли возможно…"

– "Но Мясник и Тито!" – сказал я ему полушепотом. – "Они все еще на свободе?"

– Он повернул ко мне лицо человека, страдающего в аду.

– "Там, внутри" – сказал он, указывая на дрожащий, пульсирующий, переливающийся свет, – "они должны возвращаться, чтобы восстанавливать силы – это как пловец, который должен выходить на сушу, когда он выдохся, – но они снова выйдут – они все выйдут! Вы понимаете, что это значит? Это значит, что мир будет наводнен злом, ужасом, страшными разрушениями! Я не смогу им помешать, если только…"

– Я попытался заговорить, но не смог. Клубящийся свет становился все ярче. Вихрь лиц – злобных, зловещих лиц – руки, тянущиеся к свету – ужасные скрюченные пальцы, пытающиеся найти щель – тела, прижимающиеся прижимались все ближе и ближе. Свет был похож на прозрачный занавес из плотного, непрочного материала, который мало-помалу поддавался сильному, настойчивому давлению сзади.

– Впереди этой ужасной толпы злобных существ я увидел искаженное лицо Мясника – он смотрел на меня и бился о барьер пурпурного света…

– И снова я услышал голос доктора, перешедший в крик.

– "Нет-нет, вы не должны приходить, вы не должны, я говорю вам…"

– Я увидел, как он потянулся к какой-то бутылке с химикатами. Затем я развернулся и бросился к телефону. Не знаю, что я говорил – похоже, я был практически безумен. И пока я говорил, я услышал грохот. Я попытался бежать, но тут раздался взрыв, и что-то ударило меня. Это последнее, что я помню.

Мы молча смотрели друг на друга. Терри опустился на подушки, слабый и измученный. Я не мог подобрать слов. Я не мог насмехаться, но и не мог заставить себя произнести хоть слово согласия. Это было слишком запредельно, слишком абсурдно.

Но вера Лэйзи в Терри была непоколебима. Его глаза сияли необыкновенным блеском.

– Черт возьми! – воскликнул он наконец. – Что за история с медвежатами!

Терри бросил на него усталый, полный благодарности взгляд.

– Ты все сказал, парень, – заметил он с прежней веселостью, – и, как все самые грандиозные и лучшие истории в мире, она никогда не увидит света в печати!

Но в этом он был неправ. Ибо я, Николас Брунна, взял в руки перо, и свою репутацию, и написал ее. Нет никаких доказательств, кроме слов Терри и того факта неизмеримого облегчения, что Трехпалого Мясника и Тито Морони никто и никогда больше не видел.

1926 год

Психомашина

Аммиа́н Марцелли́н

Это рассказ об изобретении, превзошедшем все чудеса двадцатого века, о самом венце и кульминации этого славного века – изобретении, которое сначала привело человечество к невероятным высотам, а затем превзошло его могущество, уничтожило его рассудок и низвергло человечество в варварство и убожество настоящего времени. В настоящее время это изобретение утрачено и проклятие той эпохе, которая заново откроет его! Этот отчет написан как предупреждение на будущее, если когда-либо, по милости премудрого Провидения, у нас, жалкого остатка человечества, будет это будущее.

Есть одно устройство, которого может стать слишком много. Со всех деревьев в саду науки человек пусть ест много, но от этого дерева он не должен есть, иначе он непременно умрет.

Сначала необходимо дать краткое объяснение образа мысли человека того времени. Огромный успех людей в области материальных вещей впервые в истории убедил их в том, что во Вселенной нет ничего сверхъестественного, что все сущее, включая жизнь, может быть понято механистически и проанализировано в соответствии с механическими законами. Они не допускали никаких исключений из этого правила. Как их врачи применяли законы химии к жизни и смерти, точно так же, без колебаний, их психологи применяли законы другого рода даже во взглядах на бессмертие и ко всем проявлениям человеческого разума. Они говорили, что разум в не меньшей степени, чем тело, является машиной, и они исследовали детали этого механизма так же бездушно, как и детали любой другой машины. Эти идеи были обычным делом для любого научно образованного человека того времени.

В 1927 году молодой немец Генрих Шмидт, или Смит, перебрался в Америку и сменил имя. Он был небольшого роста, с голубыми глазами и светлыми волосами, и носил те приспособления, которые они называли очками. В его кожаной сумке лежали дипломы и верительные грамоты известного Йенского университета, а за его светлыми глазами скрывались привычки к терпеливости и крайней скрупулезности, которые подняли нацию не обладающую особым природным вдохновением в первые ряды по научным достижениям.

Он пошел работать в концерн по производству арифмометров, изобретая рычаги и эксцентрики, и вскоре достаточно американизировался, чтобы построить небольшую мастерскую у себя на чердаке и заниматься исследованиями, которые не имели никакого отношения к его работодателю.

В нью-йоркском метро, этом плавильном котле, где ингредиенты смешивались простым методом высокого давления, Смит обнаружил, что тычет пуговицами своего пальто в грудь молодой девушки. Он так старался собраться с силами, хотя и безуспешно, и был так расстроен и извинялся, что девушка из любопытства проехала на три остановки дальше от своего пункта назначения. Для нее он был новой разновидностью мужской особи. Что касается Смита, одинокого в чужой стране, то он мог бы увлечься любым симпатичным личиком. Он быстро влюбился в нее по уши и записал все это в свою записную книжку рядом с записями по реакциям селена при высоких температурах и своим дизайном клавиши для ластика пишущей машинки.

Примечания