Там, где пахнет лопухами. Повесть

Дизайнер обложки Юлия Фирсова

© Алекс Лоренц, 2024

© Юлия Фирсова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-5554-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1984

Трое бежали, шлёпали по раскисшей дороге от институтской спортплощадки вниз – мимо недавно срытого экскаватором глинистого обрыва к овражной тропинке на родник. Впереди семимильными прыжками неслись Лёшка, двенадцать лет, и Ванька, девять лет. За ними частил, едва поспевал маленький щуплый Мишка, шесть лет. Задыхался, умолял подождать, не бросать его. Чуть не плакал – не давала удариться в отчаянные рыдания лишь нужда бежать, бежать, бежать изо всех сил, не потерять из виду этих двоих.

В тот дождливый день холодного лета Мишка заскучал сидеть в четырёх стенах и упросил-таки маму отпустить его погулять. Во дворе повстречал Ваньку с Лёшкой. Кто-то из этих двоих предложил: а пойдёмте, мол, на родничок. И они втроём отправились туда – через проспект Станке-Димитрова, через территорию инженерного института – и дальше в овраг Нижний Судок, по петляющей в зарослях тропинке мимо прячущихся в кустах дач.

Лило как из ведра. Но разве мог проливной дождь остановить юных авантюристов? Этим даже ураган нипочём.

Мишка никогда раньше тут не бывал. Без взрослых он вообще редко забирался дальше школы, что от дома за детским садом. Разве что пару раз тайком бегал к заброшенной котельной – мать надрала бы задницу, если б узнала.

Сначала они просто шли. Потом Лёшка хитро скривил рожицу, что-то шепнул на ухо Ваньке. Тот заговорщцки ухмыльнулся. Оба недобро покосились на Мишку. Он ничего не заподозрил. Но всё меньше понимал, в какую сторону они удаляются от дома. Сам он, может быть, и нашёл бы путь обратно, но всех поворотов и закоулков, конечно, не запомнил. Было бы страшно остаться одному здесь – среди незнакомых общежитий, зарослей, тропинок, бесчисленных дач…

Старшие знали: Мишка до смерти перепугается. На то и был подлый расчёт. Они сорвались с места и побежали – по узким асфальтированным дорожкам, потом по скользкой овражной тропке, мимо дачных домиков и кривых заборов. Мишка едва поспевал, работал ногами изо всех сил.

Тропинка вывела их на тихую улочку пятиэтажек. Вокруг ни души, а где-то далеко-далеко шумят по мокрому асфальту колёса автомобилей. Это место мальчонка тоже видел впервые.

Улица плавно спускалась вниз. Пятиэтажки сменились частными домами, растрескавшийся асфальт – расхлябанной грунтовкой. С обеих сторон потянулись два одинаковых дощатых забора – Мишке они тогда показались высоченными. Были они совершенно глухие, поверх стыков досок прибиты ещё доски, чтоб ни щелки не осталось.

Там, где кончалась асфальтированная улица, справа стояли решётчатые ворота. На них гнутая жестяная табличка с корявой надписью краской по трафарету. Прочесть Мишка не успел – иначе отстал бы от старшаков, которые вихрем неслись под горку.

Зажатая меж двух одинаковых заборов дорога повернула плавно, но загнанный Мишка не справился с управлением – поскользнулся, упал. Колени и локти вспахали чавкающую грязь. Весь перепачканный, он кое-как, поскальзываясь, поднялся. Старших уже след простыл. Заборы тянулись, тянулись, тянулись. Серый, местами почернелый нетёсаный горбыль слегка кренился в сторону дороги, нависал над ней и над Мишкой – дошколёнком, который очутился чёрт знает где и совсем не помнил, какими стёжками-дорожками возвращаться домой.

Он всхлипнул. Заплакал. Слёзы смешались со струями воды, что стекали на лицо с мокрых волос. Сделал пару шагов дальше по дороге. Остановился.

Нет, этих он уже не нагонит. Безнадёжно отстал. Надо попробовать отыскать обратный путь самому. Шлёпая тяжёлыми от влаги ботинками по грязи и лужам, побрёл в обратном направлении. Ноги гудели от усталости. Мышцы горели, словно их прижали к раскалённой батарее. В горле першило.

Мишка выдохся.

Сквозь барабанную дробь дождя по грязи, траве и листьям послышалось металлическое клацанье. Только теперь Мишка заметил в заборе дверь. Была она сколочена из такого же шершавого, сучковатого горбыля, как и сам забор, – потому почти с ним сливалась. Когда видишь такую дверку, кажется, будто её никто никогда не открывает. Будто она вообще не открывается. Перед ней ещё и трава высокая, давно не вытаптывали. Здоровенные лопухи – побитые утренним градом и оттого терпко-пахучие.

Дверь приотворилась. Мишка поначалу ничего толком не разглядел – лишь чёрную тень, что заполнила узкую щель. Ни глаз, ни лица. Зато притаившийся за дверью хорошо видел мальчонку. Какое-то время разглядывал, пока тот шёл мимо.

– Мальчик, – произнёс писклявый, кукольный голосок, – а мальчик. Поди-ка сюда.

Он ускорил шаг, не стал ничего отвечать. Не сводил глаз с дверного проёма. Там стояла девочка постарше Мишки. Почему-то от её вида мальчонке стало не по себе. Что-то в ней было пугающее – Мишка так и не понял что: он это скорее чувствовал, чем видел.

– Не бойся, мальчик. Подойди. Давай-ка!

Нет, он не собирался подходить. Дулю с маком.

– А ну иди сюда, паршивец! Живо!

Мишка позабыл об усталости и задал такого стрекача, какого не задавал даже во время физкультурных эстафет. Следом ему неслись злобные проклятья. Скоро они затерялись далеко позади.

Замаячили деревянные домики, а за ними сквозь сырую мглу проклюнулись очертания пятиэтажек.

Он вышел к той тихой улочке, ниже которой тянулись глухие заборы. Прочёл по склада́м надпись на гнутой жестяной табличке на воротах: «Садовое товарищество им. М. И. Калинина». Вот оно как. Вот что за этими заборами. Дачи.

Куда дальше?

Направо. На узкую стёжку, что петляет по овражным зарослям. Мишка во все глаза высматривал поворот на тропинку, но тот никак не хотел отыскиваться.

Улица тянулась и тянулась. Белые буквы на тёмно-синих табличках гласили: «Пер. Осоавиахима». Кто он такой, этот Осоавиахим? Наверное, герой-революционер… Мишка тут же позабыл эту фамилию – больно уж мудрёная. Дома потянулись совсем незнакомые – значит, поворот на тропинку всё-таки пропустил. Зато есть перекрёсток с другой улицей, из частных домов. Узкая улочка прямая, далеко просматривается, ведёт туда, куда Мишке нужно, – домой. По крайней мере, в верном направлении. Скорее всего…

«Ул. Рославльская», – гласили таблички. Тоже язык сломаешь.

Он шёл и шёл, а вокруг ни души. Домишки, палисадники, деревянные штакетники сменяли и сменяли друг друга. Впереди замаячили знакомые очертания хрущёвских пятиэтажек там, где начинался проспект Станке-Димитрова. Там, где Мишкин дом.

Он обрадовался, хотя идти было всё ещё неблизко.

Рославльская нырнула вниз, потом взмыла вверх – домики сменились гаражами. Дядька в дождевике ковырялся в капоте «жигуля». Услышал шаги – повернул голову посмотреть, кто идёт.

– Ты почему это под дождём колобродишь, а?! – по-доброму пожурил он Мишку. – Да ещё и без головного убора! Да ещё и в гаражах! Тебя как мамка с папкой-то отпустили, а?! А ну марш домой! Ишь!

Мальчик промолчал, ускорил шаг.

– Охламон эдакий, – бросил вслед мужчина.

Мишка ненадолго потерял из виду хрущёвки на Станке-Димитрова, но гаражи быстро кончились – дорога вывела его к тупичку, где расположились мебельный магазин и троллейбусное депо. Это место он хорошо знал.

Пересёк одну проезжую часть, вторую. Дворы. Вот и свой.

Лёшка и Ванька, промокшие и перепачканные, но весёлые, околачивались под козырьком подъезда. Смеются, черти. Радуются, что гадко подшутили над маленьким.

Заметили Мишку, приумолкли.

– Миш, а ты тут как оказался?! – деланно удивился Лёшка.

– Пришёл, – буркнул мальчонка.

– Миш, а ты знаешь, где мы? – спросил Ванька.

– Ну?

– Не зна-а-а-а-а-аешь?! – состроил удивление Лёшка.

– Ну?

– Мы в Москве, Миш.

– Бреши больше. – Мишка хоть и маленький, но не такой уж несмышлёныш, чтоб купиться на подобное.

– Да правда! Бля буду!

– А чего тут всё такое же, как у нас?

– Не веришь – не верь. Твои проблемы, – нахохлился Лёшка.

– Щас я поднимусь к себе – там моя мама. Никакая это не Москва! Дураки!

– Сам дурак.

– Иди-иди, дурак. Нету там твоей мамы – увидишь.

– Ну и пойду!

– Ну и иди, дурак.

Мишка зашёл в затхлый подъезд, стал подниматься. Старшаки – за ним.

На первом этаже щёлкнул замок, приоткрылась дверь. Высунулась веснушчатая рожица Саньки – Мишкиного ровесника. Мама его не жаловала, называла «хитрожопым».

– Сань! – сказал Лёшка. – Этот дурак не верит, что мы в Москве. Скажи ему.

Санька быстро ухватил суть дела и подыграл:

– Да, Миш. Мы правда в Москве.

Мишка усмехнулся:

– Умгу, умгу! А ты чего тут тогда делаешь? В чужую квартиру залез, что ль?

Он понимал, что его неумело дурят, но они никак не сдавались – и к Мишке стало закрадываться подозрение: а вдруг они вправду привели его в Москву… и никакой мамы наверху нету?

– Саня просто переехал, – шустро нашёлся Ванька.

– Умгу-умгу, – продолжал усмехаться Мишка, хотя необъяснимое подозрение всё нарастало.

Он стал подниматься по лестнице, а трое хитро лыбились вслед.

– Идите вы в жопу, – сказал он напоследок.

– Да иди ты сам в жопу, дурак! Псих! Аналитик!

– Сами такие.

Он поднялся к себе на четвёртый этаж. Своя дверь. Каждая трещинка знакома, каждый бугорок. Достал из-под рубашки ключ на захватанной верёвочке. Отпер. Зашёл в свою прихожую.

На кухне аппетитно скворчала сковородка. Пахло вкусно.

Шаги. Мамины.

Вышла из кухни ему навстречу. В руке лопатка для жарки блестит жиром.

– Сынок, ты отчего такой чумазый? – спросила мама.

1996

– Чего именно тот посёлок? – спросил Ванька и шумно хлебнул пива. Он всё ещё не принимал всерьёз затею, что озвучил Мишка. Думал, друг ведёт обычные свои досужие разговорчики и от слов к делу переходить не собирается.

– Посёлок закрытый. Общая калитка на замке, а вокруг забор глухой, – объяснил Мишка. – Не просто так это всё. Было бы нечего прятать – не прятали бы.

– Ну и на хрена? Это ж подсудное дело. Уголовку захотел схлопотать? – Ванька поправил очки и вопросительно уставился на младшего товарища.

– Пф-ф-ф! – фыркнула Верка. – Да какая там уголовка! К моему деду на дачу сколько раз вламывались то по осени, то по зиме. Окно вынут – вынесут всё до последней лопаты. Сколько у ментов пороги ни обивал, сколько заявы ни строчил – придут, посмотрят, а дальше сплошные отписки. Никто не почешется даже. – Она взяла Мишку за руку, как бы показывая: я любимого, мол, во всём поддержу.

Помолчали немного.

– Понимаешь, Ванька… – вздохнул Мишка. – Вот тебе охота в этой нашей дыре гнить до седых мудей? Охота, а?

Ваня пожал плечами.

– Молчишь – значит, тоже хочешь отсюда сдриснуть.

– Да не хочу я… – стал было вяло отпираться старший друг.

– Хочешь-хочешь, ещё как. И только выпадет шанс – сдриснешь как миленький. Ты вот на фига в институте учишься?

Тот пожал плечами и сказал неуверенно:

– Корочку получить, как все… для чего ещё… а там поглядим.

– И кем ты после своего журфака тут будешь работать? Мы ж в деревне, дядь! Какая в жопу журналистика! В газету «Брянский рабочий» пойдёшь за копейки пахать, аллё?

Ванька снова пожал плечами, на этот раз ничего не сказал.

– Перспектив тут нету, – встряла Верка, чавкая жвачкой и затягиваясь сигаретой.

– Вероничка дело говорит, – подтвердил Мишка, тоже закуривая.

– А в Москве вашей что?! – вспылил Ваня. – Ну сва́лите вы туда – и чего дальше?! Думаете, вас там прям ждут?! С распростёртыми объятиями?! С хлебом-солью? Да ни хрена подобного! Там таких как вы, олухов из провинции, и так навалом. Будете в палатке торговать на вокзале, вкалывать на кавказцев.

– Москва – город большой. Там возможности, перспективы! – веско возразил Миша. – А тут всё скоро повымрет, ничего не останется!

– Ну и какие возможности да перспективы после твоего ПТУ? – зло усмехнулся Ванька. – Слесарь третьего разряда? Ха-ха! А у тебя, Вер? Швея-мотористка на подпольной фабрике по пошиву пододеяльников? – Он рассмеялся в голос.

– Мы бизнес откроем, – сказал Мишка. Впрочем, уже не так уверенно. Как-то даже робко.

Ванька рассмеялся звонче прежнего.

– Хуизнес, – сказал он.

Уставились в пыль под ногами, помолчали.

– Вань, а Вань, – сказала наконец Верка, откинула со лба белокурую прядку.

– Чего?

– Тебе деньги нужны, а?

Деньги были нужны. Когда учишься очно, на работу толком не устроишься. И на заочку не переведёшься – тогда отсрочка от армии сгорит, загребут тут же, одним днём. В армию Ваня не хотел – подохнуть в Чечне ни за что ни про что, как Лёшка, совсем не тянуло. Война вроде бы закончилась, но кто сказал, что завтра не полыхнёт снова. Да и в мирное время два года провести у чёрта на рогах, не принадлежать самому себе… нет, такое не по Ваньке. У него оставался год учёбы, чтоб разузнать, какому врачу дать «на лапу», чтоб заполучить липовую категорию. Только вот давать на эту самую лапу было нечего. Ванькина семья была такая же бедная, как у Мишки, Верки, Лёшки-покойничка. Как почти у всех ребят на квартале, за редким исключением.

Год. Остался год. Даже меньше. Сейчас октябрь. Летом защита диплома, а уже в начале осени наверняка повестка. С голой жопой особо не отвертишься – придётся отдавать долг родине: топтать бессмысленно плац изо дня в день, сносить издевательства «дедов»… а может, гнить в сыром окопе под огнём моджахедских пулемётов. Дерьмо дерьмовое…

– Деньги-то нужны, – нехотя признал Ванька.

– Во-о-о-о-от, – одобрила Верка. – А там они есть.

– Тебе-то откуда знать?

– Думаешь, мы просто так всё про посёлок Калинина талдычим? – поддразнивала она. – Мы тебе про самое главное сначала говорить-то не хотели. Мало ли – вдруг ты нас сдашь.

– Кто, я?! – возмутился Ванька.

– Сказать ему или пошёл он в жопу? – тихо, но так, чтоб слышал колеблющийся старший товарищ, спросила Верка у Мишки.

– Ну скажи, чего уж, – буркнул тот.

– А он нас не сдаст?

– Да не…

– Короче, Вань. У сослуживца моего деда там дача. И он моему деду по большому секрету брякнул, что под полом там сумка с долларами.

– Сослуживец твоего деда тоже военный, да? – спросил Ванька.

– Ну да. Логично же.

– Это откуда ж у советского военного сумка с долларами?

– Продал квартиру в Москве, в центре. По наследству от брата досталась.

– Ага-ага. А чего это он твоему деду на эту тему вдруг разоткровенничался?

– У него рак, у этого сослуживца. Туда-сюда помрёт. Дочка его, как он говорит, непутёвая, пьющая. Он ей не сказал про московскую хату. Попросил деда, чтоб в случае его смерти за дочкой приглядел, выделял ей деньги по чуть-чуть.

– И с чего вдруг он так уверен, что дед твой те денежки не прикарманит?

– Это ж офицеры советской армии. Люди слова и чести.

– Ладно. Он человек слова и чести, а ты, его внучка, решила бабки скоммуниздить, так?

– Ну да.

– Совесть не подгрызает, не?

– Нет, – стальным тоном ответила Верка. – С чего бы вдруг? На кой чёрт той сраной алкоголичке баксы? Она ж их всё равно пропьёт. А мы с Мишуткой хоть в дело пустим.

– С волками жить – по волчьи выть, время такое, – подытожил Мишка. – Капитализм, каждый за себя.

– Ну хорошо, пусть так, – держал оборону Ванька. – Ко мне-то вы зачем с этим пристали? С чего вдруг уламываете так настырно? Какой вам интерес со мной делиться?

– Да страхово как-то вдвоём, – честно признался Мишка. – А втроём уже не так страхово. К тому же ты поц свойский, надёжный. Я тебя чуть не с рождения своего знаю.

– Да брось ты, Вань, свою мораль грёбаную! – сказала Верка. – Заимеем кучу денег. Ты от армии откупишься, мы с Мишкой уедем. Ручкой тебе с поезда помашем – и дело в шляпе. Дальше мы своей дорожкой, ты своей.

– Вань, тебя никто не заставляет становиться профессиональным домушником, – добавил Мишка. – Всего-то разок залезть на дачу, вскрыть пол, забрать сумку с долларами – и дальше можно как-то барахтаться. Стартовый капитал, так сказать. Баксы – ты только подумай! Ты их хоть раз в руках-то вообще держал?

– Нет…

– Во-о-о-о-от. А тут будет у тебя прорва зелёных. Поднимешься! Может, тоже куда рванёшь. За бугор.

– В Америку, – поддержала Верка.

– Вот-вот. Давай! – распинался Мишка. – Всего разок! Мы ж не со скуки и не от злобы, а чтоб зажить по-человечески. У меня тоже в ПТУ последний год. Я тоже в армейку не хочу, не сдалось оно мне даром. Тут военкомат быстро за жопу возьмёт, а в Москве затеряюсь – не сыщешь днём с огнём. Но на это деньги нужны. Билет, жильё какое-никакое снять, что-то начать делать.

– Вань, соглашайся, – уговаривала Верка. – Ты нам нужен. В обиде не останешься, выручку делим поровну на троих.

Ванька сидел и смотрел, как тёплый ещё октябрьский ветер срывает с клёна жёлтые листья. Обрывает пучок за пучком – словно курицу ощипывает. На спортплощадку за школой, где отучились все трое, опускался хрустальный осенний вечер. Безмятежный. Как будто бы даже и не так безнадёжна эта жизнь.

– Когда? – спросил Ванька.

С неделю они вечерами после учёбы отирались у садового товарищества имени Калинина и в окрестностях – наблюдали, присматривались. Общие ворота всё время были заперты на амбарный замок, калитка тоже. Никто не приходил, никто не уходил. Посёлочек спал крепким сном. Сквозь решётку ворот просматривалась главная улочка-линия, что змеилась вглубь и терялась в пожухлой растительности. К ней прилепились дачные домики, построенные по принципу «я тебя слепила из того, что было».

Глухой общий забор из горбыля – такой же, как десять-пятнадцать лет назад – тянулся, словно ряд гнилых зубов, вдоль оврага, дальним концом закруглялся за маленькой кочегаркой, которой давно не пользовались. Забор на другой стороне грунтовой дорожки местами прогнил. В проломах виднелись непролазные заросли да горелые постройки. Наверное, тоже часть товарищества, теперь полностью заброшенная.

Время сбора назначили на двенадцать ночи. Маршрут – от дома к инженерному институту, оттуда через овраг по тропинке сразу в самый низ переулка. Если вокруг чисто – перелезть ворота. Они хоть и высокие, но решётка удобная – словно специально для лазания. Если дело пройдёт гладко, сматывать удочки тем же путём: перелезть ворота, по тропинке пересечь овраг, мимо инженерного института домой. Ну а если что не так – рвать когти по дачам к длинному забору из горбыля. Перелезть, спуститься по деревянной лестнице в Судок, подняться по противоположному склону в центр города.

Погода между тем совсем испортилась. Пришла настоящая осень. Выл колючий ветер, моросил ледяной дождь. Это оказалось на руку – в такую пору уж точно никому не стукнет в голову ночевать на даче.

К полуночи городские улицы опустели. Редкое такси проносилось по проспекту, редкий пьяница ковылял на ватных ногах домой или в круглосуточный магазинчик разжиться добавкой.

Мишка, Верка и Ванька встретились, как условились, у детского сада. Молча добрались до оврага, пересекли его по извилистой тропинке и оказались у переулка Осоавиахима. На какое-то время пришлось затаиться за разлапистыми кустами напротив ворот посёлка. Под уличным фонарём двое подвыпивших мужичков вели неспешную беседу – посмеивались, жестикулировали, делились воспоминаниями. Уходить не спешили.

– Вашу мать, валите уже по домам! – прошипел сквозь зубы Мишка. Верка прижалась к нему и мелко дрожала.

– Холодно, – пискнула она.

– Я тебе говорил одеваться теплее! – рыкнул Мишка. – А ты в лёгонькой курточке попёрлась. И без шапки.

– У меня другой куртки нету! Дай денег – куплю себе шубу норковую! – огрызнулась она.

– Потише вы, блин! – осадил их Ванька. – Ещё не хватало, чтоб нас засекли.

– Ну засекут – и что? – с вызовом бросил Мишка.

– И правда – что такого? – передразнил Ванька. – Подумаешь, три человека среди ночи под дождём ныкаются в кустах! Обычно люди именно так себя и ведут!

Он достал сигарету, спички. Коробок слегка отсырел в кармане – подкурить удалось с пятой попытки, не без помощи какой-то матери.

– Ванечка, знаешь, что такое курить по-солдатски? – Верка сверкнула на него гневным взглядом.

Тот не понял – вопросительно уставился на нее, выпустил дым.

– Ладошкой папироску прикрой! – пояснил Мишка почти в полный голос.

– Вы меня раздражаете, – сказал Ванька. – Я, пожалуй, домой. – Он в три затяжки скурил сигарету, отщёлкнул бычок в траву. – Счастливо оставаться.

Только сделал шаг – Мишка поймал его за ворот куртки, дёрнул.

– Куда собрался?! А ну стоять!

Тот вырвался, ухватил младшего товарища за грудки, встряхнул хорошенько.

– А ты не командуй, щенок! Ишь, раскомандовался. – Ещё раз встряхнул его так, что зубы клацнули. Отпустил. – Я домой.

– Не советую, – холодно сказала Верка. – Тебе же хуже.

Ванька остановился, уставился на неё.

– Ну-ка? Чего это?

– А того, что пойду к твоей мамаше-сердечнице и расскажу, как ты нас подбивал грабануть дачу!

– Я не…

– Подбивал-подбивал. Мы-то совсем ещё зелёные, юные, почти что дети. Ты старше на четыре года. Что тебе стоит мелюзгу уломать. Ты ж у нас авторите-е-е-ет, не хрен собачий!

«Ну сучка!» – подумал Ванька. В глазах потемнело от бессильной злобы. Хитрожопая стерва сразу нащупала, на какое больное место надавить! Далеко пойдёт!

Мать – с больным сердцем, два инфаркта. Если ей кто расскажет подобное о сыне – легко может схлопотать и третий.

Ваня молчал. Курил, сплёвывал, глядел в сторону. Что он мог возразить или противопоставить такому шантажу? Ничего.

Повисла пауза.

– Подумай о матушке, Ванечка, – произнесла наконец Верка издевательски.

– Глядите, уходят! – воскликнул Мишка.

Двое мужичков распрощались и разбрелись – один нетвёрдой походкой вверх по переулку, другой вниз, к оврагу.

– Пора, – скомандовал Мишка, когда оба скрылись из виду.

– А тут точно никто не сторожит? – с опаской спросил Ванька. Он понимал, что нет, но хватался за последнюю соломинку, чтобы сдать назад.

– Да не-е-е-е, – махнул рукой друг. – Какой на хрен сторожит! Мы тут неделю ошивались каждый божий вечер – заметили бы. Это ж обычный дачный посёлок.

– Обычные дачные посёлки на замок не запирают, – буркнул Ванька.

– Слушай, чё ты ссышь постоянно, а?! – зашипела на него Верка. – Раз уж впряглись – давайте доведём дело до конца.

– Всё, пошли, хорош сиськи мять, – прервал перепалку Миша.

Боязливо озираясь по сторонам, они приблизились к воротам.

Стали переглядываться, перетаптываться.

– Ну, чего встряли?! – зло прошипел Мишка. – Полезли!

Только теперь Ваньке пришло в голову: а ведь и ворота, и забор высоковаты – с наскока не перемахнёшь. Если вдруг придётся драпать… Он ощущал себя мышью, что глядит на мышеловку и вот-вот, дура эдакая, потянется к кусочку сальца, хотя прекрасно знает, что ничем хорошим это не кончится. Просто не может кончиться ничем хорошим.

Развернуться и уйти? Начхать на уговор? Плюнуть на Веркин подлый шантаж?

– Вон в том доме свет горит, – заметил Ванька.

В частном домишке напротив в окне мерцали пятнышки света от ночника.

Мишка и Верка уставились.

– Ну, горит и горит, – сказал Миша после недолгого раздумья. – И чё теперь? Полезли!

Он ухватился за прутья, стал карабкаться. Ворота зашатало из стороны в сторону. Железо натужно заскрипело. Загрохотала замочная цепь.

У Ваньки от страха помутилось в глазах.

– Слезай! – непроизвольно воззвал он к другу, который уже перекинул одну ногу через верх воротины.

– Рот закрой! – одёрнула его Верка и шлёпнула по руке ладонью.

Полезла следом за Мишкой.

Вероятно, сейчас твоя последняя возможность отказаться от опасной затеи. По ту сторону ворот шансов может и вовсе не остаться. Поймают – сядешь. А если и не посадят, позора всё равно не оберёшься.

…мама… больное сердце…

Пойти в отказ духу всё же не хватило. Он ухватился за шершавые, холодные, мокрые прутья, вскарабкался наверх.

Не надо было ввязываться. Сказал бы сразу: НЕТ – и всё. Ну а теперь молись, чтоб эта авантюра благополучно кончилась и хоть чему-нибудь тебя, дурака, научила.

Перебросил ногу. Перелез. Промахнулся мимо выступа. Ударился всем телом о воротину, повис на руках. Грохот прокатился вверх по переулку и вниз, в овраг. Ванька соскользнул на землю, едва не повалился. Очки слетели. Он опустился на карачки, принялся шарить в траве и грязи, но очки никак не отыскивались. А без них он ни зги не видел.

– Блядь, нас засекли! – голос Верки.