В роли адвоката Аркадий Михайлович Шмелевский освоился быстро. Участвовал поначалу в отлично знакомых ему трудовых спорах, в которых поднаторел ещё в бытность юрисконсультом предприятия, выступал по бракоразводным процессам, исключении имущества из описи…
Но стремился заняться делами уголовного характера, они представляли для него интерес не только и даже не столько с профессиональной точки зрения (в университете он учился на кафедре уголовного права), сколько с финансовой. Клиента для начала можно было запугать грозящими ему санкциями той или иной статьи уголовного кодекса и он, перепугавшись серьёзных для себя последствий, согласен будет заплатить сколь угодно большие деньги, чтобы не угодить за решётку или, по крайней мере, если тюрьма неизбежна, смягчить наказание.
Будучи весьма дотошным юристом, Аркадий Михайлович умел обнаружить некоторые нестыковки или откровенные прорехи в действующим законодательстве и мастерски использовал их, ставя порой в тупик судей и особенно милицейских следователей, умом не блиставших.
В уголовной среде за Аркадием Михайловичем вскоре закрепилась репутация дельного адвоката, к его услугам стали прибегать всё чаще. В этом своеобразном мире он стал известен под кличкой «Шмель».
Однако первое, что он сделал, как только был принят в гильдию адвокатов – подал на развод с осточертевшей ему до зубной боли Леночкой. Та разводиться желания не имела. Всё-таки статус замужней женщины её устраивал больше, чем разведённой. Пусть гуляет сколько угодно и с кем угодно, но официально – он её муж.
От упрямства с разводом Аркадий Михайлович отучил жену быстро, пригрозив, что устроит так, что их не только разведут, но и у неё отберут ребёнка! Это подействовало, сопротивляться разводу Леночка не стала, испугалась. Мало ли что может придумать этот крючкотвор-законник!
– Ты пойми, – миролюбиво говорил Аркадий своей теперь уже бывшей жене, когда они выходили из зала суда. – Мы с тобой птицы разного полёта, вместе нам не взлететь.
– Ты не птица, – усмехнувшись, возразила Леночка, счастливая уже тем, что ребёнок остался с ней, – ты – шмель, а шмели высоко не взлетают.
– Зато жалят больно, если что, – парировал Аркадий.
– И кого ж ты жалить собрался? Уж не меня ли?
– Того, кто встанет на моём пути. И потом, я шмель иного полёта, – самодовольно улыбнулся Аркадий. – Я взлечу так высоко, как пожелаю.
– Смотри крылышки не обожги.
– За меня не волнуйся.
– Была охота.
Впрочем, продолжать этот бессмысленный разговор у Аркадия Михайловича желания не было.
Выйдя из здания суда, он поймал такси и, удобно устроившись на заднем сидении, помахал стоявшей на тротуаре своей бывшей жене, радуясь, что более он её не увидит.
Распорядившись отвезти себя домой – Аркадий Михайлович жил пока на съёмной квартире у Речного вокзала, – он, благодушествуя, предался мечтам о будущей жизни, в которой не будет места всяким там Леночкам. И вдруг почему-то вспомнил одну музыкальную пьеску – может и не пьеску, но он именно так её назвал, – под названием «Полёт шмеля».
Давно, ещё учась в школе, он слышал, как Конкордия Николаевна, учительница пения, объясняла его приятелю и соседу по парте Марику Рубину, мечтавшему стать музыкантом, что самое важное при исполнении этой музыки (пьески?) – её стремительный темп и что такое подвластно исключительно виртуозному музыканту, каким ты, Марик, надеюсь, станешь, закончила пожилая учительница.
Подивившись этому непонятно почему пришедшему в голову воспоминанию, Аркадий Михайлович подумал, что раз блатные окрестили его «Шмелём» и, словно сговорившись с ними, Леночка тоже так его повеличала, то и он должен виртуозно исполнить свою партию, свой полёт и достигнуть… Но вот что он собирался достигнуть в этой жизни, он пока чётко не сформулировал, однако смутные очертания чего-то великого и достойного постепенно вырисовывались в его сознании.
…Аркадий Михайлович обожал выступать в суде, здесь он чувствовал себя, как артист на сцене, к которому приковано внимание публики. И хотя публики этой зачастую было катастрофически мало – семь-восемь рядов деревянных скамеек, находившихся в зале заседаний, и те не всегда были заполнены, – это отнюдь не мешало ему произносить убедительно-красивые речи в защиту своих клиентов. Особенно приятно было щёлкнуть по носу кого-нибудь из своих бывших коллег, юрисконсультов предприятий, заводов и – т.п.
Однажды Аркадию Михайловичу довелось защищать ведущего инженера одного из московских заводов, уволенного по сокращению штатов. Директор этого завода, эдакий удельный князёк, как описал его инженер, вёл себя так, будто завод являлся его наследственной вотчиной, где он, абсолютный хозяин, имеет полное право казнить или миловать любого работника, будто они его крепостные. Увольняя ведущего инженера, место которого ему потребовалось для своего протеже, он не счёл нужным создать хотя бы видимость законности увольнения. Думал, наверно, что его «хотелка» является обязательной не только для суда, но даже для адвоката. И юрисконсульт завода, расфуфыренная, надменная особа средних лет, не сделала труда оформить увольнение в соответствии с действующим КЗоТ: видимо, тоже решила, что одного её присутствия в суде будет довольно, чтобы отказать в иске бывшему ведущему инженеру.
Аркадию Михайловичу достаточно было продемонстрировать в ходе судебного заседания два штатных расписания: одно действующее до увольнения ведущего инженера, другое – после. Они оказались совершенно идентичны.
– Так о каком же увольнении по сокращению штатов может идти речь, если никакого сокращения штатов, как видно из представленных документов, фактически не было? – снисходительно улыбнулся Аркадий Михайлович, глядя на испуганное лицо особы с завода, спешно перебиравшую какие-то бумажки на столе.
Суд восстановил ведущего инженера на работе и обязал завод выплатить ему все причитающиеся за вынужденный прогул суммы.
Такие лёгкие победы приносили Аркадию Михайловичу моральное удовлетворение, но не деньги.
…Этого не молодого мужчину отчасти было жаль даже такому холодному и циничному человеку, каким становился Аркадий Михайлович Шмелевский.
Викентий Павлович Озоликов, мягкий, интеллигентный человек, врач по профессии, сколь мог часто навещал свою престарелую мать, жившую в старинном русском городе Суздале, откуда и сам был родом. Там, в один из своих визитов, он и познакомился с Галиной Сташновой, местной уроженкой, имевшей семилетнюю дочь-инвалида, сызмальства страдавшую дисплазией тазобедренных суставов. К приезжей московской знаменитости и отправилась Галина, узнать, можно ли она, эта самая знаменитость, излечить тяжкую хворь её дочери или же ей на роду написано оставаться калекой? Были и другие соображения, толкнувшие Галину ближе познакомиться с Викентием Павловичем.
Викентий Павлович был офтальмологом и о степени сложности заболевания Глаши ничего сказать по существу, разумеется, не мог. Но посоветовал Галине не отчаиваться и приехать с дочкой в Москву, где он покажет ребёнка соответствующему специалисту, одному из своих хороших друзей.
– Москва-то она, Викентий Павлович, кусается, – раздумчиво ответила Галина. – У нас таких денежек нетути, чтобы по столицам разъезжать да и остановиться там даже на пару дней…
– Ну, это вещь поправимая, – заявил сердобольный доктор, и предложил на это время пожить у него.
Галина, быстро сообразив, какую выгоду можно извлечь из этого предложения, тотчас согласилась, рассыпавшись в благодарностях, и даже слезу пустила. И в первый же день пребывания в квартире Викентия Павловича ловко соблазнила его.
Как порядочный человек, он сделал Галине предложение, от которого она, помявшись для приличия, не отказалась: ей давно хотелось вырваться из провинции и жить в большом городе. А уж в Москве – и подавно!
Викентий Павлович и сам не ожидал, что всё случиться таким образом, что его одинокую холостяцкую жизнь войдёт не только молодая жена – Галина была почти на двадцать лет моложе, – но и приёмная дочь. Поразмыслив, написав письмо матери, чьим мнением дорожил, понял, что поступил правильно, мама его поддержала. Женат, несмотря на свой возраст (шестой десяток подходил к финишу) он не был ни разу, детей тоже не имел. Конечно немного смущала разница в возрасте… Но что ж, бывает и такое.
Эту историю Викентий Павлович рассказал адвокату Шмелевскому будучи уже заключённым Бутырской тюрьмы. То, что происходило после, Аркадий Михайлович знал, возможно, даже лучше своего клиента.
Изначально Викентий Павлович был клиентом Розы Семёновны, однако она слегла с инфарктом, успев перед госпитализацией попросить Аркадия Михайловича взять у неё дело Озоликова и помочь ему, ставшему жертвой преступного оговора, в чём была не только искренне убеждена, но и уже сделала первые шаги к разоблачению этой грязной аферы.
Аркадий Михайлович вступил в дело, когда уже в отношение Озоликова была выбрана весьма жёсткая мера пресечения – заключение под стражу.
Ознакомившись с делом и встретившись с убитым несправедливостью Викентием Павловичем, Аркадий Михайлович согласился с выводами Розы Семёновны в отношении невиновности подзащитного. И хотя имевшиеся факты говорили об обратном, Аркадий Михайлович решил доказать, что в этом гладко выстроенном деле не всё так уж безоблачно, как хотелось бы следователю, тем более Аркадий Михайлович обожал ставить на место этих неумех от юриспруденции.
Галина не сразу пошла на контакт с адвокатом мужа, но тот был очень настойчив и главное каким-то зловещим, как ей показалось, голосом несколько раз произнёс, что эта их встреча в её же интересах. Интуиция подсказала Галине, что звонивший ей человек очень опасен, что он может разрушить все её планы. И потому разумнее было с ним встретиться, выведать, что он знает и чего хочет.
В большой двухкомнатной квартире, расположенной в старом доме неподалёку от метро «Лермонтовская», Галина чувствовала себя уже полной хозяйкой. Она расположилась в высоком, «вольтеровском» кресле рядом с торшером под синим куполом, где, наверно, любил отдыхать настоящий хозяин этой квартиры. Аркадия Михайловича Галина усадила напротив себя на кушетку, впрочем, весьма удобную. Она как бы случайно распахнула полы своего махрового халата, совсем чуть-чуть, так, чтобы видна была ей красивая круглая коленка.
– Ну, так что вы хотели? – спросила она, стараясь выглядеть безмятежно, и улыбнулась полными, густо накрашенными ярко-красной помадой губами. – Я как есть, следователю всё выложила, более мне добавить нечего.
– Галина… извините, не знаю вашего отчества
– Ни к чему мне отчество ещё, – она кокетливо пожала покатыми плечами, и нервная улыбка скользнула по её крашеным губам.
– Хорошо. Итак, Галина. Вы обвинили своего мужа в том, что он совершил развратные действия в отношении вашей дочери, я правильно излагаю?
– Так и есть. А что? Следователь всё записал, протоколы составил и засадил этого изверга за решётку. Всё что в протоколе написано, всё так и было, всё правильно.
– Что написано в протоколе я знаю, я пришёл к вам поговорить о том, чего нет в протоколах.
– Без понятия я к вашим словам, – Галина запахнула халат и как-то вся подобралась, словно ей вдруг сделалось холодно. – Не понимаю я, там всё в протоколах есть… Что вы от меня добиваетесь?
– Всего-навсего правды, так сказать, чистосердечного признания. Конечно, я её и так знаю, но хотелось бы услышать её от вас. Поверьте, это в ваших же интересах.
– Какую ещё такую правду? – с наигранным возмущением сказала Галина. – Я всё сказала следователю, так что нечего тут… – выпрямившись в кресле, она каким-то театральным жестом указала ему правой рукой, унизанной кольцами на дверь. – Уходите немедленно!
Аркадий Михайлович не удержался от смеха.
– Я, конечно, уйду, раз вы настаиваете. Но перед уходом скажу, что предприму, выйдя от вас. У меня имеются собственноручные показания вашего любовника… да, да, будем называть вещи своими именами, Каштанова, кстати, по случайному совпадению фармацевта.
