Хроники Реликта. Том I

Висящий корабль

Они уже порядком отъехали от места искусственного или естественного – неизвестно – катаклизма, а светящийся шнур оранжевого тумана, плотный, как огненное желе, все еще держался над почвой. Он извивался, дышал, но не расходился, и Грехов понял, почему плато назвали плато Рубиновых Жил. Пришлось полностью переключить внимание на дорогу, чтобы не свалиться в пропасть при следующем новообразовании.

Сташевский занялся пеленгом и ухитрился-таки поймать знакомое всем «…Внимание! Выбрасываю…», явственно различимое сквозь треск и вой помех. Строить догадки можно было до бесконечности, но, по мнению Грехова, это работал неисправный автомат-передатчик, а не маяк, настраивающийся обычно на радиоблеск. Такие бомбовые автоматы сбрасывались разведывательными кораблями или в место предполагаемой посадки, или в случае аварийной ситуации.

Грехов мысленно повторил последние слова, и внезапная тревога сжала сердце. «Черт возьми! – подумал он. – Неужели никто не рассматривал этот вариант – авария на корабле коммуникаторов? Или, может быть, вообще катастрофа?! Но что может случиться с ТФ-кораблем, самым надежным и мощным земным аппаратом? Почему только это странное словосочетание терзает слух уже в течение семи суток? Действительно ли авария на корабле?!»

Очевидно, он чем-то выдал себя, потому что Сташевский вдруг внимательно присмотрелся к нему, показал пальцем на динамик, откуда все еще неслось хриплое звучание двух слов, и кивнул. Значит, и он думал о том же. За три года совместной работы они научились понимать друг друга без слов.

В какой-то момент, не запомнившийся своей заурядностью, Грехов отметил про себя появление на горизонте размытой черной горы, подумав при этом, что не пришлось бы ее объезжать. Потом смутное беспокойство заставило его присмотреться к горе повнимательней, и, внутренне холодея, он понял, что перед ними Город. Тот самый загадочный Город, возле которого должен где-то быть корабль. Не успел он так подумать, как Молчанов вдруг сорвался с места и издал сдавленное восклицание. Танк въехал на вершину длинного увала, и примерно в пяти-шести километрах они увидели корабль. Виден он был плохо, словно сквозь струящуюся воду, однотонно серый, похожий на толстый карандаш, поставленный на торец, и что-то уж очень длинным казался он отсюда, непропорциональным своей толщине. И тут Сташевский сказал негромко:

– Да он же висит!..

И тогда Грехов понял, в чем странность картины. Корабль действительно висел в воздухе, не опускаясь и не поднимаясь, висел совершенно спокойно, и в этом спокойствии было нечто тревожное. Может быть, они как раз стартовали, увидели их и ждут? Но зачем тратить гигаватты энергии на парение? Спокойнее и разумнее дожидаться сидя… Что же тогда? Корабль висит с тех пор, как они его увидели, – и никакой реакции. Не может же он висеть так долго без всякой видимой цели…

Они подъехали ближе, и вокруг трансгала стало заметно какое-то движение: будто прозрачное пламя мерцало и струилось вокруг него… Грехову сильно захотелось остановиться, особенно после того, как он увидел несколько крупных паутин, выгнувшихся куполом над кораблем. Еще около десятка паутин образовали нечто вроде решетчатой стены между близким Городом и кораблем. Снова паутины…

Сташевский, очевидно, тоже почувствовал тревогу. Он посмотрел на водителя как-то странно, искоса, и Грехов сначала замедлил ход, а потом вовсе остановил машину. Местность перед ними понижалась, и уклон этот шел до самого трансгала, висевшего над дном конусовидной низины на высоте около сотни метров. Чуть левее от остановившегося танка Грехов заметил грибообразный выступ черной породы, по размерам не уступающий «Мастиффу», задержал на нем взгляд – подозрительным он ему показался, – потом увидел еще несколько таких же «грибов», цепочкой уходящих в муть атмосферы.

– Ты что? – спросил Диего Вирт, поворачиваясь к нему.

Молчанов ничего не спрашивал, но и он заволновался, когда прошло несколько минут бездействия, а вокруг ничего не изменилось. «Жду еще минут пять», – решил Грехов, и в этот момент из черного «гриба» со звуком лопнувшего сосуда метнулся к парящему земному звездолету гигантский язык ярчайшего изумрудного огня: пок!

Только благодаря фильтрам они не ослепли. Факел огня за секунду вытянулся до корпуса корабля, как бы обтек его, не касаясь самого корпуса, образовал огненный кокон и тут же втянулся обратно под «гриб». Зато вспыхнул его сосед, такой же «гриб», как первый, выбросил язык огня, потом следующий, и пошло: пок! пок! пок! – по периметру вокруг корабля. Огонь был холодным, наружный термоизмеритель даже не сработал, зато при каждой вспышке искажался горизонт, искажались очертания местности и даже кабины танка, а по нервам било болезненно и сильно, словно электроразрядами. Собственно, и приборы отметили ионизацию воздуха снаружи, да такую, что не бывает даже в эпицентре мощнейшей земной грозы!

Языки зеленого огня обежали вокруг корабля и исчезли, но в глазах еще долго прыгали темные пятна.

Все произошло так быстро, что Грехов не успел среагировать и вывести машину из опасной зоны. Да и вряд ли это помогло бы. Искривлять пространство умели и люди, достаточно было включить генераторы поля или деформатор, но тогда бы сработало силовое поле, а вот так очень легко, можно сказать, даже элегантно, без ощутимого изменения масс и полей…

– Похоже, ночью мы видели именно такие вспышки, – заметил Молчанов. – Я не знаю, что это такое. Инфор танка включен?

– Конечно.

– Пробило защиту? – поинтересовался Диего Вирт.

– Не то чтобы пробило… – туманно ответил Грехов.

– Так, – произнес Сташевский. – Нерешительность – симптом неудачи, а идти к кораблю мы обязаны. Или, может быть, кто-нибудь думает иначе?

Границу, вдоль которой расположились плюющиеся огнем «грибы», они проехали без всяких эксцессов. Ионизация пошла на убыль, красные огни индикаторов побледнели.

Корабль вырастал в размерах. Без отверстий, щелей и мелких деталей – серый монолит, он был суров и молчалив, он походил на монумент, на гигантский памятник самому себе, на гору мертвого металла, застывшего невысоко над почвой… Вот какие сравнения лезли в голову Грехову.

Но корабль не мог быть мертвым, он обязан был быть живым, крик его повторялся каждые полминуты: «…Внимание! Выбрасываю…», молчание, шорохи, скрежет и снова тот же стон, повторяемый автоматом, теперь Грехов в этом не сомневался.

До корабля оставалось меньше километра, они все пытались понять, почему он виден как сквозь слой толстого стекла, как вдруг «стекло» это вспенилось и разлетелось во все стороны белыми нитями разной толщины. Нити оказались свернутыми в рулоны паутинами, которые развернулись, сделали одинаковый пируэт в воздухе, зависли над кораблем лесенкой, одна над другой, а самая первая из них, словно почуяв приближение чужаков, вдруг медленно подплыла к ним и накрыла «Мастифф» слабой ажурной тенью. И снова повторился поразительный, сопутствующий появлению паутин эффект: внутри Грехова забились, зашептали неясные голоса, он ощутил давление извне на виски, сменившееся покалыванием в затылке, а потом по всей голове. Показалось, что видит он зыбкие прозрачные контуры каких-то предметов, цветные сполохи, накладывающиеся на них, и что-то еще – огромное и неразличимое, как омут, в который упал танк. Он сделал усилие, и видение растаяло, только шепот не исчезал и щекотно покалывало кожу на затылке, что было даже приятно.

Мимо них проплыла еще одна громадная «сеть», провисшая под тяжестью уже знакомого черного «гриба». Пришлось взять в сторону, чтобы разминуться с «сетью» на приличном расстоянии. Местность заметно понижалась, танк спускался в глубокую воронку, центр которой, по расчетам Грехова, должен был находиться где-то почти под кораблем. Почва воронки была странного рыжего цвета, будто всю ее покрыла ржавчина.

Грехов собрался увеличить скорость, и в этот миг его словно вывернули наизнанку. А когда он очнулся от непонятного забытья, оказалось, что танк карабкается к звездолету кормой.

Сориентировавшись, Сташевский сделал знак рукой:

– Поворачивай обратно. Попробуем еще раз.

Грехов повернул «Мастифф», на малой скорости покатил вниз, и примерно в том же самом месте мягкая, но властная рука перевернула их с ног на голову, подержала и отпустила. Танк снова оказался повернутым кормой к кораблю. Они попробовали подойти к звездолету в другом месте, в третьем, и всюду их ожидало то же самое. Их не пускали к кораблю. Кто – неизвестно, но способ настолько прост, что не понять его было невозможно.

В последний раз повернув машину, Грехов остановил ее у огромной дыры, уходящей куда-то в недра планеты. Моторы умолкли, и стало очень тихо. Только перед глазами все еще плыло, будто они продолжали двигаться.

Сжатая пружина

Три часа пролетели в безуспешных попытках приблизиться к кораблю. Дошло до того, что Сташевский при молчаливом согласии Молчанова испробовал на невидимой, вывертывающей «наизнанку» стене все виды оружия танка вплоть до генератора антиматерии. Разряды лазеров и деформатора поглощались этой средой бесследно, а луч антимата, видимый по дрожащему голубоватому строению атомного распада воздуха, вызвал цепочку ярких зеленых вспышек в висящих этажеркой над кораблем паутинах. Там, вверху, поднялась тихая паника, паутины поломали строй, заколебались, но к ним присоединились свободно плавающие неподалеку собратья, и положение стабилизировалось. На тихий шепот в ушах Грехов уже не реагировал и только иногда находил в себе другие странности: то глох беспричинно, то все предметы начинали казаться ему искривленными или плоскими, иногда мутнело зрение. Одно только и спасало, и отвлекало – он был занят работой.

Перейти магическую границу «перевертывания» они так и не смогли. Радио – и телезапросы оставались без ответа, словно вязли в стометровом слое прозрачного, по меркам Тартара, воздуха. Теперь и парение земного звездолета в сотне метров от почвы не удивляло, хотя порой Грехов механически задавал себе вопрос: каким способом можно поддерживать на весу миллион тонн без ощутимых затрат энергии?..

Светило склонилось к горизонту, наступил тот вечерний час, когда лучи его скользят параллельно земле, воздух кажется заполненным алым туманом, а все предметы в нем – невесомыми. Небо потемнело, приобрело сходство с малахитовым куполом, который время от времени перечеркивали снующие в разных направлениях паутины.

Они решили ждать ночи у корабля, чтобы сообщить на Станцию о положении дел. Предпринимать что-либо без решения научного совета остерегались, ибо, как выразился Молчанов, «это чревато последствиями, в результате которых мы не сможем наблюдать собственные похороны».

Сташевский настоял, чтобы они поужинали.

– Желудок есть устройство, – объявил Диего Вирт, – предназначенное для постоянного напоминания человеку о бренности его тела.

– Существования, – уточнил Грехов.

– Тела.

– Существования.

– Ну хорошо, существования. Какое это имеет значение? Хихикайте, если больше ничего не умеете, как сказал мудрец.

– Так его, – одобрительно заметил Сташевский, собирая посуду. Грехов с Диего еще немного поупражнялись в острословии и, так как делать было совершенно нечего, начали пытать Молчанова вопросами. Отвечал коммуникатор довольно охотно, за какой-то час Грехов узнал о Тартаре немало нового, с удивлением обнаружив, что и Сташевский с таким же вниманием слушал рассказ. Молчанов говорил о первых планомерных экспедициях на поверхность планеты, о том, как многие вездеходы и летательные аппараты землян пропадали без вести и некоторые из них находили потом в космосе, за пределами атмосферы Тартара, будто вынутыми из-под пресса – так они были разбиты и изуродованы. О том, как взрывались некоторые десантные корабли, успевая, как правило, передать, что встретились с роем любопытников. О том, как люди стали осторожнее, перестали отправлять экспедиции на летающих машинах, потом и вовсе перестали выходить из кораблей, посылая одни автоматы. Но и автоматы исчезали. Планета казалась населенной настолько агрессивными обитателями, что вмешался спецотдел УАСС и вообще запретил посадки на планету. Ученые вынуждены были довольствоваться только зондами-автоматами и наблюдениями с безопасных орбит: ни паутины, ни любопытники, ни пластуны и так называемые серые призраки никогда не выходили за пределы ионосферы Тартара, за исключением тех случаев, когда паутины выбрасывали в космос энергетические шары – закапсулированные ядерные взрывы.

Но и без прямого общения людей с поверхностью планеты было открыто столько поразительных явлений, что на исследования их не хватало специалистов…

– Масконы, – кивнул Сташевский, – залежи трансуранов…

– Черные извержения, – добавил Диего.

– Всего не перечислишь, – продолжал Молчанов, просветительский порыв которого иссякал. – Много заманчивых находок, из-за которых контакт с аборигенами более чем желателен, но… вы видите ситуацию. Самый мощный из кораблей разведфлота закапсулирован кем-то или чем-то, а мы тычемся, как слепые котята… И боюсь, так и не узнаем истины. Что?

– Узнаем, – пробормотал Сташевский и включил канал связи. Ночь уже вступила в свои права. Город и паутины расцветились призрачной иллюминацией, напоминающей земные северные сияния, и лишь граненый цилиндр корабля, на треть погруженный в белое облако тумана, казался абсолютно черным. Грехова подмывало спросить Молчанова, знает ли он, где сейчас Грант, командир спасшего его звездолета? Как он к нему относится? Почему вернулся к Тартару, планете, отнявшей у него многих друзей? Как получилось, что из экипажей двух кораблей, встретившихся на планете, в живых остались только четверо? Но спросить так и не решился. В это время ориентаст нащупал Станцию, и виом связи открыл им вход на командный пункт спутника.

Надо было видеть, какой радостью озарились там озабоченные лица людей. В зале Станции были Кротас, и Левада, и Полина, и еще много неизвестных Грехову молодых людей, явно не относящихся к работникам нужной в данный момент специальности.

Виом часто перекрывался волнами помех, это мешали паутины, а один раз пролетел любопытник, тащивший за собой хвост радиоактивного газа и пыли, в результате чего прием вообще стал невозможен и пришлось переезжать на другое место, подальше от Города и паутин. После того как они сообщили на Станцию всю информацию, какой располагали, там некоторое время совещались, и наконец Кротас, более нервный, чем обычно, – у него подергивалась щека, которую он все время растирал, стесняясь, – сказал глуховатым голосом:

– Вам, наверное, придется суток на двое задержаться на поверхности. Примерно в двенадцать ночи мы постараемся посадить в ваш квадрат глубинный зонд-автомат… – Кротас выслушал подсказку и продолжал: – В него вы положите анализатор Т-поля, физики придают ему большое значение, добавите машинный инфор и кристаллы записей приборов. Ну а через двое-трое суток мы попробуем вытащить вас по каналу гравиподъемника, если ничего не случится… Минуту… с вами хочет поговорить заместитель Высшего координационного совета. – Грустный Кротас уплыл из виома, и на его месте появился Левада.

– Ну, как вы там? – спросил он сдержанно. – Паутины донимают? Мы начали монтаж гравиподъемника, лифтовая система должна быть безопаснее. Как только закончим, это максимум двое суток, пошлем к вам специалистов, поможете им разобраться с кораблем. И пожалуйста… – он с каким-то особенным вниманием ощупал их взглядом, – постарайтесь больше не вмешиваться в чужое… движение, обдумывайте каждый шаг и будьте подальше от всего этого – Городов, паутин и прочего. Вы меня поняли?

– Хорошо, – произнес Сташевский. – Тут возникла такая мысль: по каким-то причинам люди покинули корабль, а наблюдатели на Станции этого просто не заметили.

Левада отвернулся от виома, снова донеслись голоса совещающихся, но сидящим в танке была видна лишь спина члена земного правительства. Наконец он обернулся и нашел Сташевского глазами.

– Вы вольны поступать так, как требует обстановка, но в пределах разумного. Я сомневаюсь, чтобы опытные специалисты могли выйти без защитных средств, а любой аппарат наблюдатели заметили бы. Вашу машину, кстати, мы тоже видим. Так что, если связи долго не будет – помигайте прожектором, мы будем знать, что вы… э-э… что у вас все в порядке.

Виом мигнул, свернулся в белое облачко и угас.

– А теперь – спать! – коротко приказал Сташевский, выключил аппаратуру и устало поглядел на каждого. – Дежурить будем по очереди. Первым я, потом вы, Эвальд, потом Диего…

Танк отвели от корабля и от Города с таким расчетом, чтобы был виден и тот, и другой, включили максимальную защиту и впервые за двое суток пошли в отсек отдыха. Сташевский остался в кабине готовить материалы и аппаратуру к приему автоматического зонда. Впереди была целая ночь, и он не торопился.

Ночь прошла спокойно. Молчанов разбудил их поздним утром, около восьми часов, когда тусклая Тина давно вторглась в мутную атмосферу планеты на их широте. Выходит, время своего дежурства Грехов бессовестно проспал! Но и Диего хорош: не разбудил. Очень благородно с его стороны…

После завтрака Сташевский рассказал, как он ночью принял зонд по пеленгу и отправил материалы на Станцию. Паутины не мешали, хотя несколько любопытствующих экземпляров приближалось на опасное расстояние. И командир вдруг признался, что при появлении паутин он каждый раз словно слышит неразборчивую человеческую речь.

– Что бы это значило?

– И я слышу, – вырвалось у Грехова.

– Ничего особенного, – равнодушно произнес Молчанов. – Мы называем это «психологированным влиянием». Виновник его, несомненно, неизвестное излучение.

– Вот как? – сказал Сташевский с некоторым облегчением. – Действительно, ничего особенного…

– Я думал, вы знаете. Но вот то, что зонд вы встречали в одиночку…

– Ничего, – улыбнулся одними губами Святослав. – Я себя на этот случай обезопасил, взял с собой робота-охранителя.

– Зонд не сносило? – полюбопытствовал Диего Вирт.

– Сносило, но он запеленговал маяк танка и вышел по гиперболе почти над машиной. Паутины пытались в этот момент подойти ближе, я их отогнал.

Помолчали немного, заново привыкая к угрюмому пейзажу с торчащим из дымной подушки серым пальцем земного звездолета. Здесь все было по-прежнему. Стояла над кораблем лесенка из десятка паутин, еще около десятка их сплели вогнутую решетчатую стену между Городом и кораблем. Остальные висели или плавали без дела, словно наблюдатели. Впрочем, одна деталь чужой местности изменилась: увеличилось количество грибообразных черных наростов, цепочкой окружающих корабль. Явно не к добру.

– Ну, так, – щелкнул пальцами Сташевский. – Поедем вокруг Города. Не очень быстро, километров под сорок…

Грехов кивнул. На равнинной местности «Мастифф» мог бегать в пять-шесть раз быстрее, но надо было смотреть по сторонам, а их было всего четверо.

Молчанов сел справа от него и открыл футляр странного, паукообразного аппарата с еще более странным и длинным названием: координатор внезапно появляющейся информации искусственного происхождения. Представлял он собой чудо нейристорной техники из специального снаряжения коммуникаторов, и все, что Грехов знал о нем, так это то, что он выделяет из хаоса разнообразной информации искусственные сигналы.

«Сомнительно, что он нам поможет хоть чем-нибудь», – подумал он с усмешкой.

– Интересно, – пробормотал Диего, очевидно, более знакомый с аппаратурой, и примостился за спиной Молчанова.

Чтобы не отвлекаться, Грехов включил внешние акустические приемники, и звуки движения – рокот моторов, хруст гусениц, шорохи и шелест породы под ними – заполнили кабину. Сквозь эти звуки иногда доносились возгласы Диего и невнятное бормотание Молчанова. Сташевский же все внимание обратил на деятельность паутин возле Города.

До обеда они дважды объехали Город по разворачивающейся спирали, не обращая внимания на следующего за ними настырного любопытника. Грехова не покидало ощущение постороннего взгляда, и поэтому ему с трудом удавалось сохранять видимость хладнокровия.

Пообедали в хмуром молчании. Диего Вирт, по обыкновению очень скупо рассчитывающий свои движения, хмурился и поглядывал на часы. Подавленное настроение группы держалось до вечера. Уже перед самым закатом Грехов вдруг заметил далеко в стороне непонятный объект. Виден он был смутно, оптика помогала мало, пришлось немного свернуть на юг. И тут Грехов понял, что двигаются они как-то странно: держал он точно на объект, похожий издали на черное кольцо, а объект вдруг оказался чуть левее; Грехов повернул влево, но через несколько секунд кольцо снова сместилось влево, хотя он не касался управления. Он увеличил скорость, снова повернул влево – кольцо прямо на глазах ушло в сторону, и на этот раз гораздо быстрее. Создавалось впечатление, что каменный щит под танком поворачивается вокруг оси, и чем быстрее они едут, тем быстрее он поворачивается.

Грехов остановил танк. Поехали – цепь скал на краю открытого пространства тут же опять завертелась влево.

– В чем дело? – осведомился Сташевский.

Грехов продемонстрировал ему странное явление и попробовал с ходу миновать площадь, на которой они застряли. Но за несколько секунд танк оказался развернутым на сто восемьдесят градусов и мчался уже к центру площади. И снова… и снова… Чем ближе к краю, тем быстрее их сносило и разворачивало к центру пустыря. Наконец Грехов выдохся и остановил танк.

Молчание в кабине было красноречивым.

Они оказались внутри какого-то «заколдованного» кратера, стены которого на три четверти состояли из фиолетовых скал, а замыкались черной стеной Города и башней корабля.

– Попробуй еще раз, – нарушил молчание Сташевский.

Грехов попробовал – тот же результат.

– Это вы не проходили? – попытался пошутить Диего Вирт, обращаясь к Молчанову.

– Нет, – ответил тот серьезно, теребя в задумчивости подбородок. – С таким явлением сталкиваюсь впервые, и, насколько я знаю, об этом не упоминал никто из исследователей.

– Все это хорошо, – вздохнул Сташевский, – качественно новое явление и все такое прочее… Однако надо же отсюда и выбираться.

Отдаленный гул заставил всех насторожиться. Гул нарастал, задрожала почва. Через полминуты гул превратился в сильный грохот, треснула стена скал, и в образовавшийся пролом скользнула… огромная черная гора, устремившаяся через площадь к Городу. Она пересекла пустое пространство, оставив после себя дымящуюся борозду, и без следа растворилась в ущельях Города.

Недолго думая Грехов запустил двигатель на всю мощность и бросил танк вдоль борозды к пролому. Спустя минуту они были уже за пределами странной площади, не выпускавшей их из своих объятий больше часа.

Диего попытался объяснить феномен «плывущим гравитационным полем», но Сташевский попросил Грехова, «как бывшего специалиста», уничтожить это «изящное рассуждение», и тот популярно объяснил Диего, что он, то есть Диего Вирт, компетентен в физике гравитации так же, как он сам в черной, а заодно и белой магии. Правда, Грехов тоже ничем не мог объяснить их приключения, несмотря на то что действительно три года назад окончил Институт физики пространств. Для выводов нужны были экспериментальные данные, факты.

На ночь танк остановили на том же месте, что и в первый раз. Краски заката быстро поблекли, зато заиграли переливами холодного света паутины и Город. Возможно, Грехов был слишком эмоционален для работника УАСС, но в созерцании красочной феерии света он находил истинное удовольствие. Только иногда сознание как бы вспоминало свои обязанности и становился слышным шепот – не очень приятное напоминание о присутствии иной, загадочной жизни. Они уже привыкли к нему, как привыкают и не замечают завывания ветра в непогоду.