– Это – точно! – пробормотал Казаков, открывая конверт.
Пошли летние учения: марш-броски по пересеченной местности, стрельбы, преодоление полос препятствий, атаки на позиции воображаемого противника. После еле таскавших ноги пензенцев старшина гнал мыть и чистить полевую кухню, разгружать продукты и боеприпасы. В лагере узнали о вступлении в Советский Союз Литвы, Латвии, Эстонии. Закатывая вверх глаза, причмокивая языком, Изя рассказывал, как девяносто процентов прибалтийских избирателей проголосовали на выборах за блок коммунистов и социал-демократов, а позже за вхождение прибалтийских государств в СССР на правах союзных республик.
– В нашей великой стране нет безработицы. Заводы и фабрики принадлежат рабочим, а земля – крестьянам. Повсюду восьмичасовой рабочий день. Бесплатное высшее и среднее образование, что дает возможность представителям трудового народа иметь знания, доступные в других странах лишь представителям эксплуататорских классов, да буржуазной, продажной интеллигенции. У нас бесплатное медицинское обслуживание. Все трудящиеся имеют право на оплачиваемый отпуск и бесплатное санаторно-курортное обслуживание. Каждый гражданин нашей страны при достижении соответствующего возраста получает пенсию по старости, – захлебывался от восторга Изя.
– Где эта пенсия? – думал про себя Колька. – Деду моему, как бывшему волостному писарю, при царизме пенсию платили, а Советская власть ее отменила. Пришлось отцу с дядей Агафоном деда с бабкой кормить, пока те не умерли. В колхозе вдвое больше приходится работать. Трудодни год от года становятся все жиже. Поэтому придет мужик с колхозного поля и до темноты вкалывает на своем приусадебном участке. Ну а какой отпуск? Кто во время посевной или уборочной отпустит в санаторий. Да и слова мы такого в нашем Дубасово не слышали! Рассказывал дед про крепостное право – тоже и в колхозе. Только вместо управителя барским имением – председатель. Управитель хоть грамотным был, соображал. А у нас? Что наш председатель – бывший работяга в сельском труде соображает? А члены правления? Воевал в Гражданскую, вот и выбрали. Больше ничего в них выдающегося нет! Да не добровольно на фронт пошли, а клювом щелкнули, вовремя в степь не смотались – загребла их прибывшая из Керенска мобилизационная команда. Теперь, вроде как герои, начальство! Вся эта чудь белоглазая – эстонцы с латышами, ох с колхозами нахлебается! Ох, потом умоется, а кровью похаркает! Ну, да их выбор! Никто дураков не заставлял! Неужели им не говорили, что крестьян, не желавших идти в колхозы, сослали в Сибирь? Что церкви закрывают, а попов сажают? Да и не только попов… Вон, директора нашей школы-пятилетки забрали. Английским шпионом оказался. Какие интересы у Англии в нашем захолустье? Нужно ей в убогое село, где ничего кроме колхоза нет, лазутчика засылать?
С такими мыслями Колька уходил с очередного политзанятия. Так и пролетело лето. Полк вернулся в военный городок. Побурела степь. Отлетели на юг птицы. Лишь ястребы продолжали кружить в небе, выслеживая грызунов, да змей, не успевших впасть в зимнюю спячку. Закончился первый год службы Николая. Осталось еще два.
Прибыл новый призыв. Много народа с Кавказа. Как ни старался Лифанов, как не напоминал он о договоренности, в роту прислали троих азербайджанцев. Хоть ни их предки, ни тем более они сами не сделали ничего плохого родне старшины, загремели в «штрафное» отделение Грищенко. Парни сразу заявили, что не будут возить говно, а именно убирать помещения, чистить сортиры, грузить-разгружать.
– У нас такой работой женщины занимаются! Не мужское это дело! Мы служить приехали, а не холуями работать!
Пришлось поучить «молодых», хотя подобное не было принято в тогдашних советских вооруженных силах. Крепко наваляли в туалете гордым сынам советского Закавказья всем отделением. После заставили отмывать их собственную кровь. Спесь сбили. Пошли горцы жаловаться Лифанову. Собрали имевшиеся у них деньги, поднесли старшине.
– Вы, что же, товарищи красноармейцы, предлагаете мне – младшему командиру Красной Армии взятку? – расплылся тот в гаденькой улыбке. – Будете теперь отдуваться за всех! Будете делать все, что прикажет командир отделения! Деньги оставлю на хранение. Не то вы еще кого-нибудь надумаете подкупить, а это – уголовно-наказуемое преступление! Сейчас потопаете в прачечную! Белье стирать-сушить надо!
– Деньги отдай! – протянул лапу самый крепкий азер.
Что-то залопотали остальные. Дело происходило на заднем дворе, где сушили на веревках выстиранное белье. Колька и Вася Зайцев, затаившись за углом, наблюдали за развитием событий. Один из горцев подхватил шест, поддерживавший веревки. Лифанова стали прижимать к стене, беря в полукольцо.
– Значит, насильственные действия по отношению к командиру? Еще одно уголовно-наказуемое преступление! – спокойно сказал старшина, отступив к стене, чтобы никто не смог достать его со спины.
– Целым хочешь остаться – деньги вернул! И никаких уборок! Русские пусть ходят в наряды и говно ворочают! – сказал заводила, наступая на старшину.
Внезапно он с разворота ударил Лифанова. Тот ловко увернулся, стукнул противника в солнечное сплетение. Добавил, когда тот согнулся от боли, коленом в лицо. Опрокинул на землю. Второму нанес серию боксерских ударов по корпусу. Затем мощным апперкотом свалил с ног. Увернулся от тычка шестом, словно пикой. Побежал кругами, с издевкой подвывая:
– Ой, боюсь! Ой, боюсь!
Вдруг резко развернулся, вывернул шест из рук ткнувшегося в него и потерявшего равновесие азербайджанца. Этим же шестом долбанул нападавшего по скуле. Когда парень упал, сам ткнул его, словно штыком, вытянул по спине, когда «молодой» закрутился от боли. Вытянул по очереди попытавшихся подняться ранее поверженных красноармейцев. Отходил ногами по почкам заводилу. Достал из серебряного портсигара папиросу, с наслаждением закурил.
– Подъем! – скомандовал Лифанов азерам, и когда те поднялись, продолжил. – Теперь за то, что я вас не передал в органы за совершение преступлений против старшего по званию, будете отдавать половину денег, которые вам родня пришлет! Все посылки – сначала мне на досмотр. Дядюшке Лифанову урюк и прочие витамины не помешают. Шагом марш в прачечную! Белье, засранное русскими и не русскими, стирать!
– Валим отсюда! – шепнул Колька Зайцеву. – Если узнает, что мы свидетели – с ботинками сожрет – не подавится!
– Приемчики, гад знает! – выдохнул уже в помещении, пропахшем потом, испражнениями, мылом и хлоркой Вася.
– Сам же нас учил, – шепнул Колька. – Я так надеялся, что горцы его отмудохают! За всех нас рассчитаются…
– Где командир отделения Грищенко? – вошел в прачечную старшина.
– Повез сдавать выстиранное и наглаженное! – доложил Колька. – Меня оставил старшим.
– Принимайте, товарищ красноармеец, этих орлов-стервятников. Несете личную ответственность за то, чтобы они работали, а не отлынивали от порученного им дела! Чтобы хорошо работали: до седьмого пота.
К вечеру ударил мороз, повалил снег. Лифанов отправил в наряд заводилу азербайджанцев. Тот влез в валенки, понуро одел шинель.
– Постой! – остановил его старшина. – Тулуп одевай! Хочешь простудиться и в медсанчасти от дядюшки Лифанова отдохнуть? Не выйдет!
Затем Лифанов шепнул разводящему караулы:
– Этого, черножопого сменишь последним! Желательно, чтобы он хоть полчасика дольше положенного на посту простоял! Задача ясна?
Азера сменили через час дольше обычного. Он вошел в казарму, корчась от боли.
– Обоссался я! – со стоном выдохнул парень.
Моча застыла на морозе вмерзла в кожу. Пришлось отправить в полковой лазарет.
– Отдохнет. А то, глядишь, вообще комиссуют, – с завистью сказал Грищенко.
Как в воду глядел! У новобранца началась гангрена, и его отправили в Забайкальск, оттуда в Читу, в госпиталь. Двое других, узнав новость, оживились, заговорили на своем языке. Потом пошел в наряд, охранять на морозе склад еще один азербайджанец. Тоже надул в штаны и нажил гангрену. Его тоже отправили в Читу. Третьего – Гасана – Лифанов приказал ставить в караулы лишь в теплых помещениях. Через какое-то время роту выстроили на плацу. Зачитали приказ по полку. Из документа следовало, что красноармейцы Ибрагимов и Мамедов совершили членовредительство, дабы уклониться от почетного долга советского гражданина защищать социалистическую Родину. Обоих осудили на пять лет лишения свободы. Тем же приказом ротному командиру Скопцову и старшему политруку Гохфельду вкатили строгие выговоры за слабую воспитательную работу с пополнением. Как ни странно, Лифанов вышел «сухим из воды». Колька, сказал Грищенко, что следовало бы написать начальству дивизии, а то и корпуса о художествах старшины.
– Во-первых, не по понятиям. Стучать даже на таких упырей как Лифаныч не принято, – ответил Миша. – Во-вторых, что толку? Тамбовский, который в петлю полез, писал. Результат – ноль! Самого же и посадили. Стиснуть надо зубы и дослуживать. Потом, «на гражданке», с уродом можно встретиться и разобраться! Служба с этим вурдалаком тоже немало дает. Крепче становишься, выдержка укрепляется, учишься себя в руках держать. Военной наукой лучше овладеваешь, чтобы Лифаныч не смог придраться, нарядов вне очереди навешать. Да и в случае войны пригодится. В мирное время – тоже. Владивосток тайга окружает. Какого только в ней зверья нет! Медведи, кабаны, косули, тигры и даже леопарды. На одной охоте большие деньги можно зарабатывать. А у вас, в Пензе, какое зверье?
– Волки есть, зайцы, птица всякая… – начал Колька и задумался. – А ведь за убитого волка премию дают! Зайцев-птицу бить можно – все прибавка к питанию.
С тех пор Казаков упорно овладевал стрельбой. Даже получил значок «Ворошиловский стрелок».
– В снайперскую школу захотели, товарищ красноармеец? От дядюшки Лифанова отвязаться? – с издевкой спросил старшина. – Не выйдет! До самого увольнения в запас под моей командой служить будете! Сортиры чистить, грузить-разгружать, полы мыть, стены скоблить.
– Пошел на х…! Пошел на х…! Пошел на х…! – про себя твердил Колька, как научил его поступать в таких случаях Грищенко, страшно боясь произнести эти слова вслух.
КУЛЬТУРА, БЛЯ!
Настал 1941 год. По весне, нежданно-негаданно, словно гром среди ясного неба, грянул приказ о переброске дивизии на запад. В бывшую часть Польши, ставшую ныне одной из областей Советской Украины. Вновь погрузочные работы до потери сознания. Затем долгий путь через всю Сибирь и европейскую часть России к новому месту службы. На одной из остановок, когда служивые вышли из вагонов покурить, да потоптать твердую землю, а не трясшийся пол теплушки Грищенко позавидовал:
– Вам – «европейцам» – хорошо! Дембельнётесь – через трое суток дома будете, а мне полмесяца до Владика пилить. Правда, до этого еще аж до сентября послужить придется…
– А вот и нет, товарищ командир отделения! – неизвестно откуда возник вездесущий Лифанов, ехавший в командирском плацкартном вагоне. – Есть приказ наркома обороны задержать увольняющихся в запас на три месяца. Так, что служить вам придется не до сентября, а до декабря! Приказ надлежит огласить завтра. Но я довожу его до вашего сведения сейчас, чтобы вы плохо спали.
Затем поезд покатил по бескрайним украинским полям, зеленевшим молодой пшеницей. Ночью остановились на какой-то станции. Началась разгрузка. Вкалывали все. Даже Лифанов и тщедушный Изя таскали ящики с патронами, гранатами, тушенкой. Затем рухнули в кузова грузовиков и спали до рассвета. Продрав глаза увидели населенный пункт со знакомым из песни названием Замостье.
– На Дону и Замостье тлеют белые кости. Над костями шумят ветерки, – завел кто-то замогильным, леденящим кровь голосом, каким пел неведомый солист с пластинки, крутившейся по трансляторам в военном городке.
– Помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши клинки, – дружно подтянули бойцы, марш кавалеристов, полюбившийся всем родам войск.
– Отставить песню! – вылез из кабины тормознувшего грузовика, замахал руками Изя. – Не провоцировать трудовое польское население! Панов здесь больше нет! Их кого не в тридцать девятом – того в сороковом году в Сибирь выслали заниматься общественно-полезным трудом, идейно перековываться!
Доехали до города Луцк. Все были поражены невиданной ранее архитектурой, чистотой, блеском витрин. Изумила бойцов бабка, с мылом мывшая тротуар рядом с домом. Даже видавший виды Лифанов уважительно протянул:
– Культура, бля! – и обернулся к служивым. – На тротуары, мостовые не плевать, окурки не бросать!
По тротуарам разгуливали жены командиров из частей, прибывших раньше. По незнанию дамочки накупили кружевных ночных сорочек и, сочтя их за платья, дефилировали среди лотков торговцев.
– Курвы советские! – шипели им вслед польки с хохлушками.
Рванули дальше, почти до самой границы. Там ждали домики для офицерского состава, палатки для красноармейцев, дощатая столовая, баня, в которую поротно-повзводно погнали служивых. Распаренных, чистых воинов ждала новая форма. Новые ботинки обещали выдать в понедельник – двадцать третьего июня. Повели обедать. Накормили вкусно, даже подали котлеты, которые в Забайкалье бойцы видели лишь на седьмое ноября, двадцать третье февраля, да первое мая. Показали линию окопов с пулеметными гнездами, возведенную военными строителями.
