Гордость и предубеждение
– Это возмутительно! Он заслуживает публичного осуждения.
– Когда-нибудь так и случится, но не я буду способствовать этому. Пока память о его отце будет жива в моем сердце, я никогда не смогу открыто бросить ему вызов или изобличить его истинное лицо.
Элизабет отдала ему должное за такие чувства и нашла, что он определенно выглядел даже более красивым, когда выражал их.
– Но что же могло быть мотивом? – задала она вопрос после паузы. – Что могло побудить его вести себя так бесчеловечно?
– Непреодолимая, глубочайшая неприязнь ко мне – неприязнь, которую я не могу не приписать, в какой-то мере, ревности. Если бы я меньше нравился покойному мистеру Дарси, его сын, возможно, относился бы ко мне лучше, но необычная привязанность отца раздражала его, подозреваю, еще в очень раннем возрасте. Его характер оказался достаточно слаб, чтобы вынести воображаемое соперничество, в котором оба мы участвовали, и то предпочтение, которое часто отдавалось мне.
– Я не подозревала, что мистер Дарси настолько нехорош, хотя он мне никогда не нравился. Я не думала о нем так плохо. Я полагала, что он презирает всех окружающих, но не допускала, что он может опуститься до столь низкой мести, такой несправедливости, такой бесчеловечности, как эта.
Однако после недолгих размышлений она продолжила: – Я помню, как однажды в Незерфилде он с гордостью говорил о неспособности прощать обиды и своем твердом характере. Характер этот, должно быть, ужасен.
– Я не полагаюсь на свое мнение в этом вопросе, – ответил Уикхем. – Вряд ли я смогу быть справедливым по отношению к нему.
Элизабет вновь задумалась и через некоторое время воскликнула:
– Так обращаться с крестником, другом, любимцем отца!
Она могла бы добавить: – К тому же молодым мужчиной, чье привлекательное лицо безусловно свидетельствует о необыкновенных добродетелях, – но она ограничилась более сдержанным, – с тем, кто, вероятно, был его товарищем с детства, связанным с ним, как это следует из ваших слов, теснейшим образом!
– Мы родились в одном округе, в одном поместье; большую часть нашей юности мы провели бок о бок. Мы были обитателями одного дома, проводившими время вместе, испытывавшими одну и ту же родительскую опеку. Мой отец начал свою жизнь в профессии, которую ваш дядя, мистер Филлипс, по-видимому, высоко ценит, но он отказался от нее, чтобы быть полезным покойному мистеру Дарси, и посвятил все свое время заботе о поместье Пемберли. Мистер Дарси очень уважал его, считал очень близким другом, пользовавшимся самым высоким доверием. Мистер Дарси часто признавался, что бесконечно обязан ему за его умелое управление поместьем, и незадолго до кончины моего отца мистер Дарси пообещал ему обеспечить мое будущее. Я убежден, что на это повлияло как чувство неоплатного долга перед ним, так и его привязанность ко мне.
– Непостижимо! – воскликнула Элизабет. – И отвратительно! Удивительно, как сама гордость нынешнего мистера Дарси не заставила его поступить справедливо по отношению к вам! Если не нашлось ничего более благородного, его гордость должна была удержать его от такого бесчестия – я не могу назвать это иначе, чем бесчестием.
– Удивительно, – ответил Уикхем, – но почти во всех его действиях заявляет о себе гордыня; и гордость часто бывает его единственным советчиком. Она, в его понимании, в большей степени добродетель, чем какое-либо иное качество. Но никто из нас не лишен слабостей, и его поведением по отношению ко мне порой управляли более сильные чувства, чем гордость.
– Может ли такая извращенная гордость, как его, когда-либо принести ему пользу?
– О, да. Она часто заставляла его быть отзывчивым и великодушным, щедро жертвовать деньги, проявлять гостеприимство, поддерживать арендаторов и помогать бедным. Фамильная и сыновняя гордость (ибо он очень гордится тем, каким был его отец) заставляли его так поступать. Не уронить честь своей семьи, не утратить славу носителя высших добродетелей или не ослабить влияние рода Пемберли – вот что движет им. В нем также есть гордость старшего брата, которая вместе с некоторой братской привязанностью к своей сестре делает его очень чутким и заботливым ее опекуном – у него репутация самого внимательного и любящего из братьев.
– Что за девушка мисс Дарси?
Он покачал головой.
– Мне хотелось бы назвать ее любезной. Мне больно отзываться дурно о членах семьи Дарси. Но она слишком похожа на своего брата – чрезмерно горда. В детстве она была ласковой и доброй, и была очень привязана ко мне; я проводил часы, развлекая ее. Но теперь она для меня не существует. Это красивая девушка лет пятнадцати-шестнадцати и, как я предполагаю, весьма образованная. После смерти отца она поселилась в Лондоне, где за ней присматривает некая дама, которая к тому же занимается ее образованием.
После нескольких попыток заговорить на другие темы и перерывов на игру Элизабет не могла не вернуться еще раз к самой первой теме:
– Меня удивляет его близость с мистером Бингли. Как может мистер Бингли, который сам по себе кажется мне добросердечным и по-настоящему любезным, дружить с подобным человеком? Что у них может быть общего? Вы знаете мистера Бингли?
– Нет, мы не знакомы.
– Это добродушный, приветливый, обаятельный человек. Он не может знать, каков на самом деле мистер Дарси.
– Возможно это и так – мистер Дарси умеет нравиться, когда ему это необходимо. У него достаточно способностей для этого. Он может быть незаменимым партнером, если посчитает, что это ему выгодно. Среди равных себе он совсем не таков, каким предстает перед людьми более низкого положения. Его гордость никогда не оставляет его, но с богатыми он великодушен, беспристрастен, чистосердечен, разумен, благороден и, возможно, даже приятен, в зависимости от их богатства и положения.
Вскоре после этого партия за карточным столом завершилась, игроки переместились к столу, за которым располагались дамы, и мистер Коллинз занял место между своей кузиной Элизабет и миссис Филлипс. Последняя, как это принято, стала расспрашивать насколько успешной была для него игра. Игра сложилась не слишком удачно – он проигрался вчистую, но когда миссис Филлипс выразила беспокойство по поводу его возможного огорчения этим, он с серьезным видом заверил ее, что проигрыш не имеет ни малейшего значения, что он считает деньги просто пустяком, и умолял ее не беспокоиться.
– Мне прекрасно известно, мадам, – пустился он в рассуждения, – что, когда люди садятся за карточный стол, им приходится подвергаться риску лишиться чего-нибудь, но, к счастью, сам я не в таких обстоятельствах, чтобы придавать значение утрате пяти шиллингов. Несомненно, далеко не все могли бы сказать то же самое, но благодаря леди Кэтрин де Бург я освободился от необходимости заботиться о таких мелочах.
Речь эта привлекла внимание мистера Уикхема, и, понаблюдав некоторое время за мистером Коллинзом, он вполголоса спросил Элизабет, насколько близко ее родственник знаком с семьей де Бург.
– Леди Кэтрин де Бург, – ответила та, – совсем недавно предоставила ему приход. Мне не известно, как и когда мистер Коллинз попал в поле ее зрения, но, определенно, их знакомство произошло совсем недавно.
– Вы, конечно, знаете, что леди Кэтрин де Бург и леди Энн Дарси были сестрами; следовательно, она тетя нынешнего мистера Дарси.
– Вот как, я этого не знала. Я вообще ничего не знаю о родственных связях и окружении леди Кэтрин. Еще пару дней назад я даже не слышала о ее существовании.
– Ее дочь, мисс де Бург, получит очень большое наследство, и полагают, что она и ее кузен объединят два состояния.
Эта новость заставила Элизабет улыбнуться, ибо она подумала о бедной мисс Бингли. Напрасными, должно быть, были все ее хлопоты, тщетны и бесполезны ее восторги по поводу его сестры и славословие в его адрес, коли он уже предназначен другой.
– Мистер Коллинз, – сказала Элизабет, – в самых высоких выражениях отзывается и о леди Кэтрин, и о ее дочери; но, судя по некоторым подробностям, которые он сообщил о ее светлости, я подозреваю, что испытываемая благодарность ослепляет его, и что, несмотря на то, что ему она добросердечная покровительница, с остальными она высокомерна и тщеславна.
– Я полагаю, что она в значительной степени и то, и другое, – согласился Уикхем. – Я не видел ее много лет, но прекрасно помню, что она мне никогда не нравилась и что манеры ее были властными и пренебрежительными. Она имеет репутацию необычайно рассудительной и умной женщины; но я скорее верю, что часть ее репутации обеспечивают положение и богатство, часть – властные манеры, а оставшуюся часть – гордость за своего племянника, который заботится о том, чтобы все, кто с ним связан, имели самое высокое реноме.
Элизабет признала, что он объяснил все очень разумным образом, и они продолжали беседовать к обоюдному удовлетворению, пока предложенный ужин не положил конец развлечениям и не одарил остальных дам долей внимания мистера Уикхема. Шум за ужином у миссис Филлипс не способствовал серьезным разговорам, но его манеры пришлись по вкусу всем. Что бы он ни сказал, было сказано хорошо, и все, что он делал, делалось элегантно. Элизабет покинула дом тетушки, будучи полной мыслей о нем. По дороге домой она не была способна думать ни о чем, кроме мистера Уикхема, и о том, что он рассказал ей, но у нее не было возможности даже упомянуть его имя, пока они ехали, потому что ни Лидия, ни мистер Коллинз не давали никому слова сказать. Лидия беспрестанно говорила о прошедшей игре, о фишках, которые она проиграла, и о фишках, которые она выиграла, а мистер Коллинз, в возвышенных выражениях описывал гостеприимство мистера и миссис Филлипс, отмечая, что он ни в малейшей степени не сожалеет о своем проигрыше в вист, перечислял все блюда, поданные за ужином, при этом постоянно выражая опасения, что он доставляет неудобства своим кузинам, но смог, тем не менее, сказать больше чем можно было бы успеть до того, как карета достигла Лонгборн-хаус.
Глава 17
На следующий день Элизабет рассказала сестре о разговоре, который произошел между ней и мистером Уикхемом. Джейн слушала с удивлением и беспокойством, она не могла поверить, что мистер Дарси может быть настолько недостоин доброго отношения мистера Бингли, и все же не в ее характере было подвергать сомнению правдивость молодого человека такой приятной наружности, как Уикхем. Реальность предположения, что он стал жертвой немыслимой жестокости, была достаточным основанием, чтобы сильно подействовать на ее нежные чувства, и поэтому ей ничего не оставалось, только думать хорошо о них обоих, оправдывать поведение каждого и относить на счет случайности или ошибки то, что нельзя было объяснить иначе.
– Они оба, – решила она, – были обмануты, осмелюсь сказать, тем или иным способом, о котором мы не можем иметь ни малейшего представления. Недобросовестные люди, возможно, представили их друг другу в ложном свете. Проще говоря, у нас нет возможности вообразить причины или обстоятельства, которые могли их отвратить друг от друга, не признав какой-либо вины с каждой из сторон.
– И в самом деле, просто замечательно! А теперь, моя дорогая Джейн, что ты можешь сказать о тех самых недобросовестных людях, которые, как ты предполагаешь, имели отношение к этому делу? Найди уж оправдание и для них, иначе нам придется о ком-то думать плохо.
– Смейся сколько хочешь, но, по моему мнению, ты все же не станешь делать этого. Моя дорогая Лиззи, подумай только, в каком постыдном свете выставляет себя мистер Дарси, обращаясь таким образом с любимцем своего отца, с человеком, о котором его отец обещал заботиться. Такое просто невозможно. Ни один человек с самым неразвитым человеколюбием, ни один человек, который хоть сколько-нибудь уважает свой характер, не был бы способен на такое. Могут ли его самые близкие друзья так сильно обманываться в нем? Нет, никогда!
– Мне гораздо легче поверить в то, что мистера Бингли ввели в заблуждение, чем в то, что мистер Уикхем выдумал историю, которую он рассказал мне вчера вечером: имена, факты, все упомянутое без утайки. Если это не так, пусть мистер Дарси опровергнет все. Кроме того, по глазам Уикхема было видно, что говорит он правду.
– Это действительно неприятно, это обескураживает. Не знаешь, что и подумать.
– Прости, но никто не сомневается в том, как это понимать.
Но Джейн было ясно одно: мистеру Бингли, если его обманули, и дело станет достоянием общества, это причинило бы немалые страдания.
Прогулка молодых дам по аллее, где проходил этот разговор, была прервана появлением тех самых лиц, о которых они говорили. Мистер Бингли и его сестры приехали, чтобы лично пригласить их на долгожданный бал в Незерфилде, назначенный на следующий вторник. Обе дамы были рады снова увидеть свою дорогую подругу, сетовали на долгое время, прошедшее с тех пор, как они виделись в последний раз, и настойчиво выясняли, чем она была занята после их расставания. Остальным членам семьи они уделили мало внимания – избегали миссис Беннет, насколько это было возможно, не завязывали разговор с Элизабет и не сказали ни слова всем остальным. Вскоре они отбыли, поднявшись со своих мест с такой решительностью, что застали своего брата врасплох, и поспешили покинуть дом, словно желая избежать любезностей миссис Беннет.
Предвкушение бала в Незерфилде было чрезвычайно приятно каждой женщине в семье. Миссис Беннет предпочла считать это авансом своей старшей дочери и была особенно польщена, получив приглашение от мистера Бингли лично вместо обычной карточки. Джейн представила себе счастливый вечер в обществе двух своих подруг, окруженной вниманием их брата, а Элизабет с удовольствием представляла себе, как много будет танцевать с мистером Уикхемом, и найдет подтверждение всему, что стало ей известно о мистере Дарси – в его взгляде, в его поведении. Счастье, которого ожидали Кэтрин и Лидия, вовсе не зависело от какого-то отдельного события или какого-то конкретного человека, поскольку, хотя каждая из них, как и Элизабет, собиралась танцевать половину вечера с мистером Уикхемом, он ни в коем случае не должен был оказаться единственным джентльменом, который претендовал бы на танец с ними. А бал, как не посмотри, это бал! И даже Мэри нашла слова и заверила свою семью, что она совсем не против такого времяпрепровождения.
– Даже в таком случае я могу посвятить утро своим занятиям, – объяснила она, – этого уже достаточно. Я думаю, что время от времени участвовать в вечерних собраниях – это не жертва. И хотя общество накладывает каждодневные обязанности на каждого из нас, я принадлежу к числу тех, кто считает перерывы на отдых и развлечения желательными для всех.
Настроение Элизабет было настолько приподнятым все это время, что, несмотря на старание не встречаться с мистером Коллинзом без необходимости, она не могла не спросить его, намерен ли он принять приглашение мистера Бингли, а если да, то считает ли он богоугодным присоединиться к подобному вечернему развлечению; и она была весьма удивлена, узнав, что он не испытывает никаких сомнений по этому поводу и не опасается заслужить упреки со стороны архиепископа или леди Кэтрин де Бург, отважившись принять участие в танцах.
– Уверяю вас, я далек от того – ответил он, – чтобы считать, что бал, который дает молодой человек с незапятнанной репутацией для людей достойных, может иметь низкий замысел; и я бесконечно далек от возражений против подобных развлечений и надеюсь, что в течение вечера каждая из моих прекрасных кузин подарит мне танец, к тому же я воспользуюсь этой возможностью и обращусь к вам, мисс Элизабет, с просьбой об особой привилегии – двух первых танцах, и уверен, что моя кузина Джейн отнесется к этому с пониманием и ни в коем случае не сочтет неуважением к ней.
Элизабет почувствовала, что оказалась в ловушке. Она была уверена, что на эти самые танцы ее пригласит мистер Уикхэм, а вместо этого получила в партнеры мистера Коллинза! Ее разговорчивость никогда не была менее своевременной. Однако сожалеть было поздно. Счастье мистера Уикхэма и ее собственное приходилось отложить на некоторое время, и предложение мистера Коллинза было принято с той любезностью, на которую Элизабет была еще способна. Она была не в восторге от его неуместной галантности, поскольку рассчитывала на кое-что поинтереснее. Однако ее несказанно удивило, что именно она была выбрана среди своих сестер достойной стать хозяйкой пасторского дома прихода Хансфорд и заполнять вакансии в кадрили в Розингсе в отсутствие более достойных гостей. Догадка ее превратилась в убеждение, когда она заметила растущую любезность мистера Коллинза по отношению к ней и обратила внимание на его повторяющиеся попытки делать комплименты ее остроумию и живости; и хотя она была больше озадачена, чем рада такому действию своих чар, вскоре мать дала ей понять, что возможность их брака чрезвычайно обрадовала ее. Элизабет, однако, не захотела принять эту игру, прекрасно понимая, что любые ее ответные действия приведут к ненужному напряжению в семье. Мистер Коллинз мог так никогда и не сделать предложения, а пока он этого не сделал, ссориться из-за него было бессмысленно.
Если бы не бал в Незерфилде, к которому нужно было серьезно готовиться и который давал множество поводов для разговоров, младшие барышни Беннет находились бы все это время в весьма незавидном положении, поскольку со дня приглашения и до самого дня бала погода стояла слякотная, что удерживало их дома и мешало посетить Меритон. Ни тетушку навестить, ни офицеров встретить, ни новости узнать было невозможно – даже розочки для бальных туфелек были доставлены посыльным. Для Элизабет погода стала испытанием терпению, так как полностью приостановила ее общение с мистером Уикхемом. И только предвкушение танцев во вторник, могло сделать такие сумрачные пятницу, субботу, воскресенье и понедельник терпимыми для Китти и Лидии.
Глава 18
До того часа, пока Элизабет не вошла в гостиную Незерфилда и не начала искать взглядом мистера Уикхема среди собравшихся там красных мундиров, в ее голову ни разу не закралось сомнение в том, будет ли он на балу. Уверенность во встрече с ним не ставилась под сомнение ни одним из тех ощущений, которые небезосновательно должны были бы встревожить ее. Она оделась с большей продуманностью чем обычно и в приподнятом настроении приготовилась покорить все, что осталось непокоренным в его сердце, и полагая, что это не больше, чем можно было бы рассчитывать покорить за один вечер. Но неожиданно возникло ужасное подозрение, что ради удовольствия мистера Дарси его намеренно не упомянули в приглашении, направленном Бингли офицерам. И хотя это, возможно, было совсем не так, несомненный факт его отсутствия был подтвержден его другом Денни, к которому Лидия обратилась без церемоний и который сообщил им, что Уикхем накануне был вынужден уехать в столицу по делам и не успел вернуться, добавив с многозначительной улыбкой:
– Я не думаю, что дела призвали бы его именно сейчас, если бы он не хотел избежать встречи с неким джентльменом.
Эта часть сообщения, пропущенная мимо ушей Лидией, была услышана и понята Элизабет, и, поскольку она подтверждала, что с Дарси это не снимает ответственности за отсутствие Уикхема, как и в случае воображаемого ею ранее отсутствия приглашения, чувство неприязни по отношению к этому джентльмену было настолько обострено вспыхнувшим разочарованием, что она не смогла со сносной вежливостью ответить на вежливые вопросы, с которыми он, приблизившись, обратился к ней. Доброжелательность, снисходительность и терпение по отношению к Дарси оборачивались унижением достоинства Уикхэма. Любой разговор с ним казался ей невозможным, и она отвернулась, не сумев скрыть своего негодования. Ей не удалось полностью преодолеть этого чувства даже в разговоре с мистером Бингли, слепая привязанность которого ее раздражала.
Но Элизабет не была создана для грусти и уныния, и хотя все ее собственные ожидания от сегодняшнего вечера рушились, это не могло долго сказываться на ее настроении. Поделившись своими горестями с Шарлоттой Лукас, которую не видела целую неделю, она быстро перешла к описанию чудачеств своего кузена и посоветовала той обратить на него особое внимание. Однако уже первые два танца стали сплошной катастрофой – они заставили ее испытать чувство безмерного унижения. Мистер Коллинз, неловкий, но при этом крайне торжественный, постоянно извиняющийся вместо того, чтобы хотя бы просто следовать движениям партнерши, и раз за разом делавший все невпопад, даже не замечая этого, заставлял ее в полной мере испытывать те острые чувства стыда и унижения, которые может доставить неумелый партнер по танцам. Момент освобождения от него подарил ей неописуемое блаженство.
Затем ее пригласил один из офицеров, и она получила удовольствие от разговоров об Уикхеме и от того, что он пришелся всем по душе. Когда и этот танец закончился, она вернулась к Шарлотте Лукас и продолжила разговор с ней. Совершенно неожиданно она обнаружила, что к ней обращается мистер Дарси с просьбой подарить ему следующий танец; это стало для нее такой неожиданностью, что, она, не отдавая себе отчет в том, что делает, приняла приглашение. Он тут же удалился, и ей пришлось преодолевать раздражение из-за собственной растерянности. Шарлотта попыталась ее утешить:
– Осмелюсь предположить, что он тебе понравится.
– Боже упаси! Это было бы величайшим из несчастий! Найти приятым человека, которого имеешь все основания ненавидеть! Не желай мне такого несчастья.
Однако, когда Дарси вновь приблизился, чтобы повести ее в зал, Шарлотта не могла удержаться и стала шепотом предостерегать ее от того, чтобы она не наделала глупостей, позволив увлечению Уикхемом выставить себя малоприятной партнершей в глазах мужчины куда более значительного. Элизабет промолчала и направилась к своему месту в ряду дам, готовых начать танец. Она испытывала изумление от высот, которых достигла в мнении местного общества, всего лишь расположившись напротив мистера Дарси, и прочитала не меньшее изумление в обращенных на нее взглядах соседей. Зазвучала музыка, и некоторое время они танцевали, не произнося ни слова. Она вообразила, что их молчание продлится в течение обоих частей танца, и поначалу решила не нарушать его, пока неожиданно ей не пришла в голову коварная мысль, что для ее партнера было бы большим наказанием поддерживать беседу с ней, и тогда она сделала ничего не значащее замечание по поводу танца. Он ответил, но не поддержал разговор. Выдержав продолжительную паузу, она вновь обратилась к нему: – Теперь ваша очередь сказать что-нибудь, мистер Дарси. Поскольку я уже затронула тему танцев, вы могли бы сделать какое-нибудь замечание по поводу размера залы или количества танцующих пар.
Он улыбнулся и заверил ее, что все, что она пожелает, им непременно будет сказано.
– Превосходно. На данный момент такого ответа будет достаточно. Возможно, спустя некоторое время, я замечу, что частные балы гораздо более приятны, чем публичные. Но теперь мы можем спокойно помолчать.
– Значит, вы следуете определенным правилам ведения беседы во время танца?
– Иногда. Знаете ли, следует как-то поддерживать разговор. Было бы странно провести вместе полчаса, не обменявшись и парой слов; и все же для пользы отдельных персон разговор должен быть построен так, чтобы непросто было ограничить его несколькими фразами.
– В данном случае вы имеете в виду свои собственные чувства или воображаете, что доставляете радость мне?
– И то, и другое, – не без лукавства ответила Элизабет, – ибо я всегда находила большое сходство в образе наших мыслей. Каждый из нас не слишком общителен, немногословен и не стремится высказаться, если только не рассчитывает преподнести нечто такое, что поразит все общество и будет передано потомкам в форме нравоучительного афоризма.
– Я уверен, что не существует столь поражающего сходства наших характеров, – возразил он. – Но насколько ваше описание близко к моему характеру, я судить не берусь. Вы же, несомненно, полагаете, что это точный портрет.
– Я не должна давать оценки своим собственным высказываниям.
Он ничего не ответил, и они снова умолкли и хранили молчание, пока не началась вторая часть танца, и тогда он спросил ее, часто ли она с сестрами прогуливается пешком до Меритона. Она ответила утвердительно и, не устояв перед искушением, добавила: – Когда мы встретились там на днях, у нас как раз завязалось новое знакомство.
Реакция последовала незамедлительно. Ярко выраженное высокомерие исказило черты его лица, но он не промолвил ни слова, и Элизабет, сразу же пожалевшая о собственной слабости, не смогла продолжать. Наконец Дарси нарушил затянувшееся молчание и с заметным напряжением произнес: – Уикхем наделен счастливым характером, который помогает ему легко заводить друзей – но вот в чем вопрос: способен ли он долго сохранять их.
– Ему не повезло, и вашу дружбу он потерял, – с особым выражением сказала Элизабет, – и вследствие этого он, вероятно, будет страдать всю свою жизнь.