Господин Музыка

– Да как вы смеете?! – в гневе прошептала я, все еще стараясь не разбудить супруга. – Вы… что вам нужно?

– Госпожа моя, могу я говорить с вами наедине?

– Вы… в чем дело? – я была так удивлена, что у меня даже не было сил прогнать его, я просто встала с широкого дивана и набросила халат. Все равно в этом хаосе вещей я не найду свою блузку, а время идет, может, государственный переворот уже не за горами… Всадник почтительно пропустил меня вперед и даже поклонился, что меня немного успокоило – кажется, свергать власть он не собирается. От него мерзко пахло лошадиным потом и еще какой-то военно-полевой грязью, я хотела сказать ему, чтобы он шел в душевую – но промолчала.

– Госпожа моя… вы сегодня спросили вашего супруга, от чего бывает война.

– Наши разговоры с супругом касаются только нас двоих.

– Да, госпожа моя. Но я могу показать вам человека, который ответит на ваш вопрос.

– Вот как? Уж не себя ли вы имеете в виду?

– Нет, моя госпожа. Один солдат, рядовой Глашкин, он…

– Он знает?

– Он не знает, он… блаженный он. То ли сумасшедший, то ли святой, то ли ясновидец какой-то: все знает, все видит, все чувствует. Бывает, вот так посреди боя встанет на поле и стоит, и улыбается так странно… с духами разговаривает, значит. Его в прошлых двух сражениях вот так и убили, пока он там будущее рассматривал и всякие иные миры…

– Какой ужас! Сумасшедший в наших рядах! Ну, ему не место в нашей армии, хорошо, что ты сказал… Сейчас же возьмите его под стражу, а завтра же его казнят.

– Но тогда вы ничего не узнаете, моя госпожа.

– Что не узнаю?

– Про то… кто заставляет нас воевать.

– Ты веришь в бред сумасшедшего? Хороший же из тебя всадник!

– Всех гениев признавали безумцами, моя госпожа. Тот, кто сошел с ума сегодня, может завтра взойти на пьедестал. Истина – это слишком странная штука, чтобы признать ее сразу же.

– Это ты сам придумал?

– Это он так сказал.

– Да, и вправду похоже на бред сумасшедшего. Ну что, пойдем, покажешь мне своего безумца. Как его там… Глушко?

– Глашкин, моя королева.

На улице царил привычный полумрак, подо мной был пол, ровный, деревянный, по нему хотелось идти и идти. Над нашим замком нависал потолок, тоже деревянный, здесь было хорошо, уютно, может быть, потому, что не было видно поля боя. И не было видно крови, такой частой и такой яркой в минуты битвы, и никто не умирал, это так приятно, когда никто не умирает. Тихонько фыркали лошади, в огромном слоновнике сонно копошился слон, старый солдат дремал на боевой башне, положив руку на колчан со стрелами. Только дойдя до стана воинов, я спохватилась, что не одета, что вышла к солдатам, как была, в домашнем халате и шлепанцах. Какой позор! Назавтра все войско будет говорить, что королева разгуливала по лагерю в неглиже… Впрочем, мой супруг ничего не узнает.

– Вот здесь, моя госпожа… он в этом шатре.

Всадник показал мне шатер, ничем не отличимый от остальных – разве что он казался чуть-чуть поновее и украшен был желтыми кистями. Когда я вошла, сумасшедший спал, закинув руки за голову, я даже подумала, что это ошибка или какой-то дурацкий розыгрыш, – но Всадник ткнул сумасшедшего в бок и шепотом прикрикнул:

– Проснись! Тут королева стоит, а ты дрыхнешь, как сурок!

Глашкин поднял голову, посмотрел на меня и странно улыбнулся – я первый раз видели, чтобы так улыбались, завидев государыню. Он встал со своего ложа, лениво поклонился мне и заговорил:

– Рад вас видеть, добрая моя госпожа. Осмелюсь предложить вам чашку кофе.

– Благодарю вас, не стоит. Я пришла сюда, только чтобы услышать от вас правду… и вернуться домой.

– Правду? И о чем же?

– Не притворяйтесь. Вы сами хвалились перед своими друзьями, что знаете, кто заставляет нас воевать.

– Ага, все-таки разболтали… Ну что, моя госпожа, правда будет очень неприятной.

– Вот как? Тогда тем более скажите ее мне. Кто гонит нас в бой?

– Две силы. Некие силы, имени которых я не знаю.

– Темная и светлая?

– Этого я тоже не знаю, моя госпожа. Одна из них управляет нами, другая гонит наших врагов.

– Боги?

– Нет, госпожа моя. Это кто угодно, но это не боги. Боги не могут ошибаться. И боги… не могут проливать кровь.

– Много ты знаешь о богах… Кто еще может вести войска в бой, если не боги?

Глашкин только молча пожал плечами: хотите верьте, хотите нет, моя королева.

– Ты прочитал об этом в книгах?

– Нет, моя госпожа. Я их видел.

– Что?

– Я видел их.

– Кого?

– Богов.

– В минуты мистических откровений, когда молился в храме?

– Нет, моя госпожа. В минуты боя. Когда вражеские солдаты окружали нас, я повернулся назад – и увидел его лицо. Он наклонился над нами, у него были тонкие губы и, кажется, усы. И глаза цвета крепкого кофе. И… он управлял нами.

– Управлял? Как?

– Не знаю. Но он что-то делал с нами, чтобы мы шли на войну. И я… я не сам бросился в битву, я не сам махал мечом, и голову врагу я тоже отрубил не сам, меня заставляли. Он заставлял. А потом, когда я почти ворвался во вражеский стан, я увидел второго…. Ну, того, который с их стороны… и управляет ими.

– Он, конечно, был весь черный, и у него дымились рога?

– Нет, моя госпожа. У него было белое лицо, совсем как у нашего бога, только усов не было, и глаза голубые. И еще у него был маленький шрамик над верхней губой. Белый, давно затянувшийся. И он управлял врагами, и они нападали на нас.

– Так ты хочешь сказать, что в минуты боя, когда гибли твои товарищи, ты стоял и пялился по сторонам? Хороший же ты воин, ничего не скажешь!

– Я виноват, моя королева. Но иначе бы я не узнал правду. Наверное, чтобы узнать правду, нужно нарушить все правила.

«Да он и вправду сумасшедший», – подумала я, но вслух ничего не сказала.

– Послушай, а ты не пробовал заговорить с ним, с этим богом? Нет? Напрасно, напрасно, нам давно пора молиться этому божеству. И приносить ему дары в храме.

– Что вы, моя королева! Думаете, бог примет какие-то наши жертвы? Честно скажу, ему на нас глубоко наплевать.

– Что? Да как ты смеешь?!

– Это не я смею, это он смеет. Ему наплевать на нас, и на наши судьбы, и что у нас в поле пропадает хлеб, а мы должны идти на войну – его это не волнует. И что моя жена болеет, он тоже об этом не думает. Он кончит войну и пойдет по своим божественным делам, а мы останемся…