– Живучие, – согласился я. – Им для жизни требуется меньше условий, вот на благоприятной земле и размножаются стремительно…
– Прямо с бешеной скоростью!
Карелин вышел из туалета, бодрый и освеженный. Капли воды блестят на ресницах. Не похоже, что у него проблемы с предстательной, в самом деле зашел помыть липкие руки и сполоснуть потное от жары лицо. А вот мне и руки помыть не помешало бы, и мочевой пузырь опорожнить…
Я посмотрел на липкие от сока пальцы, смерил взглядом расстояние до дверей туалета, вспомнил, что Ричард Львиное Сердце вообще никогда в жизни не мыл руки, поднялся навстречу Карелину, заметил:
– А вот Лина Алексеевна жалуется.
– В чем?
– Сорняки истребляете плохо, – сказал я с улыбкой.
Он хмыкнул, взгляд скользил по горизонту с застывшими рваными облаками, а когда заговорил, голос показался очень серьезным и даже печальным. Мне показалось в нем даже некоторое удивление:
– Да я воевал с ними, воевал… Только мы, мужчины, гибче. Женщина уж если станет на какой путь, так и прет, как танк. Мы же, обвиняя их в непостоянстве, сами то и дело переходим с дороги на дорогу, а то и на тропку, иной раз вообще предпочитаем ломиться через дебри, мол, протоптанными дорогами пусть ходят женщины, дети и дураки… Как-то выпалывал бездумно, голова забита какой-то высокомудрой ерундой, а тут заметил у забора… нечто. Да, нечто не предусмотренное моей мудрой политикой разбиения сада. Хочешь, покажу?
– Да, конечно!
По обе стороны тропки поплыли ухоженные кусты роз, над ними крупные бабочки, слышно, как мягко-мягко шелестят крыльями. Высокий бетонный забор приближался, кусты с розами остановились и ушли за спину. Вдоль забора дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней могли пройти двое, мирно беседуя и не прижимаясь друг к другу, дорожка вплотную к забору, но в одном месте отыскалась щелочка не шире копыта, из этой щели торчит мясистый и весь в острых колючках стебель. Темно-зеленые листья жадно ловят солнечные лучи, те достигают этого уголка только перед закатом солнца, остальное время здесь густая тень от бетонного забора.
На кончике высокого стебля горит богатым малиновым огнем яркий цветок, запах обалденный, розы так не пахнут, у них не запахи, а ароматы, а от репейника я ощутил именно могучий сильный запах жизни, силы. Вьются пчелы, бабочки, а когда я подошел ближе, сверху, как груженый вертолет, опустился, надсадно гудя, транспортный медведь с крылышками, распихал всех и присосался к цветку.
– Ну как? – спросил Карелин.
– Красиво, – ответил я. – Как Хаджи-Мурат.
Он коротко взглянул на меня, вздохнул.
– Какие же мы одинаковые, – произнес ворчливо.
– И вы тоже?
– Да. Одинаково мозги устроены? Или одни книги в школе читали? Я тоже сразу подумал: Хаджи-Мурат…
– Как отнеслась Лина Алексеевна?
Он отмахнулся:
– Не замечает. Женский ум – куриный, видит только то, что на ее огороде. А этот за дорожкой, под забором. Просто не увидела, вот и все. Если узрит, конечно, уничтожит. Она у меня – зверь.
Я провел на его даче, он этот комплекс привычно называл дачей, почти весь остаток дня. За мной носят не только ядерный чемоданчик, но и сверхтонкие ноутбуки, я постоянно могу видеть весь свой кабинет, как явный, так и тайный, могу подключиться к телекамерам и понаблюдать, кто и чем занят в министерствах.
Карелин посматривал с грустной улыбкой. В его мудрых глазах я читал, что при этой галдящей толпе, окружающей меня в таких условиях, Иисусом или Буддой не стать, даже Моисеем и Мухаммадом, те уединялись совсем ненадолго, но все же уединялись. Я скромно улыбался, давая понять, что уже стал, теперь только бы закрепить, чтобы не осталось как сотни других прекрасно начатых дел у многих людей, о которых теперь никто не помнит, ибо дел не завершили и великими не стали. История запоминает только успешные, даже о таких грандиозных провалах, как, к примеру, эйнастия, знают только специалисты, так что надо сейчас ломиться вперед, пока гнутся люди Карла. Пока только Мухаммаду удалось лично развить успех и создать державу абсолютно нового типа, я скромно иду по стопам этого великого человека…
Звезды неслышно подрагивали по безумно далекому небосводу, темному с дивной синевой закаленной стали, на восточной части неба вообще стянулись в звездные рои, словно намереваются перелететь в другую вселенную. Карелин проводил меня до машины, обнял дружески, как старый мудрый учитель лучшего и талантливейшего ученика, сказал просто:
– Возвращайся быстрее. Кафедра тебя ждет!
– Начну считать дни, – ответил я со щемом в сердце.
– Помни, президента свергнуть просто… а вот ученого – никогда.
Дверца захлопнулась, машина развернулась и пошла к воротам. Да что там свергнуть, подумал я с прежним щемом в сердце, президент сам оставляет пост, ибо это всего лишь пост, а вот ученый остается им и потом… всегда.
Сердце побаливает уже и сбоку, не только под лопаткой. Не так, как при невралгии, что ошибочно принимается за боли в сердце, а в самом деле в сердце. Я чувствую, как эта сердечная мышца, этот насос для перекачивания крови выходит из строя, как рвутся жилки, нити, ломаются клапаны, недокачивают кровь, а то и качают в другую сторону, так что в глазах темнеет от внезапного отлива, или же, наоборот, приливная волна едва не вышибает глаза, хоть ладонями придерживай выпадающие шары.
Ксения очень неохотно приносит кофе, чаще обычного заговаривает о всяких чудо-таблетках, что разом снимают боль и проясняют мозг. Я отмахиваюсь, любой организм – гомеостат, не любит вмешательства, сам поддерживает равновесие, и если лекарствами толкать в одну сторону, качнется в другую, чтобы восстановить это самое равновесие.
Сегодня с утра включил в кабинете большой экран, телевизоры мне работать не мешают, более того – помогают. Если даже видные писатели, вроде Хемингуэя, творили не в тиши кабинетов, а в людных кафе, то политику просто необходимо ощущение бурной жизни, чтобы не застаивался, всегда в форме, чтобы мозг работал, работал, работал…
Замелькали кадры стреляющих танков, тяжелая артиллерия красиво бьет залповым огнем поверх пальм. Строгий женский голос комментирует деловито, затяжные бои между бушменами и готтентотами перешли, мол, в затяжную фазу. Готтентоты претендуют на новое государство, требуют пересмотреть границы, проведенные в прошлом веке иностранными колонизаторами, в результате чего оказались разрезанными на пять государств. Бушмены, захватившие ключевые посты во всех странах этого региона, отстаивают статус-кво.
Дальше кадры стремительно летящих над самой поверхностью океана, почти касаясь волн, хищных ракет, похожих на самолеты. Ага, армия США нанесла очередной ракетно-бомбовый удар по скоплениям сомалийских сепаратистов. В ответ группа террористов только что привела в действие в американском городе так называемый большой набор террориста: некую нехитрую комбинацию из бомбы и сосуда с заразой. В прошлый раз была сибирская язва, в этот раз город накрыло чем-то похуже…
А вот известие, что по редакциям разослан тайный список Моссада, в котором фигурируют люди, приговоренные тайной израильской разведкой к уничтожению. В списке видные деятели разных стран: политики, ученые, журналисты, банкиры. Правительство Израиля выступило с опровержением, но в арабских странах сразу же начались волнения, а в ряде стран Запада, чьи лидеры оказались в расстрельном списке, нарастают тревога и обеспокоенность…
Американские коммандос встречают ожесточенное сопротивление на востоке Кувейта от последователей шейха Амира и поддержку со стороны партии шейха Нандира. Потери коммандос уже превзошли расчетные, но поимка сбежавшего «пророка» Али Измаила все еще не завершена…
Террористы взорвали два гигантских танкера вблизи побережья Флориды. Ущерб оценивается в три миллиарда долларов, плюс в течение двух-трех лет пляжи на протяжении шести сотен километров останутся непригодными.
Не доезжая до Берлина, пущен под откос поезд, где с величайшими предосторожностями везли двенадцать цистерн радиоактивных отходов. Отравленные потоки попали в ручьи и реки, власти призвали перекрыть водоснабжение, а воду временно потреблять только привозную.
Дальше новости культуры, что-то совсем уж неприличное, деятели культуры прошлого перевернулись бы в гробах, увидев нынешнего клоуна в кресле министра, дальше пойдет спорт, я отвернулся от экрана, пульс перестал колотиться в виски. С изумлением я ощутил облегчение, не сразу сообразил, что подспудно ожидал нечто неприятное, даже страшноватое: новости из Рязанской области.
А Карашахину как будто кто-то из кобызов на ногу наступил в троллейбусе. Или в самый зной взял перед ним в лавочке последнюю бутылку пива. Иначе почему каждый день кладет мне на стол сводку о Рязанской области? Нет, кладет целую пачку, но кобызная бумажка всегда наверху. И прежде чем спихнуть ее в сторону, я успеваю пробежать глазами, Карашахин знает о моем скорочтении, да плюс успеваю не только прочесть, но и усвоить, уложить на полочку, а то и аккуратно разложить по ящичкам: что в долговременную память, а что в кратковременную.
Павлов его поддерживает, хотя у Карашахина не только кобызы на уме, он государственник, а это значит, что интересы государства ставит выше интересов человека, в то время как в развитых странах курс на уничтожение института государства вообще, «пусть люди будут свободны». Об этом пока вслух не говорим, но верха молча и согласованно ведут страны к тому, чтобы человечество перестало разделяться границами, языками, религиями… словом, полная и безоговорочная капитуляция. То есть глобализация, так это называется. Но все-таки правильнее: полная и безоговорочная капитуляция государств, наций, народов, религий и множества культур перед лицом однообразной, но напористой штатовщины.
Еще Громов хмурится об упоминании кобызов. Но Громов вообще готов извести всех кавказцев, для него и кобызы – кавказцы, а в стране ввел бы что-то вроде диктатуры. Государственники, мать их… И все делают вид, что на Рязанщине что-то необычное. Да, кобызов там намного больше, чем, скажем, на Псковщине. Ну и что? Конечно, кобызы привлекают гораздо больше внимания, чем живущие там же украинцы или молдаване. Конечно же, кобызы из-за своей малочисленности больше чувствуют привязанности и симпатии друг к другу, чем те же русские. Русские, напротив, встретившись за рубежом и узнав, что перед ними соотечественник, тут же кривят рожи, отворачиваются и уходят. Кобызы же бросаются друг другу в объятия. Но разве можно им это ставить в вину? Но мы – ставим. А вот если бы они, как и мы, спивались и ползали пьяными рылами в грязи, мы бы ощутили к ним симпатию.
Сегодня Карашахин, не довольствуясь обычным ритуалом, одну из бумаг положил отдельно.
– Господин президент, вот требование главы группы «Фархад».
– Что, палестинские шахиды?
– Не хотите ли прочесть? – ответил он вопросом на вопрос.
– Там две страницы, – бросил я раздраженно. – Если буду все это читать…
– Нет, господин президент, – сказал он ровным голосом, – «Фархад» – это не палестинские террористы.
– А что, чеченские?
– Не угадали, господин президент. Это кобызы. Глава этого «Фархада», довольно экстремистской группировки, потребовал референдума по Рязанской области.
Я вскинул брови.
