– Да есть тут один…
Окунев хмыкнул:
– Только он всякий раз добавляет: если это не мнение фашиста, коммуниста или конкурента.
Я закончил, держа голос на том уровне, чтобы не дрогнул, выдавая мою слабость:
– Не нравятся идеи Гитлера? Постарайтесь опровергнуть. Запреты – признание в слабости!
Сигуранцев взглянул на меня пристально.
– А мы, – спросил он негромко, – сильные?
Я огрызнулся:
– Надеюсь.
Он медленно кивнул, все еще не спуская с меня взгляда.
– Я тоже надеюсь, – сказал он со значением.
Каганов вздохнул, заговорил плачущим голосом:
– Ну что вы о каких-то фашистах?.. Ну чем они вам так интересны? Тут о деньгах речь, а вы – о фашистах. Точно – русские, даже деньги вас не заводят, о политике готовы и в постели, ну точно поляки… Я прошу обратить внимание на недостаточное финансирование науки. Добавить надо совсем крохи, но надо! Меньше, чем спроектировать и построить один-единственный боевой самолет.
Я вздохнул:
– Глубокие бреши в бюджете могут оставить и мелкие расходы. К сожалению, к нам опыт пришел вместе с долгами. Вы забываете, что Россия взяла на себя долг всего СССР, в то время как бывшим республикам остались выстроенные на их территориях заводы, фабрики, аэродромы, склады, дороги… Сколько в этом году нам платить? Если бросить всю сумму не только на выплату процентов, но и на уменьшение общей суммы…
Окунев запротестовал:
– Народ этого просто не заметит, Дмитрий Дмитриевич!.. А вот если поставите десяток пивных ларьков – оценят и проголосуют. Ну, за вас уже не получится, так хоть за человека, которого порекомендуете.
– Вы на глазах уходите из лагеря демократов, – заметил я. – Что это с вами? Значит, вопрос стоит так: поступить на благо страны, но народ не заметит и не оценит, или же устроить цирк с раздачей бесплатных пряников на миллион долларов, а остальные девятьсот рассовать по карманам?
– Хорошо бы, – сказал Каганов, – да куда столько? И так карманы рвутся: насовали туда уже столько, в Швейцарии банков не хватает.
Сигуранцев предложил ровным голосом:
– Может быть, перекурим? Никотиновое голодание приводит к алкогольному обжорству. Лев Николаевич, может быть, покурите с нами? Вдруг врачи брешут про каплю никотина?
Босенко сказал язвительно:
– Не шутите с куревом. Одна капля никотина, и нам искать другого министра обороны…
Окунев взглянул без приязни, буркнул:
– Капля никотина yбивает лошадь, а капля Fairy yбивает жиpного хряка.
Каганов сказал примирительно:
– Если капля никотина убивает лошадь, то сколько же во мне лошадиных сил? Эх, уговорили… Пить – вредно, курить – противно, а помереть в таком бардаке здоровым – жалко. Как насчет перекура, Дмитрий Дмитриевич?
Я покачал головой:
– Я взял себе за правило никогда не курить больше одной сигары одновременно. А потом и вовсе бросил. Всем курящим придется выйти за территорию Кремля, здесь, как вы помните, уже не курят. Идите-идите!.. Оставшиеся распределят деньги… справедливо.
Ксения принесла кофе, а потом, глядя на осунувшиеся толстые морды, вздохнула сочувствующе, минут через десять появилась с кучей бутербродов.
Новодворский замер, прислушался, все повернули головы к экрану. Каганов добавил звук, из огромного дисплея в комнату, казалось, летели обломки взорванных автомобилей, окровавленные куски тел, взволнованный голос сообщил, что в штате Колорадо исламскими экстремистами взорван автомобиль возле школы, погибло восемь человек, девятнадцать ранены.
Появилось хорошенькое кукольное личико телеведущей, она затараторила быстро-быстро, волнуясь пышной грудью и закатывая крупные глаза небесно-голубого цвета:
– Сегодня в восемь утра страшное побоище учинил в канзасской школе ученик старшего класса Джон Муглер. Он расстрелял восемь учителей и сорок шесть учеников. Горе родителей не знает предела, на этой почве вспыхнули расовые беспорядки…
Быстро промелькнули смазанные кадры разбегающихся людей, затем камера показала тарзаньи заросли, ведущая прощебетала, что ночью поезд Дели – Ягуси был остановлен неизвестными, всех пассажиров индийского происхождения вывели и расстреляли на обочине. Ответственность за варварский акт убийства семисот сорока трех человек взяли на себя «Львы Пенджаба».
Кроме того, добавила она быстро, только что раскрыта секта сатанистов на севере Юты, совершавшая человеческие жертвоприношения. В течение только последнего года они принесли в жертву семьсот человек, из них триста младенцев. При попытке ареста члены секты оказали сопротивление, которое удалось подавить только при помощи танков. Погибло сорок два полицейских и двенадцать бойцов спецназначения…
Окунев смотрел брезгливо, а когда заговорил, Каганов убавил звук до минимума, хотя Новодворский и бросил на него недовольный взгляд.
– Ну и что? – сказал Окунев. – Кого этим удивишь? Идет война. Что вылупили зенки? Вы что же, всерьез считаете, что новая мировая будет наподобие старых? С фронтами, окопами и штыковыми атаками на противника? Ну вы и дикари, дикари… Вокруг костров с бубнами не пляшете? Странно… Кончилась эпоха, когда противник обозначен на штабной карте. Сейчас ни одна страна не воюет, а воюют разные, как их называем, экстремисты. Потому и гремят взрывы, люди в масках захватывают самолеты, автобусы с пассажирами, на фугасах взрываются бронетранспортеры и сверхтяжелые танки, группы неизвестных захватывают стадионы, театры с массами народу, а самолеты с заложниками… ну, вы знаете, что с ними делают. И знаете, что с тех двух башен в Нью-Йорке только началось…
– Террористы рано или поздно будут пойманы все, – возразил Новодворский. – Об этом твердо и недвусмысленно заявил сам президент самих Соединенных Штатов!
Громов отмахнулся:
– Да бросьте чушить. Нет террористов! Просто вот нет – и все. Идет война. Это война теперь такая, еще не поняли? Вторая мировая не похожа на Первую, третья на Вторую, а сейчас, как говорит наш Павлов, началась четвертая… Я не стебусь, мне, как военному министру, в этой непонятной войне хуже всего и горько, как будто наелся хрену с редькой. Мы, военные всех стран, готовились к войне с противником, который… обозначен, я не нахожу другого слова. Но не с ребятами с черными или белыми платками на мордах, которые быстренько снимают их в ближайшем переулке, выходят и улыбаются, сочувствуют, а сами присматриваются, кто уцелел после их налета, как ударить в следующий раз точнее и больнее. У меня под рукой огромный ядерный потенциал, все живое на планете разнесу, смету, испепелю сорок раз, у меня атомных подводных лодок столько, что рыбе в морях тесно, а когда подниму все атомные бомбардировщики, закрою небо, и наступит ночь… ну и что мне со всем этим вооружением делать?
Он развел руками, рассерженный и придавленный донельзя. Новодворский улыбался победно, Сигуранцев сочувствующе хмурился, снова противник опередил, снова он впереди, воюет по правилам, которые придумал сам, а мы все еще изучаем стратегию, которой пользовался Ганнибал при Каннах…
– Одно утешение, – прорычал Громов, – что и за океаном такие же лохи! Накапливают крылатые ракеты с ядерными боеголовками, в то время как противник взрывает их школы, театры, супермаркеты. Но из-за этого противника, который незрим, никому нельзя доверять! Ни-ко-му.
– Даже себе, – поддакнул Новодворский. – А ведь только пукнуть хотел, верно?
Громов оглядел его исподлобья, буркнул:
– Тоже мне защитник Родины! В окопах не был, а разговаривает. Наверное, хотите духом окрепнуть в борьбе? Нишкните, демократ… Хотите, дам «Курс молодого бойца», чтоб изучили на досуге? О выполнении доложите, бить не буду. Если с первого раза не получится, значит, парашютный спорт не для вас. Если не получится и во второй, значит, привидение из вас тоже хреновое. Я ж знаю, что в России по-прежнему две проблемы: дороги и демократы.
– Да ладно вам! А что Сигуранцев, как он насчет этого защитничества Родины? У него свои методы, верно?
Громов отмахнулся:
– Он сказал что-то насчет кондоминиума, но я не понял. Кстати, что это такое?
– Не знаю точно, но спросите у Окунева. Он всегда покупает в аптеке самого маленького размера.
– Ну да – навеки врагом станет. Что ума мало – не обидится, а вот… гм… Я вообще-то храбер, как подлинный гегемон духа, но не рискну, не рискну.
