«Кровью, сердцем и умом…». Сергей Есенин: поэт и женщины
– Эта пожилая барыня расхваливает революцию, как театрал удачную премьеру. Это она зря.
Помолчав, он добавил:
– А глаза у барыни хороши. Талантливые глаза…
После кофе Горький попросил Есенина прочесть последнее, написанное им. Есенин читал хорошо, но, пожалуй, слишком стараясь, без внутреннего покоя. (Я с грустью вспомнила вечер в Москве, на Молчановке). Горькому стихи понравились, я это видела…
Позднее пришел поэт Кусиков, кабацкий человек в черкеске, с гитарой. Его никто не звал, но он, как тень, всюду следовал за Есениным в Берлине. Айседора пожелала танцевать. Она сбросила добрую половину своих шарфов, красный – накрутила на голую руку, как флаг, и, высоко вскидывая колени, запрокинув голову, побежала по комнате в круг. Кусиков нащипывал на гитаре «Интернационал». Ударяя руками в воображаемый бубен, она кружилась по комнате, отяжелевшая, хмельная Менада! Зрители жались к стенкам. Есенин опустил голову, словно был в чем-то виноват. Мне было тяжело. Я вспоминала ее вдохновенную пляску в Петербурге пятнадцать лет назад. Божественная Айседора! За что так мстило время этой гениальной и нелепой женщине?» (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).
Неловкая сцена. Не только Крандиевская, но и многие другие соотечественники поэта наблюдали нечто подобное в турне Айседоры с молодым русским мужем, которому явно было не по себе во время импровизированных выступлений хмельной подруги. И сколько распинающих» Дункан воспоминаний оставили невольные зрители! А вот у Крандиевской, свидетельницы отчаянного выступления знаменитой босоножки, несмотря на то, что Наталье наблюдать эту сцену «было тяжело», нашлись главные слова об Айседоре: «божественная», «гениальная». Крандиевская была по-человечески настоящей, потому не могла, не умела судить о людях с позиций мелкотравчатого обывателя.
«Этот день решено было закончить где-нибудь на свежем воздухе. Кто-то предложил Луна-Парк. Говорили, что в Берлине он особенно хорош. Был воскресный вечер, и нарядная скука возглавляла процессию праздных, солидных людей на улицах города. Они выступали, бережно неся на себе, как знамя благополучия, свое Sontagskleid (нем.: воскресное платье)…
За столиком в ресторане Луна-Парка Айседора сидела усталая, с бокалом шампанского в руке… Вокруг немецкие бюргеры пили свое законное воскресное пиво… Есенин паясничал перед оптическим зеркалом вместе с Кусиковым… Странный садизм лежал в основе большинства развлечений. Горькому они, видимо, не очень нравились. Он простился с нами и уехал домой.
Вечеру этому не суждено было закончиться благополучно. Одушевление за нашим столиком падало, ресторан пустел. Айседора царственно скучала. Есенин был пьян, философствуя на грани скандала. Что-то его задело и растеребило во встрече с Горьким…
Это был для меня новый Есенин. Я чувствовала за его хулиганским наскоком что-то привычно наигранное, за чем пряталась не то разобиженность какая-то, не то отчаяние. Было жаль его и хотелось скорей кончить этот не к добру затянувшийся вечер». (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).
Наталья Крандиевская с сыном
Никакого осуждения, никакой критики, одно человеческое понимание: «было жаль его». В этом вся «потаённая» Крандиевская – умная, прозорливая, наблюдательная и сердечная.
О встрече с Есениным в квартире Алексея Толстого в Берлине оставил воспоминания и Максим Горький: «Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А. Н. Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то неуверенно, смущенно и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям…».
О спутнице Есенина Горький написал: «Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно…». (Горький М. Воспоминания о Есенине // С. А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2-х тт. – М.:ХЛ. – 1986. – Т. 2).
На вечере у Алексея Толстого и Натальи Крандиевской Сергей Есенин читал монолог Хлопуши:
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!Что ты? Смерть?..Я хочу видеть этого человека!..Где он? Где? Неужель его нет?..Горький в своих воспоминаниях об этом вечере признался, что «Есенин читал потрясающе и изумительно искренно», что «слушать его было тяжело до слез, до спазмы в горле». Писатель удивлялся: «Не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью…».
По просьбе Горького Есенин прочёл стихи о собаке.
«Я попросил его прочитать о собаке… Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных. На мой вопрос, знает ли он «Рай животных» Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать «Песнь о собаке». И когда произнес последние строки:
Покатились глаза собачьиЗолотыми звездами в снег —на его глазах тоже сверкнули слезы.
Наталья Крандиевская. Возвращение на родину. Пароход «Силезия». 1923
После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей» (слова С. Н. Сергеева-Ценского), любви ко всему живому в мире и милосердия, которое – более всего иного – заслужено человеком…
И еще более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с ее пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта…». (Горький М. Воспоминания о Есенине).
Из воспоминаний Крандиевской мы узнаём новые детали заграничной жизни Есенина: «Айседора и Есенин занимали две большие комнаты в отеле «Adion» на Unter den Linden. Они жили широко, располагая, по-видимому, как раз тем количеством денег, какое дает возможность пренебрежительного к ним отношения. Дункан только что заложила свой дом в окрестностях Лондона и вела переговоры о продаже дома в Париже. Путешествие по Европе в пятиместном «бьюике», задуманное еще в Москве, совместно с Есениным требовало денег, тем более, что Айседору сопровождал секретарь-француз, а за Есениным увязался поэт Кусиков…
Узнав, что я пишу, она (Айседора – А.Л.) усмехнулась недоверчиво:
– Есть ли у вас любовник, по крайней мере? Чтобы писать стихи, нужен любовник…
Однажды ночью к нам ворвался Кусиков, попросил взаймы сто марок и сообщил, что Есенин сбежал от Айседоры.
– Окопались в пансиончике на Уландштрассе, – сказал он весело, – Айседора не найдет. Тишина, уют. Выпиваем, стихи пишем. Вы, смотрите, не выдавайте нас.
Но Айседора села в машину и объехала за три дня все пансионы Шарлоттенбурга и Курфюрстендама. На четвертую ночь она ворвалась, как амазонка, с хлыстом в руке в тихий семейный пансион на Уландштрассе. Все спали. Один Есенин, в пижаме, сидя за бутылкой пива в столовой, играл с Кусиковым в шашки… Тишина и уют, вместе с ароматом сигар и кофе, обволакивали это буржуазное немецкое гнездо… Но буря ворвалась сюда в образе Айседоры. Увидя ее, Есенин молча попятился и скрылся в темном коридоре, а в столовой начался погром… Перешагнув через груды горшков и осколков, Айседора прошла в коридор и за гардеробом нашла Есенина…
Есенин надел цилиндр, накинул пальто поверх пижамы и молча пошел за ней. Кусиков остался в залог и для подписания пансионного счета. Этот счет, присланный через два дня в отель Айседоре, был страшен. Расплатясь, Айседора погрузила свое трудное хозяйство на два многосильных «мерседеса» и отбыла в Париж, через Кельн и Страсбург, чтобы в пути познакомить поэта с готикой знаменитых соборов». (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).
Вот такая интермедия произошла «между Берлином и Парижем». Свидетелем её была Крандиевская, и никто, как она, не смог бы рассказать об этих событиях так, чтобы вместо «Какой ужас!» мы про себя произнесли «Бедный Серёжка!» и грустно улыбнулись…
В конце лета 1923 года старенький пароход «Шлезиен» («Силезия») доставил семью Толстого в Петроград. Сын Митя, появившийся на свет за семь месяцев до этого, вспоминал со слов родителей: «Отца сразу стали травить левые. Больше всех его ненавидел писатель Всеволод Вишневский. Однажды он, сильно выпивший, встретил отца в пивной и буквально набросился на него: «Пока мы здесь кровь проливали за советскую власть, некоторые там по Мулен Ружам прохлаждались, а теперь приехали на все готовенькое!»
Вернувшись в Россию, Крандиевская замолчала на 12 лет. Это была ее плата за возвращение на родину.
Наталья Крандиевская. Детское Село. Середина 20-х
«Творческая моя жизнь была придушена. Все силы были отданы семье и работе с мужем. Я была его секретарем, советчиком, критиком, часто просто переписчиком. Я вела иностранную корреспонденцию с издателями, …правила корректуры, заполняла декларации фининспектору…», – так писала Крандиевская в автобиографии.
Точней и резче звучит поэтическое объяснение, данное героиней ее поэмы «Дорога в Моэлан»: «К столу избранников меня не просят. / Ну что ж, сама отсюда убегу…».
А муж, знаменитый Алексей Толстой, творил. Он мог удовлетворенно заметить за чаем, что обставил самого Льва Толстого: тот из двух женщин (Софьи Андреевны и ее сестры Татьяны) слепил одну Наташу Ростову, а Алексей Николаевич из одной Натальи Васильевны – двух: Катю и Дашу из «Хождения по мукам».
«Через много лет Дмитрий Алексеевич Толстой, размышляя о судьбе отца, перешедшего на сторону Советской власти, запишет: «Конечно, он продал душу дьяволу, не то чтоб по сходной цене, а по самой дорогой. И получил сполна. Однако ж все-таки продал. Это не будет забыто. Пусть его осуждают. Но я не стану. Во-первых, потому, что вообще некрасиво выглядит сын, осуждающий умершего отца. А во-вторых, потому что он спас жизнь не только себе, но и всем нам. Я прекрасно знаю, какой была судьба детей и родственников врагов народа и от чего мы были избавлены…».
В августе 1935 года Толстой оставит семью. Жизнь с «первым советским графом» Наталье Крандиевской дорого обошлась. Если взглянуть на фотографии этих лет, то увидим в глазах этой женщины «пожилую усталость». (Чернов А. Утаённый подвиг Натальи Крандиевской // Наталья Крандиевская. Грозовой венок. – СПб. – 1992. – С.5).
О духовном разрыве с Толстым лучше всего, пожалуй, говорят строки из дневника поэтессы: «Зима 1929. Пути наши так давно слиты воедино, почему же мне все чаще кажется, что они только параллельны? Каждый шагает сам по себе. Я очень страдаю от этого. Ему чуждо многое, что свойственно мне органически. Ему враждебно каждое погружение в себя. Он этого боится, как черт ладана. Мне же необходимо время от времени остановиться в адовом кружении жизни, оглядеться вокруг, погрузиться в тишину. Я тишину люблю, я в ней расцветаю. Он же говорит: «Тишины боюсь. Тишина – как смерть». Порой удивляюсь, как же и чем мы так прочно зацепились друг за друга, мы – такие противоположные люди…». (Крандиевская Н. В. Дневник).
Видимо, уход Толстого из семьи – лучшее, что бывший граф мог для семьи сделать.
В дневнике Крандиевской можно прочесть: «24 марта 1939 г., Заречье.
Ночью думала: если поэты – люди с катастрофическими судьбами, то по образу и подобию этой неблагополучной породы людей не зарождена ли я? По-житейски это называется: всё не как у людей. Я никогда не знала, хорошо ли это или плохо, если не как у людей? Но внутренние законы, по которым я жила и поступала всегда, утрудняли, а не облегчали мой путь. Ну что же! Не грех и потрудиться на этой земле».
«Вечер 3 мая 1939 г., Заречье.
Осуществление идей часто бывает их искажением. Происходит это по вине осуществителей. Грубость и нечистоплотность человеческих рук уродует самые прекрасные вещи. Недостаточно утвердить идею в сознании. Чтобы воплотить ее в жизни, не изуродовав, надо, чтобы она вошла в плоть и кровь носителя и воплотителя своего, стала первопричиной его поступков и двигателем. Почему идеи христианства вели человечество в течение многих столетий? Потому, что идеи любви претворены были в жизнь Христом, и Его крестная смерть стала для людей жизненным символом жертвенной любви. Если бы Христос только проповедовал, не утвердив учения крестными своими муками, – разве идеи христианства были бы так понятны и дороги людям?»
Здесь мы наблюдаем жесткое понимание происходящего и возможность назвать вещи своими именами. Это позволяет поэту глядеть на происходящее из вечности.
Книга Крандиевской «В осаде» (о блокадном Ленинграде) – книга о бесстраши души. Это главная тема лирики Крандиевской, начиная с 1910-х годов. Но к личному прибавилось народное, и личное стало народным.
Никто из советских поэтов не написал таких строк:
…Если на труп у дверейЛестницы черной моейЯ в темноте спотыкаюсь,Где же тут страх, посуди?Руки сложить на грудиК мертвому я наклоняюсь.Спросишь: откуда такойКаменно-твердый покой?Что же нас так закалило?Знаю. Об этом молчу.Встали плечом мы к плечу,Вот он покой наш и сила.Автор замечательного исследования о поэзии Крандиевской Андрей Чернов отмечает: «Пушкин, ссылаясь на Дельвига, повторял: чем далее к небу, тем холодней. Но космическая, астральная и посмертная тема Крандиевской так наполнена двадцатым, если не сказать двадцать первым, веком, что возникает небывалый синтез средневекового византийца Паламы с Эйнштейном, а еще с Тютчевым и чем-то своим: она живет не просто в разомкнутой вселенной, она живет в мире, где первотолчок начала мира одушевлен, связан с собственным рождением. Через музыку, через сон, через реалии двадцатого столетия она находила одушевленную, одухотворенную смыслом явь видимой и невидимой вселенной:
Начало жизни было – звук.Спираль во мгле гудела, пела,Торжественный сужая круг,Пока ядро не затвердело.И все оцепенело вдруг.Но в жилах недр, в глубинах телаЗвук воплотился в сердца стук,И в пульс, и в ритм вселенной целой.И стала сердцевиной твердь,Цветущей, грубой плотью звука,И стала музыка порукойТого, что мы вернемся в смерть.Что нас умчат спирали звеньяОбратно в звук, в развоплощенье.Этот сонет, посвященный памяти Скрябина, писался без малого полвека: восемь строк в 1916 году (первая и третья строфы), остальное – в 1955-м. О том же и в других стихах 1910-х годов:
…и вот по воздуху, по синемуСпираль, развернутая в линию,Я льюсь, я ширюсь, я звенюНавстречу гулкому огню.Меня качают звоны, гуды,И музыки громовой грудыВстречают радостной грозойНоворожденный голос мой.Такого не написали ни Державин, ни Пушкин, ни Тютчев. Это о смерти как о посмертном рождении.
Средневековое, древнее и новейшее научное оказались соединены женщиной, не только не окончившей гимназии, но, как утверждает ее сын Никита Алексеевич, до конца дней не научившейся определять время по циферблату часов. Говоря словами Пастернака, вот уж действительно «заложник вечности в плену у времени»…
Да, Скрябин и Рерих в те же годы чувствовали и пытались понять те же закономерности мироздания, а Эйнштейн и Фридман (геофизик и математик, один из создателей современной теории турбулентности и динамической метеорологии, математически показал, что наша Вселенная расширяется) – описать математическую, физическую природу этих закономерностей. Но только Крандиевская сумела одушевить открывающуюся людям рубежа столетий космогонию и тем защититься от ужаса грядущих катастроф и итога «урановых открытий». Лишь постигнув такой масштаб боли и связи, она могла пережить частную катастрофу России, войну и блокаду. Истинного знания о природе вещей поэт ВСУЕ не выдает…». (Андрей Чернов. Утаённый подвиг Натальи Крандиевской // Наталья Крандиевская. Грозовый венок. – СПб. – 1992).
Имел «истинное знание о природе вещей» и Есенин.
Думается, не случайно Юрий Гагарин 19 апреля 1961 года, через неделю после легендарного космического полёта, сказал: «Люблю стихи Есенина и уважаю его как человека, любящего Россию-мать».
За 43 года до полёта Гагарина в космос, в 1918 году, Есенин писал: «Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. Воздушные рифы глазам воздушных корабельщиков будут видимы так же, как рифы водные. Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности…».
Лишь постигнув космический масштаб Бытия, Есенин смог понять «частную катастрофу России», но не смог избежать частной катастрофы собственной жизни…
Наталья Крандиевская была мастером еще в детстве. Можно смело говорить о потаённом подвиге поэта. Как и положено в строгом каноне православия, подвиг должен быть утаен от посторонних глаз. И награда за него при жизни не обещается.
Наталья Крандиевская пережила Алексея Толстого, которого любила до самой своей смерти.
Наталья Крандиевская и Алексей Толстой. Около 1930-х
И снова Андрей Чернов: «Пережив и оплакав Алексея Толстого, которого она продолжала любить до самой смерти, написав поразительную по откровению книгу стихов о старости, зная свой путь и неся свой крест, зная цель бытия, но более полувека задавая одни и те же вопросы себе и Творцу, она умерла в литературной безвестности 17 сентября 1963 года (похоронена на Серафимовском кладбище в Петербурге – А.Л.).
Да, ее стихи ценили Бунин, Чуковский, Маршак, Слуцкий, но никто из современников не мог даже предположить, «каким поэтом мы пренебрегли».
Не менее трагично для Натальи Крандиевской было и то, что ею на склоне лет «пренебрёг» и тот, кому она служила всю жизнь, Алексей Толстой. Маститый писатель влюбился в молодую женщину, связал с ней свою судьбу. Наталья Васильевна вела себя очень достойно – так, как должна была себя вести Крандиевская.
В эти дни расставания (измены!) в её стихах звучит есенинское: «Не жалею, не зову, не плачу…»:
Люби другую, с ней делиТруды высокие и чувства,Её тщеславье утолиВеликолепием искусства.Пускай избранница несётПочётный груз твоих забот:И суеты столпотворенье,И праздников водоворот,И отдых твой, и вдохновенье,Пусть всё своим она зовет.Но если ночью, иль во снеВзалкает память обо мнеПредосудительно и больно,И сиротеющим плечомИща плечо моё, невольноТы вздрогнешь, – милый, мне довольно,Я не жалею ни о чём!Посмертно были изданы сборник стихов Крандиевской «Вечерний свет», книга мемуарной прозы «Воспоминания», стихотворные томики «Дорога», «Лирика».
В 1992 году вышло в свет первое бесцензурное избранное «Грозовый венок», где опубликован и роман в стихах Крандиевской «Дорога в Моэлан», над которым она работала с 1921 по 1956 год.
Валентин Катаев сокрушался: «Забытая поэтесса! Как горестно и несправедливо это звучит!». Прошло более четверти века, закончилось и столетье, и тысячелетье, но творческое наследие этого поэта, шедшего и против течения века Серебряного, и против течений «века-волкодава», до сих пор погребено под спудом нелюбопытной читательской нашей лени. И это при том, что Крандиевскую никак нельзя причислить к поэтам «второго плана». Самуил Яковлевич Маршак писал: «Поэтическая мощь лучших стихов Крандиевской вкупе и единством духовного и жизненного пути в данном случае таковы, что когда-то мы должны будем признать: и ранняя, и блокадная, и поздняя лирика Крандиевской – утаенная классика русской Евтерпы XX столетья».
«В 1918 году Есенин подписал свою книжку «Голубень»: «Н. Крандиевской с любовью Сергей Есенин. P. S. Я не ошибся. Вы все-таки похожи на нее…».
На кого? На музу? На саму любовь? На прототип Анны Снегиной?
Все три ответа верны. В мае 1922 года Есенин бывал у Толстых в их берлинской квартире. После он напишет «Анну Снегину», в которой как минимум дюжина реминисценций и полуцитат из поэмы Натальи Крандиевской «Дорога в Моэлан», опубликованной лишь в 1992-м году». (Андрей Чернов. Шапка-невидимка Натальи Крандиевской // Сайт Натальи Крандиевской).
Итак, Крандиевская была прототипом не только героинь «Хождения по мукам» Алексея Толстого (Кати и Даши), но и была похожа, в представлении Есенина, на… Лидию Кашину? («Вы всё-таки похожи на неё…»)?
Наталья Крандиевская, как и Сергей Есенин, была среди авторов изданного в мае1918 года сборника «Весенний салон поэтов». В составленном в мае 1920 года списке членов Всероссийского профессионального Союза писателей Наталья Крандиевская числилась в группе «интимистов» с Ахматовой, Цветаевой и др.
В дни, когда на книге «Голубень», подаренной Крандиевской в 1918 году, Есенин написал: «Вы… похожи на неё…», он встречался с Лидией Кашиной, дочерью «миллионщика» – с женщиной, прекрасно образованной и воспитанной, увлекающейся искусством, живущей среди творческих людей (и Есенин оказался в окружении Кашиной потому, что «успел прослыть поэтом»).
Поэма «Анна Снегина» была закончена в январе 1925 года, но её образы рождались в течение долгого времени. Почему о Лидии Кашиной мы говорим как об одном из прототипов образа Анны Снегиной? Анна – красивая, талантливая, образованная, владеющая несколькими иностранными языками замужняя зрелая женщина. Такой была Кашина. Всё это мы могли бы сказать и о Крандиевской. Более того – дополнить: Наталья Васильевна, как и героиня «Анны Снегиной», как и Ольга Сно, не приняла революцию, была эмигранткой. Кашина была старше Есенина на 9 лет, Крандиевская – на 7.
«Пленительный образ Анны Снегиной постоянно оборачивается новыми, неожиданными гранями. И за каждой угадывается живое лицо – три прекрасные женщины… (Сардановская, Кашина, Сно – А.Л.)». (Шубникова-Гусева Н. И. О поэме Есенина «Анна Снегина». – М. – Литература в школе. – 2004. – №9).
Время вносит поправки? Сегодня за образом Анны Снегиной «угадывается живое лицо» четвёртой – Анны Старженецкой? И пятой – Натальи Крандиевской-Толстой? Возможно. И тут следует обратить внимание ещё на один поразительный факт, который позволяет говорить о поэме Сергея Есенина «Анна Снегина» в связи с именем Крандиевской. В 1921-ом году Наталья Васильевна приступила к работе над поэмой «Дорога в Моэлан». В 1922-ом Есенин с Дункан были в гостях в берлинской квартире Толстых. В 1925-ом была закончена «Анна Снегина», а в 1956-ом закончена «Дорога в Моэлан» (впервые напечатана в 1992-ом).
Внимательный читатель легко обнаружит перекличку «Моэлана» со «Снегиной».
В обеих поэмах прослеживается ориентация на русскую классику, в первую очередь на Пушкина.
Итак, жанр «Дороги в Моэлан» – роман в стихах (жанр «Евгения Онегина).
В произведения Пушкина, Есенина, Крандиевской введены исторические лица (у Пушкина – имена поэтов, драматических актрис, балерин, учёных и других известных лиц его времени; у Есенина – имена политиков, общественных деятелей (Ленин, Керенский) и др.; у Крандиевской – имена Гогена, Ван-Гога, Башкирцевой, художника Роже…).
Бисьер Роже (1886 – 1964) – французский живописец-новатор. Он принадлежал к направлению Парижской школы, которое можно назвать «лирическая абстракция». Обучался в Академии художеств в Бордо, с 1910 года жил в Париже.
Наталья Игоревна Шубина-Гусева в статье «О поэме Есенина «Анна Снегина») обращает внимание на сходство сюжета «Анны Снегиной» Есенина и «Евгения Онегина» Пушкина. Да, происходит перекличка сюжетных мотивов (письмо Татьяны Онегину, письмо Анны Сергею). Наблюдается сходство фамилий главных героев: О – негин, С – негина (первоначально Есенин назвал поэму «Анна Онегина» – А.Л.). Прославленный петербургский поэт ехал в родные сельские места на дрожках, как Евгений Онегин «летел в пыли на почтовых». И т. д.
А у Кандиевской, как у Есенина, появляется белый цвет – символ чистоты, надежды и… скорби. «Конечно, в отличие от Пушкина, поэты ХХ века рисуют других героев в другой исторической обстановке, но «историческая обстановка» (время после революции) в поэмах Есенина и Крандиевской одна и та же.