О светлых красках души. Как мы учимся жить своей жизнью и за ее пределами

Разговор со звездами

Это, в первую очередь, звезды. В последние два – три года школы я почти каждый вечер наблюдал за звездами с полей и лугов нашей деревни. Меня не интересовали их названия. Не было и какой-то конкретной звезды, которая привлекала бы меня больше всех. Я любовался именно всем звездным небом. Часто я останавливался и смотрел долго-долго. Тогда мое дыхание становилось спокойнее, глубже, медленнее. Возникали вопросы: двигаются ли звезды или стоят неподвижно? Кто или что удерживает их? Откуда они вообще взялись? Сколько им может быть лет? Насколько они далеко от меня? Насколько я мал, и насколько велико небо надо мной! Если бы я мог попасть за кулисы звездного неба, был бы там конец? И что было бы тогда?

Только теперь, спустя несколько десятилетий, мне открывается, какое значение имели для меня те вечерние прогулки. Ведь те вопросы мне все еще интересны. Для чего нужен этот мир? Он создан или появился сам? Есть ли режиссер? Если он есть, кто или что это? Странно только то, что еще тогда эти вопросы меня не страшили. Они скорее давали мне почувствовать, что я окружен «добрыми силами».

В то время у меня оказалась книга Вилли Крампа «О внимательной жизни»[8]. В ней автор высказывал мысли, которые я перечитывал, и я думаю, что они повлияли на мое мышление, отношение к людям, которые стали доверять мне: «Когда на вечернем небе появляются первые, едва различимые звезды, мы не видим их, если смотрим прямо на них, но лишь когда скользим взглядом в сторону и они отходят на задний план. Таково загадочное правило игры: мы не получаем что-то, если напрямую стремимся этим обладать. Нужно с почтением относиться к другим существам, к чужой судьбе, всегда помнить, что вещи, создания, человеческие судьбы наполнены энергией другого, уникального, из чего они черпают жизнь»[9].

Когда человек встречает другого человека, он пытается «составить о нем представление». Может быть, он ему кого-то напоминает, может, к нему сразу возникает симпатия или неприятные чувства или же он сразу его отвергает.

Сущность человека мы не можем узнать мгновенно, так как она скрыта под всем тем чуждым, что годами наслаивалось на его душу. Поэтому в этом вопросе для меня действует то же, что и со звездами: я не «пялюсь» на своего собеседника, не «регистрирую» то, что он мне «сообщает». Когда он начинает говорить, я его принимаю, воспринимаю, жду движений его души, которые передает мне его тело, я начинаю его узнавать.

Как на меня повлияла теология

Раз в год в лесу близ моей деревни проходил праздник миссионеров. Африканские миссионеры с большим воодушевлением рассказывали про свою работу. Оркестр с тромбонами сопровождал действие, и я каждый раз испытывал сильный страх. Почему? Потому что я боялся, что через пару лет тоже стану миссионером и должен буду уехать в Африку.

При этом никто никогда мне о такой перспективе не говорил. Был ли это первый знак того, кем я когда-то стану? Эти люди были так убедительны, так беззаветно преданы своему делу, и это заражало… Но вместо этого я подумывал об изучении теологии. Об этой возможности со мной тоже никто не говорил. Еще в школе я с особым вдохновением читал книги по теологии. Все больше я ощущал необходимость передавать другим то, о чем я узнавал из книг. Два парня из обувного магазина внимательно слушали меня, когда мы прогуливались по полям, лугам и лесам, и то и дело останавливались, глядя в задумчивости на бесконечное мерцающее звездное небо. Мое решение изучать теологию становилось все крепче.

В итоге я выбрал теологию, потому что меня сильно впечатлил вопрос Мартина Лютера: «Как мне добиться благосклонности Бога?». Я учился прилежно, но не получил удовлетворительного ответа на этот вопрос от научной теологии. Позже я не получил его ни от прикладной теологии во время своей двухлетней службы священником в гамбургской церковной общине, ни в университете Гамбурга. То, что действительно было полезно, – это лекции моего начальника Гельмута Тилике. Он был великим антропологом и специалистом в области социальной этики. Более 5 лет я наслаждался возможностью работать с ним. Кроме того, он прекрасно умел найти подходящие слова. Его искусство заключалось в том, что он мог «вчувствоваться» в людей любого круга. Он приводил в движение души людей, которые его слушали. После работы с ним я стал счастливым священником в вузе, пока не понял, что работа со студентами слишком однообразна для меня.

Была ли дорога через теологию к моей сегодняшней профессии слишком долгой? Я с удовольствием вспоминаю тот час, когда я смеялся со своими солидными коллегами в аудитории Марбурга-на-Лане. Мы переводили текст с иврита и обсуждали его языковую банальность. Своим смехом я заразил остальных. Мы хохотали так громко, что пришла серьезная студентка и сделала нам замечание по поводу нашего неприличного поведения. Потом мы еще долго смеялись по поводу того, что мы так много времени вложили в изучение древних языков. Ведь многие важные работы древности были отлично переведены на немецкий.

С другой стороны, я не могу сосчитать все лекции, во время которых у меня по коже бежали мурашки, например, когда наш профессор в области Ветхого завета со слезами на глазах стоял у Стены плача в Иерусалиме и оплакивал горе Израиля. Постепенно я познакомился с разных перспектив с основами потускневшего христианского Запада и приобрел умение мыслить более широко. Но среди всего этого было нечто выдающееся по своей значимости: мысль, что нет ничего важнее, чем вопрос Гёте о «внутренней связи мира», что нет ничего важнее, чем это: встретить Бога в человеке. Я не жалею о том, что изучал теологию, несмотря ни на что.

Как я научился уважать страдающих людей

Летом 1962 года, будучи студентом теологического направления, я имел возможность пройти практику в клинике алкогольной зависимости в Хаслахмюле близ Боденского озера. Эти 6 недель заложили основу всей моей будущей работы с людьми.

В первые три дня на меня никто не обращал внимания, напротив – если я подходил к группе людей, разговаривавших друг с другом, они сразу замолкали. Я понимал их, хотя чувствовал себя неуютно. Я был студентом, который хотел понаблюдать за людьми с экзистенциальными трудностями. Во всяком случае так, казалось, меня воспринимали те мужчины. И казалось, никто не замечал, что я побаиваюсь их, ведь они пережили намного больше меня.

На третий день меня подозвал к себе бывший известный берлинский футболист и предложил с ним прогуляться. Очевидно, мужчина был уважаем другими. И, таким образом, я вступил в беседу и с другими: откуда я? Что я делаю? Надолго я здесь? И т. д. К моему удивлению, вскоре мужчины начали рассказывать и о себе, почему они тут оказались, они рассказывали о своих женах и детях, о своих расставаниях, о тоске по семье. Часто у меня складывалось впечатление, что некоторые хотят оправдать свое пребывание в этой клинике. Передо мной! Перед студентом с его ничтожным жизненным опытом!

Постепенно я узнал множество историй их жизней, в том числе и благодаря тому, что в столовой стоял рояль, на котором я поигрывал. Например, когда я тихо играл танго (дело было в начале 60-х), со мной заговорил один человек и шепнул на ухо, что именно под это танго он познакомился с любовью своей жизни.

Когда я играл медленный вальс, другой человек рассказал мне, что этот вальс был самым прекрасным танцем в его жизни. Однажды ко мне подсел мужчина, с которым мы договорились сыграть фокстрот и многое другое в 4 руки. Я вспоминаю его сейчас – симпатичное, чувственное мужское лицо. Он хотел стать концертным пианистом, но оставил карьеру, потому что его жена-проститутка нарожала ему шестерых детей.

Ах, мне очень хочется рассказать и о многих других, с жизнью которых мне разрешено было познакомиться. Пару слов о моем соседе. Однажды вечером он позвал меня к себе в комнату. Такие посещения были строго запрещены, но я не мог ему отказать. Он был бывшим эсэсовцем и, должно быть, страдал от своей прошлой карьеры. После того, как его разоблачили, он не смог найти работу. Ему больше ничего не осталось, кроме «своей» бутылки. Когда он замолчал, я рассказал ему, что мой отец тоже служил в СС и за несколько дней до окончания войны был смертельно ранен в лесу близ Старгарда. Я не умолчал о своем отвращении к тому, что делало СС. Он посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но, не найдя слов, положил свою руку на мою и судорожно вздохнул, чтобы не разразиться плачем.

Близилась последняя неделя в клинике. Домой меня не тянуло. Я еще раз проанализировал эти 6 недель.

Что было самым важным?

Возможно, именно в три первые недели после моего прибытия в клинику во мне произошло что-то, что на меня сильно повлияло: мне открылось с большой ясностью, что в будущем я хочу, должен работать с людьми. Я понял: бо́льшая часть людей, страдающих от алкогольной зависимости, для меня были (и есть) не алкоголики, пьяницы, забулдыги и зависимые люди, а люди, которые имеют/имели проблему с алкоголем. Я понял, что они прежде всего люди. Люди с проблемами, но люди!

Люди, которые потерпели неудачу не навсегда, а только на время. Люди, которые не могли справиться со своими проблемами в одиночку, но только с помощью других. Незадолго до моего отъезда приехал журналист, чтобы задать вопросы пациентам. Я стоял с группой, у которой были особо доверительные отношения со мной, я был рядом, когда беседа началась. Тогда этот человек со стороны спросил меня, как я, такой молодой, «очутился» среди них. Я только плечами пожал. Я стоял рядом с ними не для того, чтобы им понравиться. Но тогда я также понял, что в каждом человеке есть предпосылки для того, чтобы скатиться в пропасть.

Как я начал понимать страдающих людей

Практика у Боденского озера была частью моего обучения теологии. После своего первого экзамена, будучи молодым теологом, я долго работал в ночной службе телефонной помощи Гамбурга с 8 часов вечера до 8 часов утра. Для этого у меня не было специального образования, лишь открытое сердце.