Грустная книжка

Дизайнер обложки Леонид Жуган

© Леонид Жуган, 2021

© Леонид Жуган, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-4498-5697-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первый неправильный случай

[Ответ на вопрос в «Одноклассниках»

«Какой писатель у вас самый любимый?»]

А можно про самого любимого детского писателя? Тогда самый любимый детский писатель, конечно, Виктор Драгунский! – кто ни знает его бессмертные «Денискины рассказы»? Их мы когда-то с ещё маленькой дочкой насчитали ещё без интернетов 69 рассказов во всех наших и найденных книжках. Не удержались и написали «70-й рассказ» – «Первый неправильный случай». Давно было, уже не помню, в каком классе – в 1-м или во 2-м? – Настя проходила правило «жи и ши пишется с буквой «и», и вот это-то правило в конце 20-го века называлось «первый неправильный случай». Тот рассказик где-то в ещё неразобранных письмах к моему отцу, они далеко – на Кавказе, но просто коротко пересказывать ситуацию передумал, захотелось написать хоть несколько тёплых строчек в память необыкновенного человека, неподражаемого прозрачностью слова и любовью к детям. Вот он: длинный пересказ – не рассказ! – такого же случая, о каких писал детский волшебник Виктор Драгунский.

Как пишется в начале серьёзных романов, утро ничего неожиданного не предвещало. Моё родительское задание было простое и приятное: покататься на санках с ребёнком в нашей зоне отдыха Тропарёво и заодно зайти на почту – отправить родным новогоднюю телеграмму. Погода, снег и санки не подкачали – накувыркались так, что уже не понимали: небо вверху или внизу? Вот с такими проветренными мозгами и объявились на телеграфе. Катаем быстренько на бланке наше поздравление и подаём в окошечко тёте… Ну, знаете таких тёть: гроза почти всех мам – не каждый папа убежит из их плена… Настька в восторге, что такая величавая фея с улыбкой именно к ней пробегает текст, а папка тоже не в особой печали, что такой шедевр природы предстал неожиданно перед его ещё не врубающимися глазками. Но тут фея вдруг превращается в огромную страшную снежную королеву: «Дитя моё, кто вас учит в школе? Запомни, слово «наших» пишется через «Ы», – и на глазах ребёнка чернилами исправляет «ошибку». У Насти глаза как тарелки, а у меня страх: мне доверили ребёнка, а я схожу с ума! Так и улетело бедное «Ы» по проводам!.. Эту тётю я никогда не забуду! Только на улице дочка пришла в себя и изумлённо выдавила: «Ведь это же «первый неправильный случай»!» К своему стыду, я тоже не знал тогда про «первый неправильный случай», что это название правила из учебника. Но для меня и дочки это и вправду случился первый такой неправильный случай: на наших глазах растаяла фея, для каждого своя… Перед самым Новым Годом…

3.03.2018

Безухий Ялан

[59 минут из детства]

Длинному Вовке

Первая легендарная личность из моего детства – да такой она и осталась для меня – он и есть: Безухий Ялан. Прошло полвека, а я так и не знаю его настоящего имени, хотя старше он меня всего на лет пять. Начало знакомства – заочное и мифическое. Нас, ещё в детском садике, привели на какую-то последнюю линейку в школе – конец весны, а мы в сентябре должны были идти в первый класс. Какая-то очень большая, очень-очень толстая тётя, лицо красное-красное, в очках, в чёрном-чёрном платье вышла на центр почти всей вселенной, как мне тогда показалось, то есть перед всей школой, – и началось! Такого гипноза, такой магии я так и не испытал больше на своём веку. Это было откровением для меня, малявки. Кстати, не про самого Ялана, а про математику! Потом, чуть позже, я на своей шкуре узнал, что это была завуч, когда опоздал на урок и «чуть не сорвал все планы пятилетки в стране» – её цитата.

Ну вот, весенняя жужжащая тишина – и огромная тётя в чёрном возглашает своим бедным «баранам», всему миру и мне о математике! Честное слово, ещё бы раз послушал эту «нобелевскую» лекцию! Дословно помню вот эту часть: «…функция! …Ялан! …функция! …Ялан! …Ялан! …функция! …это же математика!..» Ялан «шёл» как провинившийся, ясно было и детсадникам. Но чувствовалось любому упёртость, полная непрошибаемость и абсолютность его свободы в отношениях с этой «функцией». Если Ялан так твёрдо стоял против этой великой и таинственной «функции», то что-то он собой представлял?! И, конечно, с линейки меня увели в полной уверенности, что Ялан и математика – это одно и то же!

Теперь понятно, как ремень за двойку, что Ялан был запущенным двоечником, «хулиганом». Но столько «взрослых» слов, столько народу – и всё только о нём, было ясно: это – герой! Вот так впервые услышал я про Ялана. Но годом раньше я слушал Левитана, 12 апреля 1961 года, о полёте Юрия Гагарина. Все спали в садике, а мне одному, конечно, приспичило на горшок, и поэтому мне одному повезло услышать со взрослыми о первом человеке в космосе. Но ни в какое даже близкое сравнение не шло Левитановское сообщение – и врывающееся в детское небо, и так пугающее и завораживающее нас, ещё мягких и послушных, тётино «функция – Ялан!»!!! Да, это так: если бы не эта «формула», я бы никогда не полюбил математику и, может, не стал бы геодезистом.

Потом, конечно, я сто раз сталкивался с Яланом. На самом деле у него не было уха, от рождения. Но у него был характер. Язва он был ещё тот! Но последовательный. Главное, как помню, он всегда мог стоять и один против всех. Это его не трогало. Нет, даже не всегда подло, и в открытую, но борьбу вёл до конца. Хотя и с известными «приёмчиками». И ещё почему я его до сих пор помню, потому что помню незабываемой детской памятью тот баскетбольный дворовый матч, где и он был участником. Правда, «фигура» Ялана как математика уже к тому моменту давно высохла, как летняя лужа, но он всё продолжал обделывать свои делишки, себе же во вред, и в наших играх тоже.

Теперь ещё о двух главных участниках того дворового баскетбола. У меня был друг на год младше, Витька. И у нас с ним были старшие друзья-товарищи: у Витьки – Колька, у меня – Вовка. У каждого был свой «ангел-хранитель», на пять-шесть лет старшие: Колька и Вовка – родные братья, двойняшки. Но совсем разные. Колька – олицетворение мужчины, в нашем понимании тогда. Да и потом, позже, было ясно: он и был символом мужского начала. Хоть и высокий, но крепкий, и весь – точно сжатая пружина. Лицо, фигура – мечта всех девчонок! Характер твёрдый до гранита с алмазом. Сильный, нацеленный парень, но… «представительный», всеми чёрточками ему всё время что-то надо было доказывать всем, что он, только он, самый первый. Что вы хотите, ведь по паспорту он «Победитель народов и сын Победителя народов», если перевести его инициалы с греков. Но первенство ему далось слишком дорогой ценой, это всё, может, и объясняет его дальнейшую судьбу: трагическую, злую и непоправимую…

Удивительным человеком был Колька – почти все его слова остались во мне как непререкаемые афоризмы и даже команды. Как говорят – харизма. Тысяча его слов меня потом сделали «взрослым». И он тоже был участником той незабываемой игры. А Вовка… Сто раз перечёркиваю письмо, и не нахожу достойных его слов. Вовка!!!.. Если и были боги на земле – они все похожи на Вовку! Высок, выше брата, потому и Длинный. И красоты, буду снова и снова повторять, конечно, божественной. Полмира девчонок и не подозревают, что есть такая первозданная мужская красота. Нету в моём багаже слов, да и кто же опишет бога? Моя «формула» Вовки так и осталась – фрегат! Когда Вовка идёт по нашей Земле, не знаешь, как и передать это явление: как он режет пространство – гордо, просто и свободно. ФРЕГАТ! И не может земной человек так вот просто светиться добром и каждому?

Вовка мягче Кольки, добр до потери всякого стандарта самосохранения. Светло-рус, волосы прямые, чёлкой. Встречая врага, краснеет, но видно: не боится, просто его доброта до последнего спорит внутри с людской подлостью, именно со всеобщей, а не конкретной. Позже, в перестройку, когда я и многие ушли в другие профессии, Вовка остался верен и до сих пор верен своему призванию – геологии. А Колька был большой шишкой в министерстве по чину, а всё кончилось страшным горем: плоды перестройки его убили. А мой Вовка ушёл в сторожа, в «подполье», и написал солидный геологический труд, и его монография вошла потом в юбилейный том его любимой науки.

Ну и вот: мы – на «трибунах» в нашем дворе, баскетбол! Колька и Вовка. Будущий министр – и будущий учёный. Я и Витька – вассалы! И – Ялан. Ялан против Кольки. Ялан против Вовки. Кольку даже не очень и помню в этом матче. Всю игру он что-то кричал, командовал, наверно, был капитаном, и всё время высказывал недовольство Вовкой, что, мол, слабак, надо бы биться пожёстче, нечего никому и ничего прощать. Не знаю, как Витькины, а все мои миллиард и два глаза были привязаны только к Вовке и Ялану. Они уж совсем явно выделялись разными почерками спортивного джентльменства. Пусть Вовка отнял у меня сигареты в школьном туалете, я не обижался: после этого матча мне, ещё зародышу, докумекало, с кого брать пример. И Витьку я хлопал по плечу как маленького: «…вот! …Вовка!» Колька же играл жёстко. Это и был он. Всё по правилам, но он любил такую игру, силовую. Вовка – гуманист, прощал все ошибки соперникам. В принципе, сам весь матч – это последние его минуты, главная стычка была в самом конце. Ведь вы уже поняли, не про матч я, а про Вовку.

Ялан, хитрюга, всю игру вёл на грани правил. Колька не уступал. И вот решался счёт, и Ялан сошёлся один на один… но с Вовкой! Вовка не дал ему закинуть в корзину, в последний и явно удачный момент. Вроде, Вовки и рядом не было. И откуда взялась его «длина»? И все чёрные уловочки Ялана пошли прахом. Вовка, этот «размазня», этот добродетельный добряк, не дал ему, Ялану, великому и неустрашимому в любой драчке, не дал забросить?! Пусть бы кто другой помешал. Но помешал Вовка. И счёт не поменялся. «Вовка всё же его прижал! Он не зря – Длинный! Вовка отбил мяч! А Ялан – козявка!» – так, наверно, я ликовал самому себе. И тут Ялан сошёл с катушек. Игра кончилась в пользу Кольки и Вовки, и Ялан был в бешенстве. Что только ни извергал Яго-Ялан из мира слов и как только ни ловил воздух своими хищными лапками, но всё зря. Мой Вовка был стена! Застыл как бог! Ни разу не унизился, хотя мог просто раздавить обнаглевшую букашку. Колька, брат, даже подбадривал: «Ну, дай ему!» И все ребята были за Вовку: «Дай, дай Ялану!» Нет, мой Вовка не такой. Он покраснел. Красиво покраснел. Белая чёлка так и выступила. И я видел его глаза: сжатое терпение и великое презрение. Он сильнее Ялана в тысячу раз. Но Вовка пересилил себя, сдержался. Ялан кипит, лезет в драку, рыгает злостью, тысяча и один мат – так и напрашивается на удар. А Вовка – краснота сошла – вдруг побледнел, пальцы рук сжаты и тоже бледнее снега, подносит к носу Ялана мяч… и как зафинтит его на край вселенной! Челюсти сжаты, и это – уже не Вовка, а сам Аполлон Бельведерский! И Ялан, пресловутый Ялан, кумир свистунов с «предупреждающей» походочкой, задрыгался, как заколдованный – именно! – как «повреждённый»: руки ходят автоматом, но в небо, не в Вовку! Даже этому созданию дошло под корку: какая сила в Вовке! На Кольку, может, он сдуру бы и набросился на свою попу. Но кинуться на Вовку ему что-то не давало. Поголовные крики: «Вов, да вмажь Ялану!» – все были за Вовку. Но Ялана это бы не испугало. Ялан и так сто раз один против всех, ему не впервой. Но их взгляды были – театр МХАТа: Добро и Зло! Таким и запомнил я этот баскетбольный матч: битва нерв и зрачков, битва душ. А ведь – мальчишки! Если хотите, Длинный Вовка дал мне пример настоящего величия. Все за него: «Отомсти!» Но он жил и всегда живёт своим каким-то мировым сердцем и высоченнейшим духом.

Бить меньших?

Отвечать на зло злом?

Эти избитые вопросы в том матче вышли во всей наготе в разбушевавшихся чувствах. Вовка и вправду был как в космосе! Вокруг бегают «муравьи», что-то требуют: укуси, съешь! А Вовка не ударил, хотя и на заяву всего двора. Кому советовали? Богу? А у меня, хоть провались, на зло – добром не получается. Извожусь, клянусь, но страстишка-месть во мне всё сжигает. Вовка одним взглядом задавил ядовитого змея и в Ялане, и в себе. Но я – один из этих самых «муравьёв», явно не могиканского пошива. Но Длинный Вовка не даёт мне выпустить из себя мохнатого зверя. Бесконечно жаль, что нет уже Витьки, нет Кольки… Царство им Небесное и земля пухом. А Вовка стал седым и ещё прекраснее всеми астральными телами. И остался у него тот же, невероятной глубины, глухой и бархатный бас.

Да, мы с Витькой были в доброй власти славных и «уважаемых» всеми пацанами братьев. Колька научил нас плавать. За пять секунд! Вот вам мой зуб! И оба научили нас драться. Давали настоящие боксёрские перчатки и дивились на «гладиаторов», как доморощенные римляне! Что ни потешить себя, когда слуги бьют друг другу морды? Братья были нашими старшими защитниками и, естественно, воспринимались нами, как волшебники: они умели и знали всё, и их все боялись! И даже их сад напротив нашего дома был… волшебным. До сих пор «вижу» этот сад и в нём Прекрасную Даму Блока: пацан, а мечты встретить прекрасное создание родились именно в их саду. Хотя из этого же сада я выстеклил окно нашей учительнице из поджига, Валентине Львовне, учительнице литературы. Я уже тогда, дурачок из 4-го «Б» и будущий член институтской сборной по стрельбе, страдал меткостью. Как и сигареты, Вовка безжалостно отнял у меня милую игрушку. Слова братьев для нас с Витькой были законом.

Даже в смешных мелочах. Как-то Колька застал меня в их волшебном саду за «преступлением»: я мыл яблоко. И тут же последовала «кара»: «Будешь мыть яблоки – станешь толстым, как соседская Ленка». Как рукой сняло: долго я не мыл яблочек, ровно три года, пока не уехал из нашего двора в другую жизнь. Больше я не видел Ялана. Но он тоже дал мне урок – и своими «функциями», и прижатым хвостом под корзиной. Всё же он был подлинным и естественным в своих отпетых и неуёмных проказах.

Весной прошлого года я был в этом самом дворе и вспомнил и игру, и всех ребят, и вспомнил, как я увиделся, через сорок пять лет, с моим Длинным Вовкой и спросил его: «А помнишь, Вов, Безухого Ялана? Как вы сцепились на баскетболе?» А Вовка мне: «Что-то я вообще не припоминаю такого?..» Вот вам и привет! Люди помнят битву богов Света и Тьмы, а самим богам уже до лампочки.

Давай, дорогой Ялан, не обижайся, я тебя помню, живи долго и прости меня за эти строчки. И ты, Вов, ты тоже прости, если что не так нацарапал, но удержаться не было сил. Даже своего отца я так не слушался, как тебя и Кольку. Вот, хотя бы, ещё одна картина моего разоружения, когда я сдуру похвастался тебе новеньким поджигом: ты снова отобрал у меня дорогую игрушку и коротко бросил: «Чтоб больше этого добра я у тебя не видел».

Ой, какой был поджиг!!!

Но Вовка сказал.

А Вовка – фрегат.

А фрегат – самый прекрасный корабль!

Всё же, как мне повезло, что мне встретились Вовка и Колька. И один раз – особенно.

Это было на Камчатке. Мы с ребятами на триангуляционном пункте в паре с другой бригадой измеряли подвижку материков. По-русски: мы измеряли углы, а они – светодальномером стороны треугольников. Работы закончились и мои хлопцы решили порыбачить, проведать соседей и отдохнуть. До них километров пять-шесть, их пункт на пляже Тихого Океана, а мы на стометровом над ним отвесном обрыве. Спору нет. Хоть против закона: одного в тайге оставлять нельзя. Я – не рыбак, приведу в порядок вычисления, а ребята сходят пусть, пока погода.

Уже ночь. Ребят нет. Начался шторм. Связи с ними нет, хоть убейся. Хотя с другими сопками и с кораблями связь была. Сижу на рации: пришла плохая весть – погибают ребята с пункта Нового. Я как мог связывал и соединял через корабли по рации Питерские власти и наши бригады. Никто друг друга не слышал, я слышал всех, все слышали меня, и только с моими не мог связаться. Как заколдованная точка! Никак не отзываются. Пошёл искать на берег, хоть учил своих, как выжить, если что, и на карте все места наших встреч при неожиданных ситуациях мы обговорили. А экзотика была в том, что вокруг всё время бродят толпы косолапых. Я уже и дневник вёл на доске, если сам куда-то денусь, и палатку свечами украсил – светится за километры! Неплохой в ночи и в шторм ориентир получился со второго захода: первый вариант маяка успел, к счастью, потушить без последствий.

Да в жизнь не пошёл бы один на медведей. Но Длинный Вовка и тут не дал мне покоя: беру перочинный ножичек – для себя, а не для мишек – и на берег. Одна уже бригада с трупом. Где-то ж и мои ребята загибаются? Обыскался, понятно, зря: они невинно коротали дурную ночь с красной икрой под самогоночку, укладывали рыбку, пытались связаться – никак! – и не знали, какая трагедия случилась у соседей. А погибли два студента – тоже пошли не по правилам, за рыбкой… Но нет связи – надо идти. И ножик мне вселял силы – не дам себя скушать заживо! До сих пор страшно, а вдруг подкачал бы Фрегата? Но, значит, и смертному не вреден пример того Вовкиного взгляда, на том матче. И можно решить любые функции, если встретится такой друг, как Вовка. Да ещё с фамилией, в переводе с русского на русский как «Родной добру» или «Добророждающий». Сами догадайтесь с какой! Но в паспорте у него шикарный «титул»:

ИЗ РОДА ДОБРА

ВЛАДЕЮЩИЙ МИРОМ

СЫН ПОБЕДИТЕЛЯ НАРОДОВ

Абсолютно не хило и абсолютная правда. Я ж говорил: если не бог, так полубог! А Ялан? Братцы, вспомнил, пока писал, всё же подсознание крутило шарики и ролики: он тоже – Вовка!.. Не перепечатывать же всё заново? Вовка Ялан. Сразу в интернет – вот, с крымско-татарского: ялан – ложь, неправда, враньё. Тоже титул получается: Владеющая миром Ложь. Ёлкины-палкины, и, точно, МХАТ: Добро – и Зло…

Во поигрались в мячик!

22.03.2014

Памяти Вовкиного брата Кольки и его маленького друга Витьки

Санька из четырнадцатого

Тридцать лет, как я ушёл из геодезии за руль автобуса. Перестройка-мачеха тем и славится, что конкретно меняла жизни. Попал в 14-й автобусный парк. А помню сердцем только одного человека из моего первого четырнадцатого – Саньку. И как ни спасаюсь от гоняющихся за мной вопросов, никогда мне не спастись от самого избитого: о добре как «о само собой разумеющемся», как у Саньки. А мой вопрос к богам всегда со мной: «Как ты, т а м, Сань? – ты т а м рулишь на новеньком «Икарусе?»

Сколько их, Иванушек-дурачков! И в сказках, и реально… Санька – весь в золотых завитушках, кроткое из кротких созданий Бога, но и с золотыми руками. Что б и ни поездить на этом сочетании? – так вот и решали свои трудности наши начальники, за которыми гонялись в лихие годы с автоматами уже другие решалы. Радоваться этому зверству не приходится. Но и понятно, что я – совсем о другом: о светлом и простом. Как Санька.

Оно уже вечное – простое и незабвенное, и самое обыкновенное воспоминание: полночь, подоконник в парке, мы уже сдали путёвки. Я сижу с Санькой… и только через сто лет до меня дойдёт, что я сидел не на подоконнике, а на облаке, с будущим ангелом. Санька, абсолютно-иконный, простенько по-житейски делится со мной бедами своей семьи, сетует, что ни разу в жизни у него не было новой машины, а я согласно киваю, абсолютный придурок, типа, что ему сочувствую. Ничего не предчувствуя… Никого не ругающие, ждущие просто сопереживания, слова о неполучающейся жизни проскальзывают мимо моих ушей – и так и утекают в мою бездушную вату… Я же не ангел, я ж совсем обыкновенное незамысловатое земное создание, с обыкновенными мозгами наизнанку.

Но я помню его лик, уж извините, святой, безобидный – просто он недоумевал, почему ему Господь не даёт новый «Икарус»? Я, дрессированная обезьяна за рулём, сто три раза получал новенькие автобусы. Потом. Такое время потом пришло, до которого ты не дожил, святая душа, когда этими новенькими автобусами были забиты все захватки. Тебе в ум не приходило подмазать начальство, продать своё мастерство, продать любовь к своим «больным» – к неисправным, загнанным к забору и вычеркнутым из жизни механизмам. Ты их любил. Наивная душа, ты ждал, что вот-вот – и за твои труды по реанимации калек тебе дадут новенький аппарат! Угу!.. А я получил новый «283-й» «Икарус» ещё в четырнадцатом: беленький, с «гармошкой»! Но уже после твоей неожиданной смерти. Получил… Как же! Просто, наконец, мне, не только дрессированной, но и хитрой обезьяне, допёрло, как надо правильно помогать спасать людей в их «маленьких простительных слабостях». Понятно, что такой новый автобус тебе, небесная и доверчивая душа, не снился и не мог присниться. Ты хотел настоящий, свой.

Не жить нам с ангелами. Разные миры. Но, может, из-за нас, что нам не до их заоблачных, заветных желаний, которые они нам доверили, они так спешат улететь туда, где им точно дают новые автобусы, где всё ладно в семье? Наша земная обидная околесица: тот, кто знает до винтика весь смысл машины, которая так весело переносит людей в пространстве, того вычёркивают из подданных ласкового солнышка, а таким приматам, как я, ещё сто раз дадут новый и сверкающий на этом же солнце «Икарус». …! …! …! …! – о великий и могучий, непечатный и горький…

Я верю только в ту справедливость, которая существует только там, где ты садишься, Санёк, за руль новенького «Икаруса», машешь нам – и выезжаешь на линию, на своём новом автобусе! А мы бесимся и орём вдогонку: «Давай, Сань! Счастливого тебе дня! И не забудь проставиться, счастливчик!»

…Иногда, когда я гляжу на облачка, мне представляется, что это Санька, там, радостный, даёт газу на своём небесном «Икарусе». И я машу ему: «Ну, чё, Сань, хороший аппарат достался?»

24.05.2018

Равенство треугольников

Памяти Саньки Кувычко

Математикой я был сражён – или поражён? – ну, что-то в этом роде – ещё в детском садике, на первой линейке в школе. А запудрила мне мозги и завербовала их на веки вечные вдохновенная от безысходности речь завуча – её великая и полная копия речи Робеспьера в Конвенте! И её гневный клич, что математика в опасности «из-за таких, как Яланский», переполошил навсегда мои тёмные извилины и затаил в них осторожное любопытство. Но героический отпор непонятному и загадочному школьному предмету нашего знаменитого хулигана Вовки Яланского заставил меня уважать и Вовкину непокорённость, и его самого страшного врага – «функции». Все мои нейроны сжались тогда в сладко-испуганную пружину от предчувствия нового в моей жизни: «Сколько ж страшных тайн в этих „функциях“! Вон, Ялану, и то от них достаётся!»

И всё же моя будущая любовь к математике дважды при всём честном народе была обречена на позор! До сих пор помню и ту задачку на вычисление площади участка вокруг дома, и ту систему уравнений с двумя неизвестными, и ту «небесную кару»: «Жуган – и не может решить?!» – когда умудрился озадачить своей неожиданной тупостью наших математичек. Но каждый раз, потом, когда уже мои р'одные детишки проходили равенство треугольников, я вновь и вновь горел от давнего внутреннего стыда за свою соображалку, за мои способности к абстракции: ну никак не мог два одинаковых деревянных облупленных треугольника в руках Лилии Ивановны представить равными! Физический мир во мне упёрся ногами и руками и не давал абстрактным образам бессмертного Евклида даже прикоснуться до моих шариков и роликов: «Да пока эти хитрые треугольные деревяшки с ручками трутся друг об друга, пока „ищут“ соответствующие свои вершины, сколько ж уже атомов покинули их „равность!“ Бред какой-то! Нетушки, хоть Евклиду видней, но кто контролирует перемещение, до самого последнего электрона?» Представляю, что читалось в моих выпученных глазах, неверящих в происходящее – в этот фокус, где меня пытаются облапошить за подписью Евклида, что воображаемое, то бишь абстрактное, можно потрогать руками нашей Лилии Ивановны. И вот тут-то меня тогда и сразил он, Санька, Санька Кувычко.

Так для меня это и осталось «равным»: Санька – и бессмертное равенство треугольников. Натыкаясь по жизни на равенство этих волшебных треугольников, я сразу же вспоминаю только его, Саньку. А когда так или иначе встречаю в памяти Саньку, то сразу передо мной возникают его, только его равные треугольники, чью заколдованную равность он доказывал у доски – и расколдовал мою спящую на физическом диванчике абстракцию. Так уж случилось, что именно он первым отвечал урок на эту тему, без запинки, и было видно, что ему самому интересно бодаться с доказательством. Но почему-то мелу в его руке я поверил! А учебным пособиям в руках учительницы – нет. Но ведь мела ни в руке Сашки, ни на доске я уже не помню, а Сашка так и остался моим переводчиком материального мира в идеальный. И разинутые рты в классе: «Так всё просто оказывается!», и витающая радость, что пронесло и не вызовут уже другого, наверно, тоже помогли подружиться с товарищем Евклидом. И всё же здесь спряталось ещё одно «но».