Книга Грустная книжка - читать онлайн бесплатно, автор Леонид Жуган. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Грустная книжка
Грустная книжка
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Грустная книжка


Да, потом, позже, Саньке всё же наскучила математика, а тогда, хоть он строчил формулы в сто раз почище, чем я, первым по математике был не он, а наш «профессор Ханс», Сашка Рогоза. Но если бы вызвали к доске Ханса пообломать руки и ноги этим треугольникам и вынудить их сознаться в равенстве, то я бы не поверил «профессору». Он в пять секунд бы справился, но кто внутри себя верит отличникам? Они такие правильные, со всем согласные, что им ни скажут учителя, и что бы ни было написано в учебниках. Да они за пятёрки портрету этого доисторического Евклида в учебнике и улыбаться будут, и поддакивать – и утром, и когда спать ложатся! Не, только не Хансу – пусть он хоть и со всей вселенской математикой бы справился. Нет, не нашему великому Хансу было по силам в тот исторический момент разбудить во мне абстрактное. Покажите мне отличника, люди добрые, который пририсовывает в учебнике очки и усы Жаннам д'Арк и Ньютонам, – что, фигушки? Да они пылинки будут сдувать со своих аккуратно обёрнутых хрестоматий и арифметик! Да я сам потом, когда принёс похвальный лист за 9-й класс, весь в пятёрках, когда я уже был приручён к абстрактному миру великих треугольников и «стал отличником», вспомнил ли моего «учителя», кто повернул ко мне мир другой, идеальной стороной? А тогда, когда мои мозги, все в занозах и из последних сил держались за деревянные математические пособия, тогда они могли поверить в этом вопросе только такому же неотличнику, как Санька Кувычко.


И ещё, наверно, в этой магии от реального к абстрактному, было важно то, что Санька был тогда, как помню, самый маленький ростом в классе. И вот он – он смог начёркать на доске самого Евклида! И никто и не вспоминал при этом, что его два старших брата-близнеца как «двое из ларца»! И что те, сказочные двое из ларца, вмиг утёрлись бы только при взгляде на Санькиных братьев!


А наскучили Сашке геометрии и алгебры в 8-м классе, наверно, по той же причине, что и мне в 10-м. За 10-й класс папа и мама не дождались моего похвального листа в золотых пятёрках.


«Но как, друзья, забыл быстрее света

Все те законы, что любил напрасно?

Хоть никогда не измышлял советов,

Ньют'оны, бойтеся Елен Прекрасных!»


– такой «умный» совет через пять лет после школы я давал самому себе, незадавшемуся Ромео и неполучившемуся бухгалтеру звёзд. Понятно, в чём дело.


И всё же сохранилась память о Санькиных равных треугольниках – и не только в моей баламутно-математической башке! Сохранился целый и самый удачный эпизод из нашего школьного игрового фильма: Санька на фоне классной доски, где он когда-то ровнял эти несчастные треугольники, весёлый, со скрещенными руками над головой, отбивается от учебников и бумажных самолётиков во время буйной переменки. Вот такой кадр был бы лучшей афишей к фильму. Как помню своей давно дырявой памятью, фильм назывался «Время, время, время».


Вот это время и унесло по своим безразличным и неподвластным никому волнам нашего Саньку… Но оно не унесло память о нём, не унесло и мою память о Сашке, как о самом маленьком друге Евклида, подружившего меня с доказательствами об абстрактном в этом мире. В этом мире… где осталась недоказуемая никем необходимость когда-то уходить нам насовсем в совсем абстрактный и непостижимый другой мир, где опять нас ждёт всё тот же вечный Евклид. Интересно, а там бывают равные треугольники? Вот Санёк это уже там знает, а я опять отстаю от его знаний…


И Сашка первым показал мне не только отвлечённый космос, но и реальный. Мы купили телевизор в 70-м или позже, а у Саньки дома он был уже в 69-м году. 16 января 1969 года Санька пригласил меня к себе (или я напросился?) посмотреть первую стыковку пилотируемых космических кораблей! И мы ещё в тот вечер наржались с «Бременских музыкантов»! Космические корабли становятся всё лучше и фантастичней, а «Бременских музыкантов» так и не переплюнули. Не всё сравнимо под луной. И надо родиться Евклидом, чтобы навечно прописать человечеству равенство треугольников! И надо было родиться Саньке Кувычко, чтобы и я мог смириться с великим абстрактным равенством – и не путался бы больше под ногами у прогрессивного человечества.


1. 06. 2018

«Пиастры!»

Памяти Саньки Клочихина


Про самый знаменитый пиратский крик в литературе самого знаменитого в мире попугая, нахально прижившегося на плече у самого знаменитого «друга» самого знаменитого пирата, знают по мультикам все с самого садика. Но вот глажу я свою кисяву Глашку, мою третью кошачью любовь, сижу с ней на крылечке и с полным стаканчиком, и вдруг доходит мне, старому пеньку, переживающему за свою усатую Дульсинею, что про эту не так-то простую парочку – про зелёного пернатого автора бессмертного крика и его одноглазого хозяина на костыле (прототип был одноглазый!) – я всю жизнь думал неправильно, как нас учили: это «отрицательные герои», буки и бяки. А ведь они-то и оказались самыми счастливыми в романе!


Они были неразлучные – потому и дал им Стивенсон шанс любить друг друга до гроба. Только Долговязого Джона Сильвера и его попугая Флинта Стивенсон втихаря, двумя строчками, отправил в конце романа прямым ходом навеки в «рай»: к их навечно любимой чернокожей женщине, чтобы «жили они в своё удовольствие»! …А переживать было за что: «Вот помрёт и Глашка. Кто же там, за высокими и невесомыми облаками приютит её? И к кому там прибилась Стешулька моя? И – моя Прошечка?» Но пока лилась-заливалась горькая водичка, я уже был спасён, уже небо меня успокоило: «А к кому ещё им там идти, бедным, как ни к Саньке? Только один Сашка точно не бросит новенького, прибывшего и прибившегося к нему горемыку, и обласкает и моих усатых-полосатых чудиков! И нальёт им небесного молочка! Уж он братьям по разуму никогда ничего не жалел!» Вот с такой мыслью, освободившей меня от моих больных шкурных вопросов, я вертаю на место пустой стаканчик и опять успокаиваюсь. Почему опять?


Я был на Камчатке в экспедиции, когда хоронили Саньку, и мой отец и за меня бросил землю в его могилу. Но судьба потом распорядилась так, что могила отца оказалась рядом с могилой Саньки. И такая тягомотина была на сердце, пока не спилили в этом году накренившуюся, длиннющую и толстенную иву, падающую прямо на памятник Сашке! А она выросла внутри оградки могилы моих отца и бабушки, прямо впритык к памятнику отцу. Хух, гора с плеч! И что бы мне потом, там, сказал бы Санька, когда бы эта ива рухнула на памятник его мамы, который рядом с его памятником? И так вышло, что вокруг все стелы тёмные, а Санькина из светлого камня… Ещё бы! Он был самым добрым хозяином и другом своих маленьких пиастриков, всего живого и хвостатого, ищущего заботы и защиты. И в школьном живом уголке, мне почему-то казалось, что лапки и мордочки его шустрых подопечных веселей всего тянулись именно к Саньке, моему однокласснику, к Саньке Клочихину.


А я с детства был прохладен к зверушкам, и совсем не любил кошек, так получилось по жизни. У отца в детстве умерла годовалая сестрёнка Алиса от царапины кошки – и как было любить этих пушистиков, если мы с Галкой двойняшки? Она же моя сестрёнка! И только под полтинник я впервые влюбился в свою Стешку, которая приехала прямо в ремзону в школьном автобусе, – в забытую детьми пушистую, серую, дымчатую, с чёрной головой чёрта мою самую любимую и гениальную кошку! Только увидел – понял: это только моё сокровище, моя Джульетта, моё счастье, и без её хвостика и усиков мне не жить! И она мне день в день на полтинник прямо за спиной на диване родила потом Прошку, мою вторую любовь, мудрейшую и мудрющую мою муську, и мы с ней прожили двенадцать лет как в сказке, только что ни померли в один день. Только про усатых и хвостатых моих джанечек уже сляпал пять опусов – да в рифму, да пьесами – разве только что кантат да ораторий не сочинял для них под луной. Ума полоумному хватило б, да на моём музыкальном слухе природа решила сэкономить. Но вот смотрю опять на полный стаканчик – и снова грустная тень проскользнула по закоулкам моих извилин: «А почему всё, собственно, так устроено, а? Братьям нашим меньшим их ушедшие им до лампочки, а ушедшие от нас помнятся и мы не мы без памяти о них? Не, просто, без Сократов и Дарвинов, – какой должен быть на этот вопрос простой и, может даже быть, неприглядный ответ? Без генетик, в двух словах?..» Но… тут полный мой стаканчик совсем запутывает мою мысль.


Убираю одним глотком «помеху» – и сразу ответ готов: «Польза! личная польза!» Ну, ладно, соглашусь: и личная польза. Как ни вертись, – личная, и только человеческая: животные об ушедших не помнят. Естественно, можно украсить этот человеческий эгоизм и терминами из биологии, и цитатами из духовных учений, было бы чем прикрыть эту нашу «невинную корысть».


Но и чего тут стесняться по большому счёту? Вспоминаешь добрых людей, какие здесь и кого уже нет, – и сразу понимаешь, сколько ж ещё в тебе «пыли и шума». Польза? – польза, даже для окружающих. А убаюкивать слабую, затерявшуюся в вечных, пугающих нас категориях, неспокойную душу всесильным небом – польза? Да, – и ещё какая! Я и за родных спокоен, и за своих кошек теперь, и за себя – любые сказки в мире материальны, когда полезны. И всё ж верчусь, как шашлык на шампуре, – так со всех сторон жарко: знать, всё ж присутствует во мне невосполнимый дефицит простого натурального добра, раз память ищет опоры в прошлом, в ушедших: им, уже небесным, не поменяться – и только им мы здесь верим до конца.


Санька ушёл совсем молодым, ему, наверно, не было и двадцати пяти. Ну никак его сердце не могло успеть очерстветь. И Санька там, конечно, самый главный – в том заоблачном живом уголке. Да я и сам был бы только рад очутиться там, хоть белым и пушистым, хоть в полосочку и облезлым, если в другой жизни окажусь котом, но с одним условием: лишь бы – любыми путями! – но попасть там в хозяйство Сашки.


Завидую обаятельному головорезу Сильверу и его клюватому другу. Они друг друга знали как облупленные, и в их сердцах жило полное доверие и вечная любовь друг к другу. И после ещё одного стаканчика я вдруг радостно вздрогнул: костыль – ну, пусть, палочка – у меня уже есть! глаз в детстве из рогатки шпулькой подбили! и очень даже серьёзно – месяц провалялся в областной больнице! а вместо говоруна Капитана Флинта, вон, греется у меня на пузе любимая котяра! – чё? почти Сильвер! И Джанечка моя крутобёдрая вон: поливает грядки, уже загорелая вся! – чем ни «чернокожая»?


«И дорога а ля Стивенсон в вечный рай любви – вся моя!»


Даже крикнул с крылечка! Аж три раза! «Пиастры! Пиастры! Пиастры!»


Джанечка моя покрутила пальцем у виска, а я снова вздрогнул, но… уже с вопрошающей надеждой, туда, к кучеряшкам в небе: «Как ты там? и твой маленький любимец на твоём плече? Сань? Он там тоже признаётся тебе в любви: „Пиастры! Пиастры! Пиастры!“?»


5. 06. 2018

Неботаник в очках

Памяти Юрки Еперина


Даже бессонной ночью мне снятся только цветные сны. Но всё чаще и чаще нахожу под подушками виноватые, пристыженные хвостики этих снов: «Везёт же тебе, неблагодарный счастливчик: беды на твоём совсем несвятом пути кто-то старательно выметает на обочины, самые наглые просьбы, самые настырные и незаслуженные желания кем-то педантично и пунктуально исполняются, и уже иногда боишься не найти своего отражения в зеркале – на земле ли я? – столько падало кирпичей на шляпу – и мимо! А каждый второй кирпич, ещё не долетев, уже тихо, извиняясь, улетал обратно. Даже для патологического удачника это явный перебор и что-то не сходится с теорией вероятностей. Столько мармелада на одну душу, наверно, полагается только там, безгрешным, а мне кто-то раз за разом выдаёт чужую пайку. Выворачивай карманы, паренёк, и признавайся, где хапнул столько везения?»


А я с детства положил глаз на везуху! А чего вы от меня хотели? Только повезло родиться – уже должен был помереть! Врачи так подумали – и так прямо и брякнули маманьке. Только повезло выжить – чуть не отвалилась голова! Повезло – не оторвали, пока кидали с рук на руки младенца с мотающейся моей головой и пока, наконец, ни забросили в уходящий вагон и меня, и мою голову. Вот так жизнь с самого начала приучила меня ловить всеми жабрами удачу, а потом, поняв, что везение я проглотил вместе с соской, просто включила автомат: живи, радуйся, раз не поперхнулся!


И так мне везло и везло, пока ни повезло наткнутся ещё на одного землянина на моей правильно вращающейся для меня земле. Вы уже поняли, что моему режиму автоматического везения пришло время удачи для встречи с Юркой, Юркой Еперином.


Почти полстолетия убежало в песок с той первой встречи с ним, и почти столько же после последней. И сколько ни смотрит на меня солнце, я не забываю, что именно Юрка очень здорово поддал оборотов моему «везушному автомату», и, пока мы радовали и огорчали школьную программу, поставил его «на оптималку» на всю оставшуюся мою жизнь.


«Постой! – зашевелятся тут мои братаны-астрологи. – Ты забыл, что ли, про свой „третий“ дом? У кого ещё так всё там при параде, всё в благоприятных аспектах? Ну, и объясни нам, дружок, почему это вдруг твою хвастливую удачу и неожиданную бесплатную в этом деле помощь советского школьника Юрия Еперина ты интерпретируешь не третьим домом, а втираешь людям про какой-то автомат чуть ли ни счастья и делаешь вид, что звёзды сами для себя развесились, ты их не видел и не знаешь, а мы, получается, нагло жуём свой хлебушек?» Не, они ничего, они очень весёлые ребята, мои братья по звёздному оружию! Я сам такой чудик без медицинского присмотра. Ну, любят поиграться в свои кубики из звёзд – а что с этими звёздами ещё прикажете здесь делать? Но договорить спокойно до конца толком никогда не дадут ни одному клиенту: им некогда, у них столько ещё не посчитанных звёзд! Вы сами видели: перебили меня – и побежали дальше распутывать звёздные лучи, спасать запутавшихся в них однопланетян-землян.


Конечно, Юрка – яркая звезда третьего астрологического дома моего гороскопа. В том числе дома коммуникаций (и вагонов!) и школьной учёбы, и школьных товарищей в первую очередь. Потому звёзды ему и доверили в самом главном мою беспечность. Но хочется и с благодарностью погреться светом ушедших от нас – и Боже избавь меня замучить добрых людей «всё знающими» цифрами. Потому вот леплю до бумаги буковки – и вспоминаю нашего Юрку печальной улыбкой, а приплетать циферки – чуть, да боюсь. Но они важны для моего разговора про Юру. Звездочёты все с приветом. Но привет звёзд бывает таким ошеломительным! И не в моих силах удержаться, и в память о Юрке привожу временную развёртку символических дирекций «1 градус – 1 год» моего гороскопа. Кто знаком с астрологией, может, и покосится с интересом: «Врёт-то, хоть, складно?» И небо тоже увидит, что не для красного словца пользуюсь его звёздными возможностями.


Короче. Вот: 1972-й год, 10-й класс. Юрка на всю катушку, сам того не подозревая, по полной программе и спокойно «учит» нас оптималке при пользовании нашей бренностью: Луна (выживание как адаптация) секстиль Солнце (3-й дом) 1971,34 г., Меркурий (3-й дом) тригон 8-й дом (выживание как экстрим) 1971,68 г., Марс (3-й и 8-й дом) соединение Луна 1971,63 г.


А вот 1955-й, когда я назло всем решил не подыхать в роддоме и когда мне пытались оторвать башку при погрузке на поезд: Луна тригон Сатурн (в Скорпионе, самый высокий к МС, в 8-ом доме, 9-й дом дальних переездов) 1954,84 г., Марс квадратура 1-й дом (физическое тело) 1954,87 г., Нептун (12-й дом, больницы) квадратура Юпитер (удача, везение как окончательный синтез) 1954,97 г.


Вот такая упрощённая картина и причина моих полных карманов с моей «звёздной» везухой. И вы теперь знаете, чем занимаются люди, когда им нечего делать. И чем занимался я когда-то целых десять лет, чтоб в выходные, когда не за рулём «Икаруса», мог себя побаловать коньячком от моих клиентов, обретших заново свою машину или мобильник.


«Да, да, звёздное небо прекрасно, сами видели, но почему „неботаник в очках“?» – торопите вы. Да вот и подкрадываюсь к расшифровке, и самому хочется понять мою краткую формулу счастливого для нас Юркиного характера. Надеюсь, Юр, что ты там за неё на меня не будешь в обиде, и, надеюсь, что не схлопочу по мозгам по всей чистой программе от твоей сестрёнки за нахлынувшие воспоминания о том времени, когда ещё мы получали не зарплату, а пузатые двойки и пятёрки.


Как помню, Юрка не очень страдал, когда рядом не было ни одного учебника – вот тут я мордой об асфальт и утираюсь от зависти! Но попроще и легче относиться к чему бы то ни было он всё же успел меня надоумить. А моя некоторая послушность и недалёкая внушаемость уже начинала сбивать обороты моей дармовой везучести. Но что меня просто сразило наповал – это Юркина абсолютная ровность и одинаковость в отношениях со всеми в классе. Ему было до всех лампочек и барабанов – «отличник» перед его очками или «двоечник», паинька или оторви голова. Не, это не безразличие – и не хитрое искусство дипломатов. Вот это и был по-мне его Божий дар – доброе, всегда спокойное, лёгкое и естественное отношение к каждому. Это было в нём искренне и магически просто. И заразительно. И к нему одному у всех было такое же отношение – и все улыбались в его весёлые «объективы», и всем было легко с Юркой, с нашим неботаником в очках, с его счастливо беспечным и незабываемым нравом.


Я завидовал Юрке радостно, потому что не забывал завидовать и самому себе: всё же повезло мне опять вовремя встретить в этом кишащем море землян очень редкого их представителя, так необходимого для моего будущего безоблачного существования. Бери с него пример – и катайся на здоровье, сам себе любимый, в нежном космическом масле ласковой заботы о тебе вселенной! Вот так Юрка установил на моторе моей машины для плавания по волнам в море нескончаемого везения и незатейливых удач ровные и устойчивые обороты.


Сапожник без сапог, хирург не делает операций на своём сердце. Весёлый конструктор моих удач, одноклассник Юрка Еперин, думаю, и там, на небе, щедро делится своим главным талантом – незаметно, уже там, у звёзд, спокойно организовывает движение материи в её единственно правильном направлении: к дружному равенству в признании уникальности и неповторимости каждой точки вселенной и после смены нами бренного мира.


Спасибо, Юр, что лично мне ты успел указать фарватер без мелей и подводных скал. И, как уж смог, вот, попытался тоже сохранить добрую нашу память о тебе, твоих однокашек.


7. 06. 2018

Кратер Эршота в общей палате

Ну, вот, дожился… Баба Маня, единственная моя радость, у которой водилась водка с глюками и я восемь лет закусывал её, не захлёбываясь, своими опусами, – баба Маня меня, наконец, не узнала! Пора: ей за девяносто. Побрёл без улова в магазин в ста метрах – мимо! Все новенькие – и ночью меня оставили с носом. Помер? – у-у! Вообще-то, повзрывать что-нибудь после таких промахов положено! Ан нет! – сижу, паёк-чаёк, и с чего-то, старый валенок, радуюсь! А день великий: тридцать восемь лет моему первенцу! моей старшенькой! Но… чуть-чуть не хватило. Так я кумекал, а теперь так не кумекаю. И пока прыгал обратно домой по канавам с палочкой, всё думал: «И что это ты, оставленный без последней капли, такой совсем негрустный? Кто ж тебя, хромая нога, приучил радоваться неудаче?» И притопал он со мной домой вместе, мой ответ самому себе: «А ты забыл уже его, весёлого и солнечного дядьку… забыл про «Кратер Эршота»… Да, общий взгляд на солнце моя любимая космическая чужая бабушка из Пятигорска привила мне ещё в пять лет, но не огорчаться пятнами на нём – этот подвиг достался уже другому необыкновенному человеку.


Вот, кто ни читал «Кратер Эршота»? Странно, мне было где-то десять лет, а мы в общей палате в областной больнице читали её вслух, по ночам, тайно, как самиздат. Мне было уже пятьдесят семь, и за четыре месяца до смерти отца в его письменном столе я случайно наткнулся опять на «Кратер Эршота», в самиздатовском варианте!.. С ума не сошёл, но ничего не понял я в этой вселенной: книга же детская, а через полвека в столе – опять её самиздат!..


А детская память, уверен, не ошибается в главном. Но первая загадка: в палате лежали и взрослые, и дети, то есть я. И мужики, и женщины. Читал вслух-то чаще всего женский голос, и переживающие вздохи были женские. Вторая загадка: с подбитым глазом из рогатки отлёживался только я, все другие лечились от чего-то другого, но с глазами у них всё было лучше, чем у здоровых. Читали по очереди, и женщины, и мужики. Я не читал. Я слушал. И то – под одеялом. Потому что после тайного ночного чтения начиналось главное – «взрослые» разговоры. А если бы хоть раз «засветился» – ни про кратер Эршота, ни взрослых тайн я бы не узнал. Сопел в восемь дырок! «Кратер Эршота», йес оф коз, великая книга, но разговоры «про это» – величина, вообще, неизмеримая!


Эта великая книга почему-то своими бедными мамонтами всех взрослых дядей и тёть прямо-таки толкала на взрослые темы. Всё по «полкам» до мелочей – и я не краснел! И только потому, что среди нашего постоянного контингента в нашей общей палате оказался он – равный философам греческой древности – великий и задорный пересмешник нашего настоящего. Понятно, взрослыми для меня были тогда и двадцатилетние, раз «Кратер Эршота» не давал им спать, а тридцатилетние и сорокалетние – так совсем казались дедами.


Вот то был мужик! Про всё на свете гутарил без запятой, ясно, смешно, без всякой грязи, про всё – от древних мамонтов до взрослых шуток про ночи в Сочи. Ещё в восемь лет я лез в драку, когда мне сообщали, что я родился из живота мамы! В девять лет сочинял похабные письма о наших дворовых Ромео и Джульеттах, а через год, после «Кратера Эршота», уже бродил по круглым камням нашей горной реки и думал о будущей моей жене!


Конечно, дядька был хитрый и мудрющий, и, наверно, знал, что малец под одеялом притворяется спящим, но спуска остроте темам не давал и грязные мыслишки на соседних кроватях топил как котят. И в палате был свет. Понятно, раз читали. Но и в разговорах «про взрослую жизнь» свет не выключался. Никто не входил, никто не выходил. Всех держал своим магнитом безудержного таланта рассказчика на любые темы. Такое вворачивал, но женщины ни разу не вопили. И всё же мне, дураку, пришло в голову ему как-то соврать. С чего-то вдруг ему ляпнул, днём: «А у меня папа и мама никогда не ссорятся». Он для порядка переспросил: «Ничо себе! никогда-никогда?» Но я, упрямо в пол, стоял на своей мечте: «Ни разу». Мудрый дядька пригладил мне чуб и сказал: «Значит, они у тебя ангелы». Я и поверил. Мне очень хотелось верить в его неожиданную версию.


Как же выручали меня потом прибаутки и непонятные рассказы этого дядьки. «Резал» он по всему на свете. Ясно, что и половины я не понимал, да и не положено было по возрасту, но здоровый взгляд на анатомию и, вообще, на жизнь он всё же запихал в мою глупую мозгоноску. И «Кратер Эршота», и замечания по ходу жизни нашего общепалатного гуру втемяшили мне главное: ничто так не расходится с жизнью, как отчаянье. Уж он не унывал никогда, так мне казалось. И когда совершаешь падение до грусти о несбывшихся бульках, становится смешно: как будто ты там, муравей-паучок, под самой низкой травой путаешься в сопливых улитках, а даже великое солнце прячет от нас свои пятна и продолжает светить.


Не помню его босых ног, тапок, одежды. Только умная и насмешливая его физия расплывается по моим мозгам, по всей нашей больничной палате: «Что? Плакать хочется? Ну и на хрена тогда бог придумал для тебя бабу?!»


На странице у младшей дочки в «ВКонтакте» нашёл зд'оровскую фотку из интернета: забитое окно бомжатника с надписью мелом «Я собираюсь жить вечно! И пока у меня получается!» Тоже захотелось впихнуть что-то оптимистическое. Вот, присочинил, типа слогана:


После шумного, пьяного вече

Неразбитая лампа качается.

Так и я собираюсь жить вечно!

И пока у меня получается!


Спасибо, мой весёлый и премудрый дядька из нашей общей палаты. Представляю, какая за ним тянется широкая радостная дорога с улыбками до ушей, по полям, по долам, по годам и судьбам! Надеюсь, что он тогда, в палате, был ещё молодой, и что где-то там, на этой необыкновенной дороге, ещё слышны кому-то его шаги, и он бросает на ходу новому мальцу: «До ветру ходить – не стесняйся. Наслаждайся этим – и думать здесь нечего. Струя жизни главней любых мыслей, мой юный друг!» Что ещё я мог запомнить, послушный глупыш, дословно?


29.06.2018

Первый правильный случай

…Через неделю я опять в Крыму, более чем через полвека. Крым!.. дядя Вова! тётя Лиля! мы с сестрой Галкой! виноград – самосвалом! чистый, без травы, персиковый сад – любимые дерева моих любимых фруктов! моя ангина – только я, изнеженный, как персик, и везучий, как чмурсик, умудрился подхватить вирус, который ещё не открыла тогда наука! песня «А у моря, у синего моря» – Агутин превратил её потом в чудо! помидоры вместо воды – кока-коле и не снились крымские помидоры! И мне не снилось, что я снова совершу полёт в рай Одиссея и Навсикаи!