Путешествие к центру Земли. Вокруг света в восемьдесят дней
Это был последний этап нашего путешествия. Ганс провел нас так умело, что я немного успокоился при мысли, что он будет сопровождать нас и далее.
Когда мы подъехали к воротам пасторского дома, представлявшего собой низкую хижину, которая была ни лучше, ни удобнее соседних, я увидал человека в кожаном фартуке и с молотком в руке, занятого ковкой лошадей.
– Saellvertu, – сказал охотник.
– God dag[14], – ответил кузнец на чистом датском языке.
– Kyrkoherde, – сказал Ганс, обращаясь к дядюшке.
– Приходский священник, – перевел последний. – Аксель, ты слышишь, оказывается, этот бравый человек – пастор.
Между тем проводник объяснил «kyrkoherde», в чем дело, и тот, прервав работу, издал крик, бывший, вероятно, в ходу у торговцев лошадьми. Тотчас же из домика вышла великанша, настоящая мегера, ростом без малого шесть футов.
Я боялся, что она подарит путешественников исландским поцелуем, но напрасно: она не слишком приветливо ввела нас в дом!
Комната для гостей показалась мне самой плохой во всем пасторском доме – узкой, грязной и зловонной; но пришлось ею довольствоваться. Пастор, по-видимому, вовсе не признавал старинного гостеприимства. Какое там! Уже к вечеру я понял, что мы имеем дело с кузнецом, рыбаком, охотником, плотником, а никак не с духовной особой. Правда, день был будний; возможно, что в воскресенье наш хозяин становился пастором.
Я не хочу порочить священников, которые, судя по всему, находятся в очень стесненном положении; они получают от датского правительства крайне ничтожное содержание и пользуются четвертой частью церковного десятинного сбора, что не составляет и шестидесяти марок; поэтому они вынуждены работать для пропитания. Но если приходится быть и охотником, и рыбаком, и кузнецом, то поневоле усвоишь и нравы и образ жизни охотника, рыбака, словом, людей физического труда; вечером я заметил, что нашему хозяину была незнакома и добродетель трезвости…
Дядя увидел сразу, с каким человеком он имеет дело; вместо достойного ученого он встретил грубого невежду. Тем скорее решил он покинуть негостеприимный кров и пуститься в путь.
Несмотря на усталость, дядюшка предпочел провести несколько дней в горах.
Итак, на следующий же день после нашего прибытия в Стапи начались приготовления к отъезду. Ганс нанял трех исландцев, которые должны были нести вместо лошадей наш багаж; но было решено, что, как только мы доберемся до кратера, наши провожатые будут отпущены.
По сему случаю дядюшка сообщил Гансу, что он намерен исследовать вулкан, спустившись как можно глубже в его кратер.
Ганс только кивнул головой; ему было все равно, куда идти: вперед или назад, оставаться на поверхности Земли или спускаться в ее недра. Что касается меня, то, поглощенный путевыми впечатлениями, я забыл о будущем, зато теперь мысль о предстоящих опасностях еще сильнее овладела мною. Что же делать? Если сопротивление фантазиям Лиденброка и было возможно, то в Гамбурге, а не у подножия Снефельс.
Больше всего меня терзала мысль, способная расстроить даже самые крепкие нервы.
«Мы поднимемся, – рассуждал я, – на Снефельс. Хорошо! Мы спустимся в кратер. Отлично! Другие тоже проделали это и не погибли. Но ведь тем дело не кончится! Если откроется путь в недра Земли, если злосчастный Сакнуссем сказал правду, мы погибнем в подземных ходах вулкана. Ведь мы еще не знаем наверное, что Снефельс потух, что нам не угрожает извержение! А что тогда будет с нами?»
Стоило подумать над этим, вот я и думал. Стоило мне заснуть, как начинались кошмары: мне снились извержения! А играть роль шлака казалось мне скверной шуткой.
Наконец я не выдержал: я решился поговорить с дядей на эту тему, высказав свое мнение как можно искуснее, в виде гипотезы, пусть даже нелепой.
Я подошел к дядюшке и изложил ему свои опасения в самой дипломатической форме, причем из предосторожности несколько отступил назад.
– Я уже думал об этом, – ответил он просто.
Что это значит? Неужели он внял голосу разума?
После небольшой паузы дядя продолжал:
– Я думал об этом; со времени нашего приезда в Стапи я думал над этим вопросом, ибо безрассудная смелость нам не к лицу. Вот уже пятьсот лет, как Снефельс безмолвствует, но он все же может заговорить. Извержениям, однако, всегда предшествуют определенные явления. Я расспросил жителей этой местности, исследовал почву и могу тебе сказать, Аксель, что извержения ждать не приходится.
Я был поражен этим утверждением и ничего не смог возразить.
– Ты сомневаешься? – сказал дядя. – Ну, так идем со мной!
Я машинально повиновался. Мы покинули пасторский домик, и профессор избрал дорогу, которая через проем в базальтовой стене шла в сторону моря. Вскоре мы очутились в открытом поле, если только можно так назвать огромное скопление вулканических пород. Вся эта местность казалась как бы расплющенной под ливнем гигантских камней, пепла, базальта, гранита, пироксена.
Я видел: тут и там из трещин в вулканическом грунте вырывается пар; этот белый пар, по-исландски «reykir», исходит из горячих подземных источников; он выбрасывается с такой силой, которая говорит о вулканической деятельности. Казалось, это подтверждало мои опасения. Каково же было мое изумление, когда дядюшка сказал:
– Ты видишь эти пары, Аксель? Они доказывают, что нам нечего бояться извержений.
– Как же так? – вскричал я.
– Заметь хорошенько, – продолжал профессор, – что перед извержением водяных паров становится больше, а во время извержения они исчезают. Поэтому если эти пары остаются в обычном своем состоянии, если их напор не увеличивается, если ветер и дождь не сменяются тяжелым и неподвижным состоянием атмосферы, – ты можешь с уверенностью утверждать, что в скором времени никакого извержения не будет.
– Но…
– Довольно! Когда изрекает свой приговор наука, остается только молчать.
Повесив нос, вернулся я в пасторский домик. Научные доводы дядюшки заставили меня умолкнуть. Однако оставалась еще надежда, что когда мы дойдем до дна кратера, там не окажется хода внутрь Земли и, таким образом, будет невозможно проникнуть дальше, несмотря на всех Сакнуссемов на свете.
Следующую ночь я провел в кошмарах; мне снилось, что я нахожусь внутри вулкана, в недрах Земли, а затем вместе с извержением выброшен, точно обломок скалы, в просторы вселенной.
На следующее утро, двадцать третьего июня, Ганс ожидал нас со своими товарищами, которые несли съестные припасы, инструменты и приборы. Две палки с железными наконечниками, два ружья и два патронташа были приготовлены для дяди и меня. Ганс предусмотрительно прибавил к нашему багажу кожаный мех, наполненный водой, что вдобавок к нашим флягам обеспечивало нас водою на восемь дней.
Было девять часов утра. Пастор и его мегера ожидали нас у ворот: надо думать, для того, чтобы сказать путешественникам последнее прости. Но это «прости» неожиданно вылилось в форму чудовищного счета, согласно которому даже зачумленный воздух подлежал оплате. Достойная чета общипала нас не хуже, чем это делают в отелях Швейцарии, дорого оценив свое так называемое гостеприимство.
Дядюшка заплатил не торгуясь. Пустившись в путешествие к центру Земли, не приходится думать о нескольких лишних рейхсталерах.
Когда с расчетами было покончено, Ганс дал сигнал к отправлению, и через минуту мы покинули Стапи.
Глава пятнадцатая
Высота Снефельс равняется пяти тысячам футов. Вулкан замыкает своим двойным конусом трахитовую цепь, обособленную от горной системы острова. С того места, где мы находились, не видно было на сером фоне неба обеих его остроконечных вершин. Я заметил только, что огромная снежная шапка нахлобучена на чело гиганта.
Мы шли гуськом, предшествуемые охотником за гагами; наш проводник вел нас по узким тропинкам, по которым два человека не могли идти рядом. Дорога была трудная, и мы вынуждены были шагать молча.
За базальтовой стеной фьорда Стапи начались торфяные болота, образовавшиеся из древнего растительного мира полуострова. Залежи эти столь богаты, что их хватило бы для отопления жилищ всего населения Исландии в продолжение целого столетия. Они представляют собой чередование пластов торфа с прослойками пористого туфа и нередко достигают в ширину семидесяти футов, о чем можно судить по их вертикальному разрезу со дна какой-нибудь расщелины.
Как истый племянник профессора Лиденброка, я, несмотря на свои страхи, с интересом наблюдал минералогические достопримечательности, представляемые этим огромным естественноисторическим музеем. Вместе с тем я восстанавливал в памяти и геологическую историю Исландии.
Этот удивительный остров, очевидно, поднялся из водных пучин в относительно недавнее время. Быть может, он и теперь все еще продолжает подниматься над уровнем океана. Если это так, то его возникновение можно приписать только действию подземного огня. В таком случае теория Хемфри Дэви, документ Сакнуссема, утверждения моего дядюшки – все это разлетается, как дым. Космогоническая гипотеза заставила меня тщательно исследовать природу почвы, и я тотчас же представил себе все этапы возникновения этого острова.
В отдаленную геологическую эпоху остров представлял собою сплошной горный массив, медленно поднимавшийся над поверхностью океана под действием подземных сил. Вулканов еще не существовало. Огонь еще не вырывался из их недр.
Много позже на острове образовалась огромная трещина, перерезавшая его по диагонали – с юго-запада на северо-восток, через которую стала изливаться трахитовая масса. Явление это еще не носило бурного характера. Трещина была столь велика, что расплавленное вещество, исторгнутое из недр земли, спокойно растекалось в виде обширных гладких или бугорчатых покровов. В эту эпоху появились полевой шпат, сиенит и порфир.
Но благодаря этой огненно-жидкой массе, охладившейся и затвердевшей на поверхности Земли, толща земной коры значительно увеличилась, а стало быть, возросла и сила ее сопротивления.
Образовавшийся трахитовый покров не давал больше выхода расплавленной массе, скопившейся в недрах земли. И вот настал момент, когда сила ее механического давления стала столь значительной, что земная кора приподнялась и на поверхности Земли стали возникать конусообразные возвышенности, в которых образовались глубокие ходы. Так появились вулканы, а на их вершинах впадины, так называемые кратеры.
За этими явлениями последовали явления вулканические. Сперва, через образовавшиеся выводные каналы, извергались базальтовые потоки, которые, застывая, принимали самые причудливые формы, и их замечательные образцы встречались на нашем пути. Мы ступали по базальтовым темно-серым скалам, напоминающим призмы на шестигранном основании. Вдали виднелось множество усеченных конусов, некогда бывших жерлами огнедышащих гор.
Вслед за расплавленным базальтом вулкан, активность которого вновь возросла за счет погасших кратеров, стал извергать лаву, вулканический пепел и шлак; я видел собственными глазами на его склонах их длинные застывшие потоки, похожие на разметанные пряди волос.
Такова была последовательность явлений, в результате которых возникла Исландия. Все они связаны с действием подземной огненной массы, и было бы безумием предполагать, что под земной корой отсутствуют вещества, находящиеся в состоянии плавления и кипения. И еще большим безумием было предположить, что можно достигнуть центра Земли.
Я немного успокоился относительно исхода нашего путешествия, когда мы шли на приступ Снефельс.
Дорога вела в гору, камни выскальзывали из-под ног, и все труднее становилось идти; приходилось быть крайне осторожным, чтобы не упасть.
Ганс преспокойно шествовал впереди нас, словно шел по ровному месту; иной раз он исчезал за огромными глыбами, и мы на мгновение теряли его из виду; тогда резким свистом он указывал направление, по которому мы должны были следовать. Зачастую он останавливался, подбирал обломки скал и располагал их в виде вех, по которым, возвращаясь обратно, было бы легко найти дорогу. Последующие события сделали такую предосторожность излишней.
За три часа утомительного пути мы добрались только до подножия вулкана. Ганс дал знак остановиться, и мы разделили наш скромный завтрак. Дядюшка ел торопливо, чтобы поскорее отправиться дальше; но эта передышка была предназначена также и для отдыха, и ему пришлось подчиниться проводнику, который только через час подал знак трогаться в путь. Три исландца, охотники за гагами, столь же молчаливые, как и их товарищ, не говорили ни слова и ели умеренно.
Мы уже поднимались по склонам Снефельс. Его снежная вершина вследствие оптического обмана, обычного в горах, казалась совсем близко от нас, но сколько еще часов прошло, пока мы добрались до нее! И с какими трудностями! Камни вырывались у нас из-под ног и скатывались на равнину со скоростью лавин. В некоторых местах угол наклона по отношению к горизонтальной плоскости составлял по крайней мере тридцать шесть градусов; было невозможно карабкаться по такой круче, и приходилось не без труда обходить эти места, причем мы всячески помогали друг другу. Дядюшка старался держаться как можно ближе ко мне; он не терял меня из виду, а иногда и поддерживал меня. Что касается самого дядюшки, у него, вероятно, было врожденное чувство равновесия, потому что он ни разу не споткнулся. Исландцы, хотя и нагруженные багажом, взбирались с ловкостью истых горцев. Глядя на вершину Снефельс, я считал невозможным добраться до нее по такой крутизне. К счастью, после целого часа мучительного пути перед нами неожиданно оказалась своеобразная лестница, появившаяся среди снега, покрывавшего вершину вулкана. Эта природная лестница, которая образовалась из массы выброшенных вулканом камней, очень облегчила наше восхождение. Если бы поток камней не был задержан складками почвы, он скатился бы в море, образовав новые острова. Во всяком случае, импровизированная лестница сильно помогла нам. Крутизна склонов все возрастала, но каменные ступени облегчали и ускоряли наш подъем настолько, что стоило мне на минуту отстать от своих спутников, как их фигурки, мелькавшие вдалеке, казались совсем крошечными.
К семи часам вечера, преодолев две тысячи ступеней, мы оказались на выступе горы, служившем как бы основанием для самого конуса кратера.
Море расстилалось перед нами на глубине трех тысяч двухсот футов. Мы перешли границу вечных снегов, которая в Исландии вследствие сырости климата не очень высока. Было холодно. Дул сильный ветер. Я чувствовал себя совершенно измученным. Профессор, убедившись, что мои ноги отказываются служить, решил сделать привал, несмотря на все свое нетерпение. Он дал знак охотнику, но тот покачал головой, сказав:
– Ofvanfor!
– Отказывается, – сказал дядюшка, – надо подняться еще выше.
Потом он спросил у Ганса причину такого ответа.
– Mistour, – ответил наш проводник.
– Ja, mistour, – повторил один из исландцев с явным испугом.
– Что означает это слово? – спросил я тревожно.
– Взгляни! – сказал дядюшка.
Я бросил взгляд вниз.
Огромный столб измельченных горных пород, песка и пыли поднимался, кружась, подобно смерчу; ветер относил его в ту сторону, где находились мы. Темной завесой нависал этот гигантский столб пыли, застилая собою солнце и отбрасывая тень на гору. Обрушься этот смерч на нас, мы неизбежно были бы сметены с лица земли.
Это явление, которое наблюдается довольно часто, когда ветер дует с ледников, называется по-исландски «mistour».
– Hastigt, hastigt! – кричал наш проводник.
Хотя я и не знал датского языка, но сразу понял, что нам надо следовать за Гансом, и как можно скорее. А между тем Ганс уже огибал конус кратера, но наискось, чтобы облегчить нам путь.
Вскоре смерч обрушился на гору, которая задрожала под тяжестью его удара; камни, подхваченные вихрем, сыпались, как при извержении вулкана. К. счастью, мы находились уже по другую сторону горы, а следовательно, были в безопасности. Если бы не предусмотрительность проводника, наши искалеченные тела были бы сброшены вниз, как обломки какого-нибудь метеорита.
Ганс считал, однако, неблагоразумным провести ночь на внешнем склоне горы. Мы продолжали восхождение зигзагами. Тысяча пятьсот футов, которые нам еще оставалось преодолеть, отняли у нас почти пять часов; на обходы и зигзаги пришлось по крайней мере лишних три лье. У меня больше не было сил; я изнемогал от стужи и голода. Воздуха, уже порядочно разреженного, мне не хватало. Наконец в одиннадцать часов вечера, в глубокой темноте, мы достигли вершины Снефельс, и, прежде чем укрыться во внутренности кратера, я успел взглянуть на «полуночное солнце» в низшей точке его стояния, откуда оно бросало свои бледные лучи на дремлющий у моих ног остров.
Глава шестнадцатая
Ужин был быстро съеден, и маленький отряд устроился на ночлег как мог лучше. Ложе было жесткое, крыша малонадежная, в общем, положение не из веселых. Мы находились на высоте пяти тысяч футов над уровнем моря. Однако ж мой сон в эту ночь был особенно спокоен; так хорошо мне не приходилось уже давно спать. Я даже не видел снов.
На другое утро мы проснулись полузамерзшие; было очень холодно, хотя солнце светило чрезвычайно ярко. Я встал со своего каменистого ложа, чтобы насладиться великолепным зрелищем, открывавшимся перед моими глазами.
Я находился на вершине южного конуса Снефельс. Мой взор охватывал с этой высоты большую часть острова. Благодаря обычному оптическому обману при наблюдении с большой высоты берега острова как будто приподнимались, а центральная его часть как бы западала. Казалось, что у моих ног была топографическая карта Хельбесмера. Передо мною лежали долины, пересекавшиеся во всех направлениях, пропасти казались колодцами, озера – прудами, реки – ручейками. Справа от меня тянулись бесчисленные ледники и высились горные пики; над некоторыми из них поднимались легкие клубы дыма. Волнообразные очертания нескончаемых горных кряжей, покрытых вечными снегами, словно гребни волн пеной, напоминали море во время бури. А слева, на западе, как бы являясь продолжением этих вспененных гребней, величественно раскинулся океан. Глаз едва различал границу между сушей и водой.
Я весь отдался восторженному чувству, которое испытываешь обычно на больших высотах, и уже не страдал от головокружения, потому что успел освоиться с высоким наслаждением смотреть на землю с высоты. Я забыл о том, кто я и где я! Я жил жизнью эльфов и сильфов, легендарных персонажей скандинавской мифологии. Мои восхищенные взоры тонули в прозрачном свете солнечных лучей. Я был опьянен этим зрелищем и не думал о бездне, в которую вскоре должна ввергнуть меня судьба. Но появление профессора и Ганса, отыскавших меня на вершине горного пика, вернуло меня к действительности.
Дядюшка, обратясь лицом к западу, указал мне на подернутые дымкой туманные очертания земли, выступавшие над морем.
– Гренландия, – сказал он.
– Гренландия? – воскликнул я.
– Да, мы всего на расстоянии тридцати пяти лье от нее. Во время оттепели белые медведи добираются до Исландии на льдинах, уносимых течением с севера. Но что нам до этого? Мы теперь на вершине Снефельс; вот два его пика – южный и северный. Ганс скажет нам, как по-исландски называется тот, на котором мы сейчас стоим.
Охотник ответил:
– Scartaris.
Дядюшка взглянул на меня торжествующе.
– К кратеру! – сказал он.
Кратер Снефельс представлял собою опрокинутый конус, жерло которого имеет около полулье в диаметре. Глубину же его я определил приблизительно в две тысячи футов. Можно себе вообразить, что творилось бы в этом огромном резервуаре, если бы вулкан вздумал метать свои громы и молнии. Воронка вряд ли была шире пятисот футов в окружности, и по ее довольно отлогим склонам можно было легко спуститься до дна кратера, который я невольно сравнил с жерлом гигантской пушки, и это сравнение меня напугало.
«Забраться в жерло пушки, которая, возможно, заряжена и каждую минуту может выстрелить, настоящее безумие!» – подумал я.
Но отступать было поздно. Ганс равнодушно шагал во главе нашего отряда. Я молча следовал за ним.
Чтобы облегчить спуск, Ганс описывал внутри кратера большие спирали. Приходилось идти среди крупных камней вулканического происхождения, которые иной раз обрывались от малейшего сотрясения и катились на дно пропасти. Глухое эхо сопровождало грохот их падения.
На пути встречались внутренние ледники; тогда Ганс шел с особой осторожностью, ощупывая почву палкой с железным наконечником, чтобы узнать, нет ли где расщелин. В сомнительных местах мы связывались между собой длинной веревкой, чтобы тот, кто потеряет равновесие, мог опереться на своих спутников. Предосторожность эта была необходима, но она не исключала опасностей, ожидавших нас при спуске.
Между тем, несмотря на трудности, неизвестные даже нашему проводнику, все сошло благополучно, если не считать потери связки веревок, выпавшей из рук одного из исландцев и скатившейся кратчайшим путем в пропасть.
В полдень мы оказались на дне кратера. Я взглянул вверх и в жерле вулкана, как в объективе аппарата, увидел клочок неба. Лишь в одном месте глаз различил пик Скартариса, уходящий в бесконечность.
На дне кратера находились три хода, через которые во время извержения центральный очаг вулкана извергал лаву и пары. Каждое из этих отверстий достигало в диаметре приблизительно ста футов. Их зияющие пасти разверзались у наших ног. У меня не хватило духа заглянуть в них. Профессор Лиденброк быстро исследовал расположение отверстий; он бегал, едва переводя дух, от одного к другому, размахивал руками и выкрикивал какие-то непонятные слова. Ганс и его товарищи, сидя на обломке лавы, посматривали на него, видимо, принимая его за сумасшедшего.
Вдруг дядюшка дико вскрикнул. Я подумал, что он оступился и падает в бездну. Но нет! Он стоял, раскинув руки, расставив ноги, перед гранитной скалой, возвышавшейся в середине кратера, подобно грандиозному пьедесталу статуи Плутона. Во всей позе дядюшки чувствовалось, что он до крайности изумлен, но изумление его сменилось вскоре безумной радостью.
– Аксель, Аксель! – кричал он. – Сюда, сюда!
Я поспешил к нему. Ганс и исландцы не тронулись с места.
– Взгляни, – сказал профессор.
И с тем же изумлением, но без всякой радости, я прочел на грани скалы, обращенной к западу, начертанное руническими письменами, полустертыми от времени, тысячу раз проклятое мною имя:
– Арне Сакнуссем! – воскликнул дядюшка. – Неужели ты и теперь будешь сомневаться? – обратился он ко мне.
Я ничего не ответил и в отчаянии вернулся на свою скамью из отложений лавы. Очевидность сразила меня.
Сколько времени я предавался размышлениям, не помню. Знаю только, что, подняв голову, я увидал на дне кратера только дядюшку и Ганса. Исландцы были отпущены и уже спускались по наружному склону Снефельс, возвращаясь к себе домой в Стапи.
Ганс безмятежно спал у подножия скалы, в желобе застывшей лавы, где он устроил себе импровизированное ложе; дядюшка метался внутри кратера, как зверь в волчьей яме. У меня не было ни сил, ни желания встать; и, следуя примеру проводника, я погрузился в мучительную дремоту, боясь услышать подземный гул или почувствовать сотрясение в недрах вулкана.
Так прошла первая ночь внутри кратера.
На следующее утро затянутое свинцовыми тучами небо тяжело нависло над кратером. Поразила меня не столько полная темнота, сколько бешеный гнев дядюшки. Я понял причину его ярости, и у меня мелькнула смутная надежда. И вот почему.
Из трех дорог, открывавшихся перед нами, Сакнуссем избрал один путь. По словам ученого-исландца, этот путь можно было узнать по признаку, указанному в шифре, а именно, что тень Скартариса касается края кратера в последние дни июня месяца.
Действительно, этот пик можно было уподобить стрелке гигантских солнечных часов, которая в известный день, отбрасывая свою тень на кратер, указывает путь к центру Земли. Вот почему, если не выглянет солнце, не будет и тени. А следовательно, и нужного указания! Было уже 25 июня. Если погода не изменится в течение шести дней, нам придется отложить изыскания до следующего года.
Я не могу описать бессильный гнев профессора Лиденброка. День прошел, но никакая тень не легла на дно кратера; Ганс не трогался с места, хотя его должно было удивлять, чего же мы ждем, если только он вообще был способен удивляться! Дядюшка не удостаивал меня ни единым словом. Его взоры, неизменно обращенные к небу, терялись в серой, туманной дали.
26 июня – и никаких изменений! Целый день шел мокрый снег. Ганс соорудил шалаш из обломков лавы. Я несколько развлекался, следя за тысячами импровизированных каскадов, образовавшихся на склонах кратера и с диким ревом разбивавшихся о каждый встречный камень.