Путешествие к центру Земли. Вокруг света в восемьдесят дней

Глава двенадцатая

Когда мы выехали, погода была пасмурная, но устойчивая. Не приходилось опасаться ни утомительной жары, ни бедственного дождя. Погода для туристов!

Удовольствие от прогулки верхом во многом помогало мне примириться с нашим рискованным предприятием. Я был наверху блаженства, наслаждался своей свободой и уже начинал не так мрачно смотреть на вещи.

«В самом деле, – рассуждал я, – чем я рискую? Нам предстоит путешествие по замечательной стране, подъем на знаменитую гору, в худшем случае – спуск в ее потухший кратер! Очевидно, Сакнуссем ничего иного не совершил. А что касается подземного хода, который ведет к центру Земли, – это сущая фантазия! Полнейшая бессмыслица! Итак, воспользуемся приятной стороной экспедиции, не думая об остальном».

Пока я так размышлял, мы выехали из Рейкьявика.

Ганс шел впереди быстрым, размеренным, спокойным шагом; за ним следовали две лошади с нашим багажом, которых не приходилось подгонять. Вслед за ними ехали мы с дядюшкой, и, право, наши фигуры на низкорослых, но сильных лошадках представляли собою недурное зрелище.

Исландия – один из крупнейших островов Европы. При поверхности в тысячу четыреста квадратных миль[8] она насчитывает только шестьдесят тысяч жителей. Географы делят ее на четыре части; и нам предстояло пересечь ту ее часть, которая носит название «Страны юго-западных ветров»: «Sud-vestr Fjordungr».

По выходе из Рейкьявика Ганс направился по морскому берегу. Мы ехали среди безлюдных тощих пастбищ с чахлой, скорее желтой, нежели зеленой травой. Зубчатые вершины трахитовых гор на востоке были подернуты дымкой; то тут, то там виднелись на склонах дальних гор снежные поляны, тускло мерцавшие в рассеянном свете туманного утра. То тут, то там вздымались горные пики и, прорезая свинцовые тучи, вновь возникали над ними, словно рифы над морскими волнами.

Нередко гряды голых скал спускались к морю, загромождали пастбища, но и тогда оставалось достаточно места, чтобы проехать. Впрочем, наши лошади инстинктивно выбирали наиболее удобный путь, не замедляя притом шага. Дядюшке даже не пришлось подгонять свою лошадку окриком или хлыстом: для этого у него просто не было повода. Я не мог удержаться от улыбки, глядя на него: он был слишком велик для своей лошадки, и так как его длинные ноги почти волочились по земле, он походил на шестиногого кентавра.

– Славная скотинка, славная скотинка! – говорил он. – Ты увидишь, Аксель, что нет животного умнее исландской лошади. Ничто ее не останавливает; ни снега, ни бури, ни плохие дороги, ни скалы, ни ледники; она смела, осторожна, надежна; никогда не оступится, никогда не заупрямится. Если понадобится перейти реку или фьорд, она бросится, не колеблясь, в воду, точно какая-нибудь амфибия, и достигнет другого берега! Но не будем ее подгонять, предоставим ее самой себе, и мы проедем в среднем десять лье в день.

– Мы-то проедем, – отвечал я, – а проводник?

– О нем я не беспокоюсь! Эти люди шагают, сами того не замечая. Наш проводник ступает, как автомат, и, видимо, ничуть не устает. Впрочем, если потребуется, я уступлю ему свою лошадь; меня скоро схватят судороги, если я совсем перестану двигаться. Руки действуют хорошо, но надо подумать и о ногах.

Между тем мы быстро продвигались вперед. Местность становилась пустыннее. Изредка встречалась уединенная ферма, какой-нибудь boёr[9], построенный из дерева, земли, кусков лавы, – словно нищий у края дороги! Эти ветхие хижины точно взывали к жалости прохожих, и, право, брало искушение подать им милостыню. В этой стране совсем нет дорог, даже тропинок, и как ни жалка здесь растительность, она скоро стирает следы редких путешественников.

И однако эта часть провинции, находящаяся рядом со столицей, принадлежит к населенным и обработанным местностям Исландии. Что же после этого представляли собой места, еще более пустынные, чем эта пустыня? Проехав полмили, мы не увидели ни одного фермера в дверях его хижины, ни одного пастуха, пасущего стадо, менее первобытное, чем он сам; только несколько коров и баранов, предоставленных самим себе, попались нам на глаза. Что же должны были являть собою провинции, подверженные вулканическим извержениям и землетрясениям?

Нам предстояло познакомиться с ними позже; но, глядя на карту Ольсена, я узнал, что их можно миновать, если держаться извилистого морского берега. И действительно, плутоническая деятельность ограничивается преимущественно внутренней частью острова; именно там находятся те горизонтальные пласты, называемые по-скандинавски траппами и состоящие из трахита, базальта, вулканических туфов, застывших потоков лавы и порфира, которые придают острову его сверхъестественный, грозный вид. Я не подозревал тогда, какое зрелище ожидает нас на полуострове Снефельс, где буйства природы создали этот зловещий хаос.

Через два часа после отъезда из Рейкьявика мы достигли местечка Гуфун, называемого также «Aoalkirkja», или «Главная церковь». Там нет ничего примечательного. Всего несколько домов. В Германии они составили бы деревушку.

Тут Ганс сделал получасовую остановку; он разделил с нами наш скромный завтрак, отвечал «да» и «нет» на дядюшкины расспросы о состоянии дороги, а когда его спросили, где он намерен переночевать:

– Гардар, – сказал он коротко.

Я посмотрел на карту, чтобы узнать, где находится этот Гардар, и нашел на берегу Хваль-фьорда, в четырех милях от Рейкьявика, маленькое селение, носящее это название. Когда я указал на него дядюшке, он сказал:

– Только четыре мили! Четыре мили из двадцати двух! Превосходная прогулка!

Он сделал какое-то замечание проводнику, но тот, не ответив ему, вновь двинулся в путь, шествуя впереди лошадей.

Три часа спустя, держа по-прежнему путь среди пастбищ с выгоревшей травой, мы обогнули Колла-фьорд – этот окольный путь был короче и легче, чем переправа через залив – и прибыли в «pingstaoer», резиденцию окружного суда, под названием Эюльберг, когда на колокольне пробило бы двенадцать, если бы вообще исландские церкви имели достаточно средств, чтобы купить башенные часы. Впрочем, и прихожане не носят часов, за неимением таковых.

Здесь лошадям был задан корм; дальше мы поехали по узкой прибрежной дороге, между цепью холмов и морем, без остановки до Брантарской «Главной церкви», и еще на милю дальше, до Заурбоёрской заштатной церкви, находящейся на южном берегу Хвальфьорда.

Было четыре часа. Мы покрыли всего четыре мили.

В этом месте ширина фьорда была по крайней мере в полмили; морские волны с шумом разбивались о крутые, остроконечные скалы: залив лежал среди отвесных, скалистых стен, высотою в три тысячи футов и примечательных тем, что слои бурого камня перемежались тут с красноватыми пластами туфа. Как ни смышлены были наши лошади, я ничего хорошего не ожидал при попытке переправиться через этот пролив на спинах наших четвероногих.

– Если они умны, – сказал я, – они и пытаться не будут переправиться вплавь. Во всяком случае, я буду благоразумнее их.

Но дядюшка не желал ждать. Он пришпорил лошадку и поскакал к береuу. Животное, почуяв близость воды, остановилось; но дядюшка, который всегда поступал по-своему, стал еще решительнее понукать коня. Лошадка тряхнула головой и снова отказалась идти. Дядя начал сыпать проклятиями и бить лошадь плетью, но лошадка только лягалась, намереваясь, по-видимому, сбросить всадника. Наконец она подогнула ноги и проскользнула между длинных ног профессора, который остался стоять на двух прибрежных камнях, подобно Колоссу Родосскому.

– Ах ты, проклятое животное! – вскричал всадник, неожиданно оказавшийся на земле и сконфуженный, как кавалерийский офицер, вынужденный перейти в пехоту.

– Farja, – сказал проводник, тронув его за плечо.

– Как, паром?

– Der[10], – ответил Ганс, указывая на плот.

– Конечно! – воскликнул я. – Вон там паром!

– Надо было об этом раньше сказать! Ну, ладно, в путь.

– Tidvatten, – продолжал проводник.

– Что он говорит?

– Он говорит – прилив, – отвечал дядя, переводя мне датское слово.

– Во всяком случае, нам придется дождаться прилива.

– Farbida[11]? – спросил дядя.

– Ja[12], – отвечал Ганс.

Дядюшка топнул ногой, но лошади уже подходили к парому. Я хорошо понимал, что для переправы через фьорд необходимо дождаться высокой воды, ибо в это время не бывает ни прилива, ни отлива и паром не подвергается опасности быть унесенным вглубь залива или в открытый океан.

Этот благоприятный момент наступил лишь в шесть часов вечера. Дядюшка, я сам, наш проводник, двое паромщиков и четыре лошади поместились на довольно утлой плоской барже. Я привык к паровым паромам на Эльбе, поэтому весла лодочников показались мне весьма жалким двигателем. Нам понадобилось больше часа, чтобы переправиться через фьорд, но наконец мы благополучно достигли берега.

Через полчаса мы прибыли в Гардар.

Глава тринадцатая

Настал час, когда должно было бы стемнеть, но на шестьдесят пятом градусе северной широты светлые ночи не могли меня удивить; в июне и июле солнце в Исландии не заходит.

Однако температура понизилась. Я озяб и еще больше проголодался. И как же я обрадовался, когда нашелся «boёr», где нас приветливо приняли.

То был крестьянский дом, но радушие его обитателей не уступало гостеприимству короля. Когда мы подъехали, хозяин подал нам руку и предложил без дальнейших церемоний следовать за ним.

Буквально следовать, ибо идти рядом с ним было невозможно. Длинный, узкий, темный проход вел в жилище, построенное из плохо обтесанных бревен, и из него вы попадали прямо в комнаты; их было четыре: кухня, ткацкая, спальня и комната для гостей, самая лучшая из всех. При постройке дома не подумали о росте моего дядюшки, и он несколько раз стукнулся головой о потолок.

Нас ввели в большую комнату, некое подобие залы, с утоптанным земляным полом и одним окном, в которое вместо стекла был вставлен тусклый бараний пузырь. Постель состояла из охапки жесткого сена, брошенного между двумя деревянными переборками, выкрашенными в красный цвет и украшенными исландскими изречениями. Такого комфорта я не ожидал; правда, в доме стоял терпкий запах сушеной рыбы, соленого мяса и кислого молока, не доставлявший моему обонянию особого удовольствия.

Когда мы сняли нашу дорожную амуницию, хозяин дома пригласил нас пройти в кухню, единственное отапливаемое помещение даже в большие холода.

Дядюшка поспешил последовать любезному приглашению. Я присоединился к нему.

Кухонный очаг был устроен по-первобытному: посреди комнаты лежал плоский камень, на котором разводили огонь, а в крыше над ним было сделано отверстие, заменяющее дымовую трубу. Кухня эта служила и столовой.

При входе в нее хозяин приветствовал нас так, будто раньше не видел, словами «saellvertu», что означает «будьте счастливы», и облобызал нас в щеку.

Вслед за ним жена его произнесла те же самые слова, с той же церемонией; затем, приложив правую руку к сердцу, они отдали нам глубокий поклон.

Спешу сказать, что исландка была матерью девятнадцати детей, которые все, от мала до велика, копошились среди дыма и чада, поднимавшегося от очага и наполнявшего комнату. Ежеминутно то одна, то другая белокурая головка выступала из этого облака. Их можно было принять за группу неумытых ангелов.

Мы обошлись очень ласково с этим «выводком», и вскоре трое или четверо карапузов забрались к нам на плечи, столько же на наши колени, остальные путались у нас под ногами. Те, кто умел говорить, повторяли «saellvertu» на всевозможные лады, а те, кто не умел, кричали что есть мочи.

Концерт был прерван приглашением к обеду. В эту минуту вошел наш проводник, который позаботился о том, чтобы накормить лошадей, говоря попросту, он разнуздал их и ради экономии пустил пастись на воле; бедные животные должны были довольствоваться скудным мхом, растущим на скалах, и тощими приморскими травами; а на следующее утро они сами собой вернутся обратно и опять повезут нас.

– Saellvertu! – сказал Ганс, входя.

Затем последовала та же спокойная, автоматическая, – один поцелуй был не жарче другого, – сцена приветствия со стороны хозяина, хозяйки и девятнадцати ребят.

Когда церемония закончилась, за стол уселось ровным счетом двадцать четыре человека, и, следовательно, друг на друге в буквальном смысле этого слова. У кого на коленях примостилось двое ребят, тот еще легко отделался!

Впрочем, при появлении на столе супа весь этот народец затих, воцарилась тишина, непривычная для исландских мальчишек. Хозяин подал нам довольно вкусный суп из знаменитого исландского мха, затем изрядную порцию сушеной рыбы в масле, которое прогоркло лет двадцать назад и, следовательно, по исландским понятиям, было гораздо лучше свежего. К этому подали «skyr», что-то вроде простокваши с сухарями и подливкой из можжевеловых ягод. Наконец, какой-то напиток из сыворотки, разбавленной водой, так называемая «blanda». Хороша ли была эта неведомая пища или нет, не могу судить. Я проголодался и на десерт проглотил до последней крупинки крутую гречневую кашу.

После обеда детишки разбежались; взрослые сели вокруг очага, в котором горел торф, хворост, коровий помет и кости сушеных рыб. Потом, обогревшись, все разошлись по своим комнатам. Хозяйка, согласно обычаю, хотела снять с нас чулки и штаны, но, получив вежливый отказ, не настаивала, и я мог наконец прикорнуть на своем жестком ложе.

На следующее утро, в пять часов, мы распростились с исландским крестьянином; дядюшка с трудом уговорил его принять приличное вознаграждение, и затем Ганс дал сигнал к отъезду.

Шагах в ста от Гардара характер местности начал меняться: почва становилась болотистой и менее удобной для езды. Справа тянулась нескончаемая цепь гор, точно возведенный самой природой ряд грозных крепостей; часто встречались потоки, через которые приходилось перебираться, стараясь не намочить багаж.

Местность становилась все пустыннее. Порою, впрочем, казалось, что вдали мелькает человеческая фигура. И когда на поворотах дороги мы внезапно оказывались лицом к лицу с одним из этих призраков, меня невольно охватывало отвращение при виде распухшей головы без волос, с лоснящейся кожей и отталкивающих ран, которые проступали под жалкими лохмотьями.

Несчастное создание не протягивало руку для приветствия, напротив, оно стремительно убегало, но Ганс все же успевал крикнуть ему свое обычное «saellvertu».

– Spetelsk, – говорил он.

– Прокаженный, – повторял дядюшка.

Уже одно это слово вызывало чувство омерзения. Эта ужасная болезнь весьма распространена в Исландии; она незаразительна, а передается по наследству, вот почему несчастным прокаженным воспрещается вступать в брак.

Эти призраки не могли, конечно, оживить печального ландшафта. Последние травы увядали у нас под ногами; не было видно ни одного деревца, кроме зарослей карликовых берез, ни единого животного, кроме нескольких лошадей, которые бродили по унылым равнинам, так как хозяева не могли их прокормить. Порою парил в серых тучах сокол, гонимый холодным ветром на юг. Я заражался грустью этой дикой природы, и воспоминания уносили меня в родные края.

Вскоре нам пришлось снова переправляться через несколько узких фьордов и, наконец, через небольшую бухту; наступивший на море отлив позволил нам, не мешкая, продолжить путь, и вскоре мы миновали деревушку Альфтанес, расположенную в миле от берега.

Перебравшись через две речки, Альфа и Хета, кишащие форелями и щуками, мы провели ночь в покинутом ветхом домишке, достойном служить обиталищем всех озорных кобольдов скандинавской мифологии; во всяком случае, злобный дух холода чувствовал себя здесь как дома и терзал нас в течение всей ночи.

Следующий день не принес нам новых впечатлений. Все та же болотистая почва, то же однообразие, тот же печальный пейзаж. К вечеру мы прошли половину пути и переночевали в «annexia» местечка Крёзольбт.

Девятнадцатого июня на протяжении мили мы шли по покровам лавы – «hraun» по-местному. Складки на их поверхности походили на якорные канаты, то вытянутые в длину, то скатанные в рулоны. Огромные потоки застывшей лавы спускались с ныне потухших вулканов, свидетельствуя об их некогда бурной деятельности.

И все же местами пробивались сквозь лаву пары горячих подземных источников. Вскоре под ногами наших лошадей снова оказалась топь вперемежку с мелкими озерами. Наш путь лежал на запад; и когда мы обогнули большой залив Факсафлоуи, раздвоенная снежная вершина Снефельс вздымалась всего в каких-нибудь пяти милях от нас. Лошади шли быстро, невзирая на плохую погоду; что касается меня, я чувствовал себя утомленным, между тем дядюшка так же крепко и прямо держался в седле, как и в первый день; я не мог не удивляться ему, равно как и нашему охотнику, который смотрел на это путешествие как на простую прогулку.

В субботу, двадцатого июня, в шесть часов вечера мы прибыли в Будир, маленькое селение, расположенное на берегу моря, и тут проводник потребовал договоренную плату. Дядюшка рассчитался с ним. Семья нашего Ганса, короче говоря, его дяди и двоюродные братья, оказала нам гостеприимство; мы были приняты радушно, и я охотно отдохнул бы у этих славных людей после утомительного переезда, не боясь злоупотребить их добротой. Но дядюшка, не нуждавшийся в отдыхе, смотрел на дело иначе, и на следующее утро пришлось снова сесть в седло. Почва носила уже следы близости гор, скалистые отроги выступали из-под земли, точно корни старого дуба. Мы огибали подножие вулкана. Профессор не спускал глаз с его конусообразной вершины; он размахивал руками, словно бросая вулкану вызов и как бы восклицая: «Вот исполин, которого я одолею».

Наконец, после четырехчасовой езды лошади сами остановились у ворот пасторского дома в Стапи.

Глава четырнадцатая

Стапи, маленькое селение хижин из тридцати, стоит посреди голого лавового поля и ничем не защищено от слепящих лучей солнца, отражаемых снежными вершинами вулкана. Небольшой фьорд, возле которого оно приютилось, зажат между базальтовыми скалами самого причудливого вида.

Базальт, принадлежащий к тяжелым горным породам вулканического происхождения, поражает в Исландии своим своеобразием. Природа поступила здесь как геометр, вооруженный угломером, циркулем и отвесом. Если повсюду на земном шаре она проявляет свое искусство в хаотическом нагромождении базальтовых глыб, в создании незавершенных конических скал и пирамид, то здесь она пожелала дать образец строгих форм и, предвосхитив мастерство архитекторов первых веков, создала сооружение, не превзойденное ни великолепием Вавилона, ни чудесным искусством Греции.

Я слыхал раньше о «Плотине Гигантов» в Исландии и о Фингаловой пещере на одном из Гебридских островов, но до сих пор мне еще не приходилось видеть базальтовых сооружений.

В Стапи я их увидел во всей красе.

Базальтовые стены по бокам фьорда, как и вдоль всего побережья полуострова, представляют собой ряд колонн тридцати футов высотой. Эти стройные, безупречных пропорций колонны поддерживают свод из горизонтально лежащих столбов, который выступает над морем в виде арки, покрытой причудливой резьбой. Кое-где на берегу глаз замечает под этим естественным «impluvium»[13] стрельчатые пролеты на редкость изящной формы, сквозь которые устремляются вспененные волны. Обломки базальта, сброшенные океаном, лежат на земле, точно развалины античного храма, – вечно юные руины, над которыми проходят века, не нарушая их величия.