Пригласи меня войти

Глава 2

Олив

Они не останутся здесь. Они не могут остаться.

Олив вела наблюдение со своего насеста в развилке старого клена, приложив к глазам бинокль. Она носила камуфляжный костюм. Лицо она вымазала болотной грязью, чтобы не выделяться на фоне деревьев. Ее волосы были заплетены в тугую косичку.

– Мы опоздаем, – слишком громко прохныкал Майк. Он угнездился на нижней ветке, отчаянно вцепившись в дерево.

– Тише! – шикнула Олив. Его лицо было круглым и потным, а волосы подверглись материнской стрижке, от которой осталось несколько пропущенных вихров, торчавших как забавные антенны. Если бы Олив по-настоящему дружила с ним, то предложила бы подровнять волосы.

– Держи рот на замке, – предупредила она.

Отец привозил ее сюда на охоту с тех пор, как ей исполнилось шесть лет. Она умела соблюдать тишину, сливаться с фоном и прятаться за деревьями. Охота на девяносто процентов состояла из выслеживания дичи, наблюдения, тишины, неподвижности и томительного ожидания для точного выстрела.

– Не пойму, в чем тут дело, – шепотом пожаловался Майк. – Я хочу сказать, зачем мы вообще наблюдаем за этими людьми?

– Потому что им здесь не место, – ответила Олив. – Потому что они все портят.

Она осмотрела в бинокль номерные знаки штата Коннектикут на новеньком пикапе. Обратила внимание на коричневые рабочие ботинки без единого пятнышка, которые носил мужчина, на его свежую фланелевую рубашку и джинсы. Он выглядел так, словно сошел со страниц каталога «L. L. Bean»[4]*. А женщина в легинсах, кроссовках и толстовке с капюшоном, казалось, была готова отправиться на занятия йогой. Все выглядело новеньким, дорогим и сияющим.

– Равнинные хлыщи, – с отвращением пробормотала Олив. Она знала людей такого типа. Ее отец постоянно жаловался на них. Они вешали на своей земле таблички «Охота запрещена» и ездили до самого Монпелье, чтобы покупать «натурально выращенные продукты», вступали в дискуссионные группы в библиотеках, пили крафтовое пиво и ели фермерские сыры. Они жаловались на мошку, на непролазную грязь на весенних дорогах и на запах с молочной фермы. И Олив знала, что в большинстве случаев они отступают перед трудностями: одна суровая зима, и они выставляют недавно купленную землю на продажу и перебираются в теплые края.

Но некоторые из них оставались.

Некоторые приспосабливались.

Тогда они провозглашали, что только здесь чувствуют себя как дома. Что замечательно жить в таком месте, где люди радушны и приветливы и каждый может быть самим собой.

От таких разговоров Олив хотелось блевать.

Отец предупредил ее. Он сказал, что семейная пара из другого штата купила землю в полумиле от поселка и оформила разрешение на строительство. Появились топографы, а за ними приехали экскаваторы. Но Олив думала, что у нее останется больше времени. Что, может быть, они все-таки не приедут. Но теперь они были здесь, чистенькие и сияющие, с новеньким блестящим пикапом, а бетономешалка заливала фундамент. Это происходило у Олив на глазах.

Она впилась грязными ногтями в толстую шершавую кору, оторвала кусок и увидела, как он стукнул Майка по голове, прежде чем упасть на землю.

– Олив, я снова опоздаю в школу, и тогда отец освежует меня.

– Тогда уходи, – сказала Олив. Иногда Майк был полным размазней. Он все время поджимал хвост и срывал отличные планы, потому что в глубине души Майк ненавидел нарушать правила. Он боялся попасть в неприятности и был одним из тех детей, которые разражаются слезами, когда учитель кричит на них, несмотря на то, что теперь он был старшеклассником, а не малявкой. Иногда казалось, будто Майк напрашивается на то, чтобы получить пинка под зад, что происходило довольно часто, особенно в последнее время.

– В самом деле, – сказала Олив. – Поспеши в школу, и ты еще успеешь.

По правде говоря, она не нуждалась в его обществе. Он ничего не смыслил в искусстве сохранять неподвижность и сливаться с фоном.

– Пойдем со мной, – умолял Майк, глядя на нее печальными кукольными глазами. Хуже того, Майк всегда повышал голос при любом намеке на неприятности, что делало его больше похожим на пятилетнюю девчонку, чем на четырнадцатилетнего подростка. – Если ты снова прогуляешь занятия, они могут послать за тобой инспектора по делам несовершеннолетних.

Олив испустила презрительный смешок. В поселке не было инспектора по делам несовершеннолетних; если бы он был, то уже несколько недель назад колотил бы в ее дверь. В этом году она явно не была примерной ученицей и не могла припомнить, сколько раз сбегала из школы перед последним уроком или вообще прогуливала занятия. Зато она выполняла домашнюю работу, приходила на контрольные и экзамены и обычно получала хорошие оценки, несмотря на прогулы.

– Послушай, – прошептала она. – Либо оставайся, либо уходи. Мне все равно. Но если ты остаешься, то не двигайся и заткни пасть.

– Как хочешь, – сказал Майк и неуклюже полез вниз, а потом поплелся прочь, согнувшись под тяжестью рюкзака. Он двигался как медведь и имел похожее телосложение: высокий, с округлыми плечами и большим животом. Ребята называли его умственно отсталым из-за того, что его родители якобы были братом и сестрой, но и то, и другое было неправдой. Олив знала, что Майк в тысячу раз умнее любого из ее знакомых. Он был пугающе умным. Он мог дословно запоминать большие куски книжного текста и выполнял математические расчеты, к которым некоторые ученики в выпускном классе не могли даже подступиться. Она ощущала неловкость из-за того, что пришлось грубо отослать его, но какой выбор у нее оставался?

Она поблагодарит его потом, например, купит его любимый шоколадный пудинг в школьном кафетерии или положит новый комикс в его шкафчик в раздевалке. Майку нравилась серия «Зеленый Фонарь», и он даже смастерил собственное магическое кольцо из куска медной трубки, отчего его палец становился зеленым… а Олив была «плохим парнем», которого Майк старался поймать. Олив знала, что Майк по-прежнему носит в кармане это старое кольцо, которое стало ему мало, как счастливый талисман.

Олив снова посмотрела на пару из другого штата, приложив к глазам бинокль, и почувствовала, как в ней закипает гнев, извиваясь, словно клубок змей в животе.

– Я изгоняю вас, – сказала она, что звучало глупо, но было изречением из прочитанной книги. Книги о королевстве с драконами и магами, поэтому Олив подумала, что, может быть, это волшебные слова, которые прогонят их прочь. – Я изгоняю вас.

Она вела себя не лучше, чем Майк с его глупым старым кольцом. Магии не существует. Олив было четырнадцать лет – слишком много, чтобы верить в такую чепуху, как исполнение желаний и волшебные слова или кольца.

Их присутствие может все разрушить. Она никогда не найдет сокровище, если ей придется бродить вокруг глухой ночью. А его нужно найти как можно скорее. Как говорится, время не ждет.

Некоторые люди называли это враньем, слухами или небылицей. Даже Майк не верил, во всяком случае, по-настоящему. Он притворялся, чтобы порадовать Олив. Он ходил с ней каждый раз, когда она отправлялась на поиски, и вел себя так, словно ожидал чуда, но она видела, что он настроен скептически.

Майк, как бы хорошо он ни разбирался в математике и ни запоминал факты, не имел понятия о многих вещах. И, разумеется, люди в большинстве своем были идиотами.

Олив знала, потому что ее мать рассказала ей правду.

– Разумеется, оно существует! – сказала мама два года назад. Они находились в комнате Олив и занимались весенней уборкой: снимали занавески, мыли окна и протирали мебель. Олив любила весеннюю уборку. Она всегда держала свою комнату в чистоте и порядке, но там становилось еще лучше после того, как они с мамой драили и оттирали ее. Все блестело, и запах лимонного очистителя вызывал у Олив теплое и радостное чувство.

– Понимаешь, она знала, что рано или поздно они придут за ней, поэтому она забрала все: золото, серебро и драгоценности – и спрятала в тайнике, – объяснила мама, когда они отодвинули кровать, чтобы помыть пол. – Оно где-то в лесу, который граничит с болотом. Потом, когда сокровище оказалось в надежном месте, она попыталась сбежать в надежде, что вернется потом.

– Но они поймали ее, – сказала Олив и окунула швабру в ведро с мыльной водой.

– Да, разумеется. К ней их привела ее собственная дочь; так говорят люди.

– Я бы никогда так не поступила, мама, – сказала Олив, вынимая швабру.

– Знаю. – Мама потрепала ее по голове. – И я знаю еще кое-что, моя девочка Олли: я совершенно уверена, что мы с тобой найдем это сокровище. Это наша судьба.

Олив понравились эти слова. У них была общая судьба, они были частью чего-то большего, связанного с событиями, происходившими много лет назад. Она ясно видела это в день весенней уборки: они с мамой находят сокровище и выкапывают его из-под земли. Они будут богатыми и знаменитыми. Мама сказала, что они потратят эти деньги на оплату счетов и закладной на дом, а потом вместе с папой отправятся в кругосветное путешествие. Олив представляла, как ее одноклассники включат телевизор и увидят ее в вечерних новостях с широкой улыбкой на лице, потому что они с мамой нашли сокровище, в реальность которого никто не верил.

Но потом кое-что изменилось. Мама нашла для себя другую судьбу, в которой не было места для Олив. Все началось с мелочей: мама стала более молчаливой и скрытной. Олив точно не знала, когда это началось, но мама перестала говорить о сокровище. Однажды за обедом, когда Олив спросила об этом, мама рассмеялась и сказала:

– Нет никакого сокровища, Олли. Его никогда не было. Это просто история, которую я тебе рассказала, когда ты была ребенком. Но теперь ты выросла, и тебе больше не нужны глупые истории вроде этой.

Потом мама стала вести себя так, как будто почти не знала Олли и папу, как будто в доме завелись призраки. Она стала нервозной и постоянно выдумывала предлоги для ухода из дома: им нужно купить молоко, сегодня прекрасный вечер для долгой прогулки, ей нужно помочь подруге. Она стала проводить все больше времени вдали от дома. В тот год она даже пропустила весеннюю уборку, и, когда Олив спросила об этом, мама пожала плечами и сказала, что в доме и так достаточно чисто.

Олив слышала, как однажды вечером ее родители ссорились, и папа сказал: «Кто он такой? Полгорода знает об этом». Мама все отрицала и просила его, чтобы он, ради бога, говорил потише.

Потом как-то утром мама не вышла к завтраку. Обычно она вставала первой и заваривала кофе, но в то утро Олив пришла на кухню и увидела, как папа заливает кипятком растворимый кофе.

– Мама еще не встала?

– Ее здесь нет, – ответил папа, стиснув зубы.

– А где она?

Отец не ответил и отвернулся. Под его глазами залегли темные круги, и Олив была рада, что он не ответил и не сказал ей правду.

В следующие дни и недели Олив изо всех сил старалась выкинуть из головы сплетни, которые она слышала повсюду: приглушенные шепотки взрослых в универмаге, в библиотеке и даже разговоры детей в школе. Это было хуже всего: начинать учебу в старшем классе и слышать за спиной их шепот: «Ее мать сбежала с другим мужчиной. Паршиво иметь шлюху вместо мамы». Олив проходила по длинным, ярко освещенным коридорам с опущенной головой, делая вид, что ничего не слышит и не замечает.

Тетя Рили, папина старшая сестра (папа называл ее «моей властной мегерой»), советовала Олив не слушать, что болтают другие люди.

– Ты знаешь, что твоя мама едва ли не лучшая на свете, – сказала Рили. – Не забывай об этом.

Рили была старше ее родителей, но гораздо прикольнее; для Олив она была одной из любимейших людей во вселенной. Олив всегда немного злорадствовала, когда гуляла по городу вместе с Рили, втайне надеясь, что одноклассники увидят их и это каким-то образом повысит ее статус. У Рили была масса татуировок, асимметричная стрижка с голубыми локонами, и она часто красила губы голубой помадой в тон волосам. Она жила в квартире дома в псевдовикторианском стиле, работала над реставрацией исторических зданий, заочно училась в колледже и была волонтером в историческом обществе и в организации «Среда обитания человека». Однажды летом она даже прилетела в Никарагуа, чтобы помочь в строительстве домов для бедняков. Какое-то время Рили была подмастерьем у профессионального татуировщика и хранила альбомы с многочисленными эскизами: тщательными чернильными прорисовками черепов, цветов и животных, а также каллиграфических надписей. Отношение Рили к окружающему миру сводилось к формулировке: «Я хочу быть собой, и мне наплевать, что об этом думают другие» – и было чрезвычайно привлекательным для Олив. И Рили действительно командовала ее отцом или хотя бы пыталась это делать. Она постоянно внушала ему, чем нужно заниматься, и он обычно кивал и соглашался со сказанным, даже если это было нечто, вроде «Пора подстричь газон, Дасти» или «Эта рубашка воняет, пора надеть чистую». Олив знала, что у ее отца и Рили было далеко не лучшее детство: их мать была пьяницей, а отец редко появлялся дома, поэтому тетя Рили фактически воспитала папу, всю жизнь заботилась о нем и гоняла его в хвост и в гриву. Теперь это вошло в привычку.

После ухода мамы Рили предложила отцу переехать к ней.

– Это ненадолго, – сказала она. – Просто небольшая помощь, пока не вернется Лори.

Отец сказал, что ценит это предложение, но у них все в порядке.

Рили приносила Олив странные подарки: кумкваты, логарифмическую линейку и кусок янтаря с застывшей мухой внутри.

– Что тут скажешь, странные штуки всегда наводят меня на мысли о тебе. – Рили подмигивала и ерошила Олив волосы, когда вручала подарки.

В квартире у Рили была своя коллекция эксцентричных предметов: кости животных, хрустальный шар, карты Таро и маятники. Она регулярно медитировала и воздвигала по разным поводам маленькие алтари – например, когда хотела получить новую работу или вернуть мужчину, который ей нравился. Ей нравилось говорить о своих снах, и она всегда заставляла Олив рассказывать ее сны, когда они были вместе. Рили верила, что сны имеют важное значение, и купила Олив маленький голубой дневник с солнцем и луной, где она могла записывать свои сновидения. Олив решила, что блокнот слишком красивый, чтобы портить его глупыми записями, и поставила его на книжную полку для использования в будущем, когда она найдет для него подходящее применение.

– У тебя когда-нибудь было впечатление, что ты что-то знаешь еще до того, как это случилось? – однажды спросила Рили у Олив.

Ответ разочаровал Рили. Иногда она раскладывала для Олив карты Таро и предсказывала ее будущее, которое всегда выглядело многообещающе в интерпретации Рили, даже когда ее карты пугали Олив, – например, «Башня» с изображением пылающей после удара молнии башни и людей, падавших на землю.

– Башня – это смятение, внезапные перемены. Твоя жизнь может показаться бурной и хаотичной, но следует помнить, что перемены приносят с собой и хорошие вещи. Ты растешь и развиваешься в результате этих перемен. Вместе с разрушением наступает преображение, верно? Иногда нужно порвать с тем, чем ты себя окружила, чтобы добраться до истины и обрести свою подлинную личность. Разве это не разумно, Олли?

И Олив кивала, а потом они пили горький травяной чай, который должен был уравновесить их и прояснить разум.

Рили упорно, пожалуй, даже слишком упорно, пыталась изменить Олив к лучшему. Она была частой гостьей в их доме, но в основном общалась с мамой. Рили и мама ходили в антикварные лавки, играли в бинго и слушали музыкальные группы, выступавшие в «Сайдер Милл» на шоссе № 9. Отец раздражался (или, по крайней мере, делал вид, что раздражается), когда Рили приезжала в дом и куда-то уводила маму.

– Бог ты мой, жена, – говорил он. – Ты проводишь больше времени с моей сестрой, чем со мной!

Мама смеялась, собираясь на очередное мероприятие вместе с Рили, и говорила:

– Я вышла за тебя только для того, чтобы получить лучшую золовку на свете!

Но теперь Рили приезжала к ним из-за Олив. Возможно, она сама чувствовала себя одинокой и искала чужого общества. Они с Олив пили молочные коктейли, вместе гуляли по лесу, и Рили приглашала ее на выходные к себе домой, где они смотрели черно-белые фильмы ужасов и объедались пирожными. У Рили всегда была коробка любимых пирожных для Олив. Рили и Олив никогда не говорили о маме. Это было негласным правилом: Рили старалась отвратить Олив (а возможно, и саму себя) от мыслей о ее матери, чтобы помочь забыть и привыкнуть к жизни с отцом. Но никакие фильмы ужасов, попкорн и пирожные не могли заставить Олив забыть о маме.

Отец притворялся, что не знает о слухах про маму. Он вернулся на работу (он работал в муниципальном отделе технической поддержки, ремонтировал дороги и зимой водил снегоочиститель) и каждый вечер приходил домой. Он перестал играть с друзьями в карты и пить пиво по вечерам. Он оставался дома и разогревал в микроволновке ужин для себя и Олив. Блюда были безвкусными и слишком жирными – стейк «Солсбери», жареная курица и картофельное пюре, которое по вкусу не напоминало картошку, – но Олив улыбалась и глотала. Отец готовил настоящую еду, только когда приезжала Рили, и это всегда были спагетти с острыми итальянскими сосисками. Он даже покупал дорогой чесночный хлеб и бадейку готового салата. Они делали вид, что каждый день питаются таким образом, чтобы Рили не беспокоилась за них.

– Твоя мама вернется, – пообещал отец, когда они сидели одни и доедали очередной безвкусный ужин из стейков «Солсбери» с фальшивым картофельным пюре и квадратными кусочками яблочного пирога. – И знаешь, что я думаю? – Внезапно его глаза снова заблестели, чего не случалось уже очень, очень долго. Он обвел взглядом кухню, как будто раньше не видел ее: стены с тусклыми облезшими обоями, облупленный углепластик на столешницах. – Думаю, нам нужно приготовить ей сюрприз. Как следует отремонтировать дом… что скажешь?

Ну конечно, Олив согласилась с ним. И начался ремонт.

Гостевая спальня пошла под нож первой: отец впервые разрешил Олив помахать кувалдой. Она стояла и смотрела на стену через дымчатые защитные очки.

– Ты уверен, – спросила Олив, взвешивая тяжелую кувалду.

– Чертовски уверен, – сказал отец. – Сковырни эту стену, детка. Обрушь ее.

Олив сделала несколько пробных взмахов, противясь разрушению. Потом отец взял инициативу на себя, размахивая кувалдой с яростной сосредоточенностью, испугавшей Олив. Они разрушали стену, чтобы сделать более просторную спальню для родителей.

– Твоя мама всегда хотела иметь большую спальню, – говорил отец между ударами. Его лицо и руки были припорошены известковой пылью. – И собственный одежный шкаф.

Он ударил в стену с удвоенной силой и пробился на другую сторону. Они сделали два встроенных шкафа: для него и для нее. Олив помогла отцу развесить оставленную матерью одежду в левом шкафу. Когда она расправляла лучшее платье матери и ее кожаное пальто, то верила отцу, верила в то, что ее мать действительно вернется домой. Не может быть, чтобы она просто бросила все это. Только не любимое платье и пальто. Только не лучшую обувь. Только не сокровище. Только не свою дочь.

Если не считать ремонта, Олив была как никогда исполнена решимости найти сокровище, уверенная в том, что это событие заставит ее мать вернуться домой. Где бы она ни находилась, она увидит Олив в новостях и узнает о девушке, которая вдруг стала богатой.

Если это не вернет мать, то у Олив будут деньги для ее поисков. Она наймет целую армию частных детективов и сделает все возможное, чтобы мама вернулась домой. Тогда она увидит свою новую просторную спальню, новый огромный шкаф и больше не захочет уезжать.

Между тем Олив продолжала поиски.

Она прислушалась к шагам Майка, неуклюже пробиравшегося по тропе. Потом подняла бинокль и посмотрела на чужаков. Они обнимали друг друга с глупыми улыбками, словно приклеенными к лицу и говорившими о том, что мечты стали явью. В этот момент Олив ненавидела их. Она ничего не могла с собой поделать.

Она закусила губу, продолжая наблюдать за жителями равнин. Теперь они целовались – какая мерзость!

«Я изгоняю вас», – снова подумала она, сосредоточившись изо всех сил.

Женщина оторвалась от мужчины и посмотрела в сторону Олив. Та не стала дергаться, но крепко вцепилась в дерево, стараясь не выдавать свое присутствие, быть частью пейзажа. Потому что она и была частью пейзажа, а это место было частью ее самой. Все вокруг: деревья, животные, болото, шелест ветра в листве.

Глава 3

Элен

Кого-то потрошили.

Только так можно было описать звук, который она слышала: жуткий пронзительный визг. Какое-то существо было схвачено, вскрыто и выпотрошено заживо. Сначала казалось, что звук раздается прямо за фургоном, но потом он переместился в глубь леса, словно кого-то утащили туда, ближе к краю болота.

Элен бодрствовала уже несколько часов, не в силах уснуть на узкой кровати и прислушиваясь к незнакомым звукам – скрипу ветвей, вою собак, уханью сов, – таким непохожим на приглушенный шум уличного движения, который она слышала по ночам в городской квартире.

Теперь от этого ужасного крика у нее сперло дыхание, а сердце подскочило к гортани.

Между тем Нат мирно спал. Типично для него.

Элен пихнула его в бок.

– Нат! – шепотом прокричала она, стараясь контролировать дыхание, чтобы скрыть панику. – Нат, ты это слышал?

Она села, стукнувшись головой о нелепую полку над кроватью в крошечной спальне. На кровати едва можно было уместиться вдвоем. Шкаф отсутствовал, так что полки висели повсюду. Застелить постель было настоящим подвигом, требовавшим акробатических трюков, на которые Элен раньше не считала себя способной.

– Что слышал? – спросил Нат, перекатившись на спину.

– Это был крик. Ужасный крик.

Он сел, стукнулся головой о полку и пробурчал:

– Вот дерьмо!

Нужно что-то предпринять с полками, прежде чем один из них заработает сотрясение мозга или рваную рану, которую придется зашивать. Ближайшая больница находилась в сорока пяти минутах езды отсюда. Элен пыталась не думать об этом, когда представляла, какая работа им предстоит и как легко будет промахнуться с дисковой пилой или упасть с приставной лестницы, установленной на неровной земле.

Нат потянулся вверх и пошарил по полке, включая настольную лампу. Маленькая комната тут же озарилась ярким светом. Элен заморгала и отвернулась.

– Выключи! – велела она.

– Что? Почему?

– Потому что, – сказала она тоном человека, который обращается к идиоту. – Потому что так все снаружи узнают, что мы здесь.

Она сознавала, как глупо это звучит. Страх пересилил все остальное.

Нат посмотрел на нее с насмешливым изумлением. Он оставил свет включенным и потянулся за очками. Днем он носил контактные линзы, но теперь они отмокали в пластиковом стаканчике возле крошечного умывальника.

– Элен, это было всего лишь животное, – успокаивающе произнес он.

– Вопящее животное? На слух казалось, будто кого-то потрошили заживо, Нат.

Если бы он слышал этот звук, то не был бы таким спокойным. Нат ласково накрыл ее руку своей.

– Возможно, это лиса или пекан-рыболов. Они издают жуткие вопли.

– Это было что-то другое.

– Я найду аудиофайл в интернете и завтра утром воспроизведу его для тебя, – сказал Нат. – Ты сама убедишься.

Где-то в лесу заухала сова, и ей ответила другая.

– Это пестрая неясыть, – взволнованно произнес Нат. – Похоже на то, что ты слышала?

Элен раздраженно вздохнула:

– Нет, мистер ученый. Это сова. Я знаю, как кричат проклятые совы! А кричали так, словно кого-то пытали.

– Готов поспорить, это был пекан-рыболов. Я никогда их не слышал, но, судя по описанию, они издают жуткие крики.

Он выключил свет, положил очки на полку и улегся в постель.

– Ты что, собираешься спать дальше? – недоверчиво спросила Элен. – Серьезно?

– Сейчас половина четвертого, Элен. Нам предстоит большая работа.

Нат обладал почти сверхъестественной способностью спать в любых условиях. Он мгновенно отключался, и когда засыпал, то было практически невозможно разбудить его. Будильники не помогали. Он с гордостью говорил, что однажды проспал землетрясение магнитудой 6,5 балла в Сальвадоре, когда учился в магистратуре и отправился туда с исследовательской поездкой.

Элен была устроена иначе. Она регулярно страдала от бессонницы, особенно на новом месте. А теперь, после зловещих криков из тьмы, шансы заснуть были минимальными. Возможно, так оно и лучше; один из них должен бодрствовать на тот случай, если хищник вернется.