Зеркаланто
Зеркаланто
Мария Фомальгаут
Иллюстратор Мария Владимировна Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2024
© Мария Владимировна Фомальгаут, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0064-6409-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Мечта мечты
А ночь кружитсяЗвездной метелью,За окнами так темно, —Мечта ложитсяВ своей постелиНа стаи крылатых снов.Но тают стаи,Летают стаиОтсюда – и никуда,Никто не знает,О чем мечтает,О чем мечтает мечта.Халатик сброшен,И спать уложитВ кроватку мечту свою,Пусть до рассвета,Зимой и летомЕй сны катрены поют,Но тают стаи,Летают стаиОтсюда – до пустоты,Никто не знает,О чем мечтает,Мечтает мечта мечты.Мечта зеваетИ засыпает,Сны улетают на юг,Она не знает —Мечта скрывает,Скрывает мечту свою.Мечтовым стаямНикто не ставитСуровых границ черты —Никто не знает,О чем мечтаетМечта мечты у мечты.Продающий мечты
Стараясь до темнотыВернуться в уютный кров,Прохожие спотыкают шаги о вечер,А я продаю мечтыПо сто рублей за ведро,Стою, никем на площади не замечен.Кому-то дарят цветы,Кому-то не по путиА кто-то упал, туманами запорошен,А я продаю мечтыСо скидками и в кредит,О мире и о чем-то еще хорошем.Все тротуары пусты,И двери все на засов,И осень пьет ванильный плед шоколадный,И вянут мои мечтыНа площади у часов,Не взятые ни со скидками, ни бесплатно.Молчу про свою беду,Не закричу ни на миг,Все так же напускаю я вид беспечный……Наутро люди пойдут,Пойдут в безмечтовый мир,Искать мечты, порастерянные навечно.Как меняются снами
– …Это вы предлагали поменяться …?
– …а?
Подсаживается ко мне, жду какую-то подставу, только бы чего в кофе не подмешала, или как это у них сейчас делается…
– Это вы предлагали поменяться снами?
– Поменяться… чем?
– Да снами же, снами… Вы же сами мне во сне написали – а давай снами поменяемся…
– Да? И-и-и… – отчаянно думаю, как можно поменяться снами, где я сейчас достану сон, из кармана, что ли, вытащу, или из головы…
– Так вы мне это во сне написали, – не унимается она, – а как мы могли во сне снами поменяться, если мы и были во сне, и сон был один на двоих!
– И… и что это значит?
– Это может значить только одно… Значит, то была явь… Только в яви мы могли поменяться снами!
– А сейчас мы где, по-вашему?
– Ну, вы сами не догадываетесь?
– Во… во сне?
– Ч-ш-ш… они же услышат…
– Кто… они?
– Не… не знаю… но если мы всю жизнь принимали сон за явь, явь за сон… значит… это кому-нибудь нужно?
– М-м… наверное.
– Вы извините, что я так… но вы же сами написали, что хотите поменяться снами…
– А… ну да, да…
– Вот… номер мой, если что…
– С-спасибо, – уже начинаю о чем-то догадываться, тренинг какой-то, не иначе, возьмите номер телефона у случайного прохожего или подсядьте к случайному человеку в кафе…
– …как вам мой сон?
– …простите?
– Как вам мой сон?
Хочу спросить у этого старика, откуда он меня знает, тут же одергиваю себя, а чего ради я назвал его стариком, он же… черт, на вид ему лет тридцать, не меньше, и все-таки хочется назвать его стариком, которому лет двести, не меньше…
– …а вы не помните? Мы с вами менялись снами…
– Да?
– Я писал вам… вы согласились… Я подбросил вам свой сон про девушку…
– …которая путает, где сон, где явь?
– Совершенно верно…
Настораживаюсь:
– А… а вы уверены, что это… сон?
– Ну, конечно же сон… – он многозначительно смотрит на меня, – красивый сон, правда?
– Э-э-э… м-м-м… А я могу еще раз увидеть…
– …девушку во сне? Ну, вы же понимаете, сны, это штука такая, их же можно увидеть только единожды… не так ли?
Снова смотрит на меня еще многозначительнее, киваю, что да, да, кто бы сомневался, так оно все и есть.
Когда он уходит, разворачиваю номер телефона, уже понимаю, что там ничего нет…
Как строят фрегаты
…фрегаты строят те, кто сходят с ума – или наоборот, те, кто вернул себе рассудок, – здесь мнения расходятся, да лучше прятать эти мнения, а то мало ли что. Фрегаты строят где-то на чердаках – поэтому с нынешнего года чердаки запретили, хотя запретить бы надо фрегаты.
Итак, запрещенные фрегаты строят те, кто сошел с ума – вернее, сходить с ума тоже запрещено, потому что запрещен сам ум. Или те, кто наоборот, поднялся на ум, это как посмотреть. Фрегаты строят осторожно, из чего-то тонкого и невесомого, строят бесшумно – так что о фрегате узнают уже когда он вылетает в чердачное окно, треща перепончатыми крыльями, а тот, кто сошел с ума (Или? Или?) сидит на нем верхом.
Здесь уже во фрегат целятся все – и из вражеских цитаделей, и из той цитадели, откуда поднялся фрегат, потому что фрегат видно изо всех цитаделей, над домами, над крышами, над стенами, бескончными стенами, разделяющими цитадели, над, над, над…
…могу сказать, что я поднялся выше всех – и в то же время не могу этого сказать, потому что я не знаю, как высоко поднимались те, кто был здесь до меня, и был ли здесь кто-то вообще. Иногда я слышу их – я даже не могу сказать, кого их, потому что никогда их не видел, да можно ли их вообще увидеть. Они высоко – так бесконечно высоко, что мне на моем фрегате в жизни туда не добраться. Я только слышу их отголоски, настолько несоизмеримо сложные, что не могу понять даже отдельные обрывки… фраз? Мыслей? Образов? Этому нет названия в нашем языке, да и вообще ни на одном языке мира. Говорю так, тут же одергиваю себя, нет никаких языков, есть единый язык для всех цитаделей, только об этом никто не знает, кроме…
…доподлинно неизвестно, почему на цитадели падают обломки фрегатов – возможно, они поднимаются слишком высоко, где кончается небо, и начинается что-то другое. Быть может, они летят слишком долго – так, что сам фрегат истлеет и рассыплется в прах, и сам рулевой фрегата рассыплется в прах, и его истлевшие кости бесконечно падают в бездну.
Когда говорят, что каким-то цитаделям удалось подстрелить фрегат – не верьте, хотя все учебники истории в один голос будут твердить, что ни один фрегат никогда в жизни не поднялся над крышами, все они были сбиты меткими стрелами, да и вообще фрегатов не существует. И на экзамене будете рассказывать именно так, – фрегатов никогда не существовало, но их подстрелили.
…сегодня смотрел, как сжигают останки, упавшие на крышу кузницы. Мы не говорим – сотанки чего, мы просто говорим – останки. Собирались смотреть стар и млад, еще бы, такое событие. Правда, поговаривали, что тех, кто смотрел, тоже на кострах сжигать будут, или наоборот, какие-то премии выплачивать будут, или и так, и так. Я запомнил обломок мачты, клочок крыла и осколок кости, а больше ничего не было.
…потом стали приходит сны – тревожные, непонятные, как будто кто-то поднимается откуда-то из бесконечной бездны, отчаянно поправляет остатки крыльев и парусов, пытается услышать мой сон, пытается увидеть, где я, добраться до моего острова, парящего в небе – я зову его, я пытаюсь указать ему путь, зря я, что ли, работаю фонарем на площади – но понимаю, что он не доберется, рассыплется в пустоте.
Проснувшись наутро, я уже знаю, что пора забираться на чердак, который запретили, и строить фрегат, которые строить нельзя…
Распахнутая земля
…распахивал землю – настежь, бросал зерна, сеял дома, хотя толком не понимал, зачем я это делаю, потому что обещали конец света, а какие могут быть дома, если конец света. Осторожно спрашивал, наводил справки, так будет или не будет, – все говорили по разному, да вроде бы обещали, так кто их знает, вроде так, а вроде эдак. Возмущались – и что теперь, и не жить теперь – или наоборот возмущались, какие дома, какие зерна, конец света же, а он с зернами со своими.
Конец света явился в конце ноября каким-то там рейсом, вышел вместе с другими пассажирами, волоча за собой походный рюкзак с оторванной лямкой, кто-то встречал его табличками – «Конец Света», на кого-то сердились, что вы себе позволяете, в самом-то деле.
Как раз к тому времени на моем поле вырос дом – красивый, добротный, теплый, в котором можно было пережить все… кроме конца света, конечно же. Я смотрел на дом и думал, что с ним будет дальше, если вообще что-то будет.
В аэроропорту конец света спросил меня, где тут можно остановиться в ближайшей гостинице. Я смутился и осторожно предложил концу света свой дом – да нет, что вы, вы нисколько меня не потесните, дом и правда большой, нет, там не холодно, отопление есть, я каминов понаставил и полы с подогревом…
Конец света спрятался в доме от самого себя, надеясь пережить самого себя. К сожалению, у него это не получилось, кто-то отдал приказ нанести удар по концу света, здесь-то все и началось, вернее, кончилось…
Волосы для часов, косилка для космоса
…полный круг.
Здесь никого нет, говорю я себе, никого нет, откуда сигнал бедствия, черт бы его драл, вот так привидится непонятно что… Еще раз оглядываю пустую планету, если её можно назвать пустой, эту пустошь с бесконечным деревом… нет, даже не деревом – травой, кустом, не знаю, как назвать, начинается где-то на сорок пять градусов северной широты, тянется бесконечно длинными травинками… нет, травищами, которые тянутся и тянутся, охватывая планету.
…и – пустота.
Сигнал бедствия из ниотку…
– …это я вызывала.
– А…?
– Это я…
– Вы… – смотрю на бесконечную траву, спутавшуюся под порывами ветра.
– Да, я звала вас… Вы же можете рыть землю?
– Да, а… вы что… хотите, чтобы я…
– Ну, вы же ищете редкие металлы, не так ли?
– Вы хотите, чтобы я…
– …да. Вы можете вытащить из земли всю руду?
– Но вы же тогда?
– Мне надо срочно, очень надо! Имейте в виду, там внизу есть гольмий… много гольмия…
– Но вы же тогда…
– …я знаю.
– Вы действительно этого хотите?
– Да, да, и как можно скорее! А вы вытащите руду… вы можете её переплавить?
– Ну, это завод надо строить…
– Ну, вы же сможете, я знаю!
– Да, но…
– …а потом из сплава вы сможете сделать цепь?
– Конечно, но…
– Так сделайте, и поскорее, мне нужно поскорее, понимаете?
Понимаю, что ничего не понимаю, не выдерживаю:
– Да вы хоть понимаете, что сами погибнете?
– Я знаю, знаю… мне нужна цепь… срочно… красивая цепь…
…то, что я принимаю за инопланетный корабль, оказывается исполинскими часами, которые неведомо как перемещаются в пространстве и во времени, помахивая прогнившим ремешком, стрелки беспокойно мечутся, так-так-так-тик-тик-тик…
– …вы… конструктор?
– Ну… можно сказать и так…
– Вы можете сделать из меня… как бы это сказать…
– …вы уверены, что хотите перестать быть часами?
– Совершенно.
…смотрю на то, что получилось, что-то грабельное, чешущее, режущее, не пойми что, еще подумываю, что этим чем-то неплохо было бы расчесывать траву на планете, которой больше нет…
…мне доводилось видеть их еще раз, – вернее, это были уже не они, то есть, они, но не они: исполинская цепь, окруженная астероидами, оставшимися от планеты, и что-то граблеподобное, что могло бы расчесывать траву – мне кажется, они обнимали друг друга…
Неправильный роман
– …ну, знаете… так не положено, – многозначительно смотрю на книгу.
– А что не так? – книга отставляет чашку с недопитым чаем, приподнимается в кресле.
У меня перехватывает дыхание:
– Ну… вы понимаете, что книги вот так вот не входят к людям в дом?
– А… а что я должна была сделать?
– Ну как, что… ну, например, я должен был зайти в книжный магазин и вас купить… Или… или, например, вас кто-то забыл на улице, на скамейке, а я подобрал, ну или хотя бы какой-нибудь человек сунул вас мне в руки, и сказал что-нибудь вроде – нет времени объяснять, берите книгу – и я отнес вас домой…
– …ну а нельзя так, например, что мы с вами столкнулись на улице?
– Нет, это невозможно.
– Ну, или вы заблудились в незнакомом городе, и я показала вам дорогу?
– Н-нет, так тоже нельзя… Ну, хотя бы я сейчас вошел в дом, а вы лежали на столе, и неизвестно, кто и когда вас принес…
– Ну почему я должна лежать на столе, когда я хочу сидеть в кресле? И почему я не могу выпить чаю, если я хочу чаю? Кстати вы, как благовоспитанный хозяин, могли бы и предложить мне чашечку!
Хочу возразить, что книги не пьют чай, понимаю, что тогда меня объявят еще большим невежей, поэтому не остается ничего кроме как накрыть стол к вечернему чаю, поставить блюдо с запеченными снами, варенье из осенних звезд, книга приговаривает, что в те времена, когда её писали, варенье было куда лучше, и звезды ярче, и вода мокрее, и трава зеленее, и вообще…
– И все-таки это неправильно, – вырывается у меня.
– Что… что неправильно?
– Ну… – вспоминаю, спохватываюсь, – вот дом… вы хоть знаете, как я здесь очутился?
– Ой, да не начинайте, – вставляет дом, – опять я у вас виноват…
– Ну а как это понимать? Я просыпаюсь в незнакомом месте, в незнакомой спальне, в незнакомом доме…
– А что не так? Должны же вы были как-то попасть ко мне?
– Должен-то, должен, да только не так… ну… ну, хотя бы я получаю вас в наследство и приезжаю, или я ехал куда-то, у меня сломалась машина, я увидел вас вдалеке, пришел к вам…
– Ну, это страниц на двадцать вы еще ко мне ехать будете, зачем это, а?
– Затем, что ну не бывает так, не бывает, чтобы вот так ни с того ни с сего проснулся в незнакомом доме! Как я сюда попал? И… вообще, кто я вообще? Почему я ничего про себя не помню?
– Извините… я память вашу потерял, – смущается дом.
– Вот так, совсем хорошо…
– Ну вот, будет вам, чем заняться в романе, искать память… да и книгу посмотрите, там, может, потерянная глава или зашифрованное послание…
– Да вы меня совсем с ума сведете… Дом разговаривает, книга сидит в кресле и пьет чай… Так н бывает, понимаете вы?
– …ну, вы-то тоже хороши, вообще-то вот так в роман не попадают! – вспыхивает дом, какое счастье, что в переносном смысле, а не в буквальном, – в романе вымышленные персонажи должны быть, а даже если реальный человек попадет в роман, про него кто-то должен написать, написать, понимаете? А вы просто просочились в наш роман черт знает откуда окольными путями с черного хода, еще и возмущаетесь… Может, это вообще из-за вас все пошло крахом, а?
Понимаю, что крыть мне нечем.
– Что же… давайте я займусь книгой…
Открываю книгу, начинаю читать:
«– …ну, знаете… так не положено, – многозначительно смотрю на книгу.
– А что не так? – книга отставляет чашку с недопитым чаем, приподнимается в кресле.
У меня перехватывает дыхание:
– Ну… вы понимаете, что книги вот так вот не входят к людям в дом?
– А… а что я должна была сделать?…»
Ведьмины часы
…нам достались ведьмины часы – нет, не старинные часы с боем, и не карманные часики на цепочке, – а те часы с трех часов ночи до четырех утра, которые считаются темными, недобрыми. Часовой каждые сутки осторожно вырезал эти часы из ночи, осторожно склеивал края, а ведьмины часы подцеплял клещами и выбрасывал в безвременье. Нам разрешалось подбирать выброшенные часы, сшивать их тонкой иголкой – Аделаида была мастерица так делать – и жить в этих ведьминых часах, брести по времени, спотыкаясь на швах.
Нас считали ведьмами, хотя ничего ведьминского в нас не было – кроме того, что мы родились в ведьмины часы, с трех ночи до четырех утра. Остара, правда, уверяла, что ничего подобного, она родилась в четыре часа одну минуту – но её никто не слушал, никто не верил, а может, отправили сюда на всякий случай, кабы чего не вышло.
Когда в большом мире проходили сутки, в нашем мире проходило двадцать четыре дня, когда у нас миновал год, в большом мире проходило двадцать четыре года. Это был еще один повод, чтобы считать нас ведьмами – все наши ровесницы давно уже стали дряхлыми старухами, и изредка замечали нас под покровом вечной ночи ведьминого часа – молодых, как будто нестареющих, словно бы вечных. Конечно, это не прибавляло любви к нам, и это еще мягко сказано…
…иногда ведьмины часы и правда превращались в ведьмины часы – то в карманные часики, то в большие часы с маятником, то в песочные часы, то в огромные часы на башне. Нам казалось, что часы хотят превратиться во что-то, что могло бы управлять временем – но возможно, только казалось…
Что должно быть на портрете
…на первом портрете сына должно быть запечатлено его рождение – вернее, тот момент, когда он перестает быть деревом, осторожно пробует пошевелиться, неумело отрывается от своих корней, – это всегда больно, очень больно, но он должен сделать это сам, не пытайтесь никто ему помочь – пытается сделать первый шаг. Тут над смотреть в оба, сможет он сделать этот шаг или упадет. Если неловко свалится – значит, в его жизни все будет хорошо. Если же он сможет сделать этот самый первый шаг – значит, в жизни его ждут трудности, и даже не просто трудности, а что-то совсем нехорошее. Впрочем, это только суеверия.
На портрете показано, как сын сбрасывает ненужные ветви, расправляет ветви, которые превращаются в руки, – здесь на него надевают богатые одежды, которые подчеркнут его высокий статус.
Следующий портрет должен отобразить, как сын входит в фамильный замок, как отец показывает ему залы и коридоры, по которым ходили его предки из поколения в поколение. Здесь начинается своего рода рекурсия – на портрете сын смотрит на другие портреты, портреты прошлых поколений, которые в свою очередь смотрят на портреты своих предков.
Дальше должен быть портрет роскошного пира, где сын вкушает первую кровь из серебряного кубка.
Потом вы увидите портрет, на котором отец показывает сыну величайшие бои прошлого, черные против белых, е-два, е-четыре, пешка рубит коня, черные и белые клетки заливаются кровью, история записывает имя очередного победителя.
Следующее полотно должно быть поистине монументальным – полотно, на котором отец торжественно вручает сыну солдатиков, как положено на клетчатом поле – шестнадцать белых, шестнадцать черных.
Дальше можно увидеть еще несколько картин, которых нет – как сын спускается в подземелья замка, перебирает запыленные книги, которые никто не открывал несколько столетий, перебирает чертежи замков, дворцов, дирижаблей, экипажей, еще чего-то такого, написанного неведомо когда и кем.
Дальше картины нет – потому что никто не стал запечатлевать, как сын делает первый ход белыми, потом черными, потом, когда две пешки шагнули навстречу друг другу, он приказал им опустить оружие и пожать руки.
Дальше картины тоже нет, потому что на картинах не принято изображать семейные ссоры.
Следующей картины тоже нет – она была, она честно пыталась написать саму себя, но отец рассек её клинком, когда пытался заколоть сына.
Следующая картина есть – правда, она не сидит на стене, она беспокойно мечется туда-сюда, когда отец замахивается на сына клинком, все замирают, все в нетерпении ждут, что будет дальше – он не может стоять спокойно, он не может не атаковать, иначе будет разрублен пополам…
И…
…ничего не происходит. Картина не может передать слова сына – ты ничего мне не сделаешь, потому что…
…зато картина может передать лицо отца, только сейчас заметившего, что он на портрете, что его давно уже нет, что он никогда не задумывался об этом, что когда новое дерево сбрасывает ветви и листья, прежний хозяин замка становится портретом, и ничегошеньки он не сделает, ничегошеньки-ничего…
Потом можете посмотреть на картину, которой нет – как черные и белые возводят стены города, как над высокими башнями пролетает аэростат.
В конце коридора должна быть картина, которая изображает вхождение сына на трон – но её тоже нет, вместо неё посреди зала стоит высохшее дерево, в котором с трудом можно узнать очертания человека. Иногда черные и белые – они уже не помнят, кто есть кто – приносят к высохшему дереву высохшие цветы. Никто уже не помнит, что это за дерево, никто уже не помнит, почему перед деревом лежит раскрытая книга на странице «сколько дней наследник может прожить без крови…»
Где построена Музиция
…Музиция была построена на краю земли и неба – то есть, в те времена, когда возводили Музицию, она еще стояла на земле, тогда еще не умели слышать дрожь земли, вот и строили города где попало. А когда земля стала все больше опускаться, было уже поздно что-то менять – дома чем дальше, тем больше оказывались в воздухе, – вот, можете посмотреть на лестницы, которые тянутся к крылечкам, да, люди ухитряются забираться по ним в дома. Когда-нибудь Музиция совсем уйдет в небо, уже сейчас до отдаленных районов добираются на крылатых лодках…
Как стать настоящим замком
– …и за что я вам плачу? За что я вам плачу, спрашивается?
Герр Герр кричит на офцера Офицера так, будто он сам лично ему заплатил за охрану порядка, а порядок украли, вот и доверяй охрану порядка всяким там всяким…
– Я на вас нажалуюсь офицеру! – не унимается герр Герр.
– Позвольте, я и есть офицер.
Герр Герр краснеет, как перезрелый помидор, брызжет соком:
– …нет, ладно бы у герра Шмитда… или у герра Штрауба… или у герра Баума… или у герра Шимдтштрауббаума… но у меня! У герра Герра! Немыслимо!
Герр Герр снова в отчаянии показывает на разбитую витрину с таким пафосом, как бдуто от одного его жеста разбитая витрина снова соберется по осколочкам и встанет на свое место. Витрина сжимается под взглядом герра Герра, но при всем своем желании не может вернуться назад.
– Вы хоть понимаете, что сюда невозможно пробраться снаружи? – снова взрывается герр Герр, – не-воз-мож-но!
Больше всего герр Герр возмущается, что случилось невозможное – это ж куда годится, это же конец порядку, так, глядишь, и сам порядок украдут, вот так проснутся утром добрые бюргеры, а порядка-то и нет.
– Она не была разбита изнутри, – говорит Офицер.
– Что вы имеете в виду? Уж не хотите ли вы сказать, что…
– …она не была разбита изнутри.
– Уж не хотите ли вы сказать, что вор тайно пробрался…
– …видеокамеры не показали никакого вора.
– И мои замки… мои прекрасные замки! Начнется рабочий день, магазин откроется – он должен открыться, понимаете? И придут туристы, и что я им скажу? А? Что я им скажу?
Офицер теряется на минуту, потом тут же находит себя в лабиринте узких улочек, на то он и офицер. Отчаянно пытается понять, про какие замки говорит герр Герр, а ведь не бедный человек, если у него не одно родовое поместье, а штук несколько, ну так кто ему запретит…
– Мои замки… Да вы даже представить себе не можете, чего здесь только не было! Драхенбург! Эльц! Гогенцоллер! Нойшванштайн!
Офицер не верит своим ушам, еще пытается что-то возразить, хотя какое тут может быть «возразить», герр Герр не тот человек, чтобы ему возражать, и вообще…
– …Монсвальт…
Тут уже Офицер не выдерживает, вспыхивает, как спичка:
– Но… позвольте, его же не существует!
– …да как не существует, если он стоял вот здесь! – герр Герр в гневе показывает на прилавок.
Офицер задумывается, не позвонить ли в психиатрическую помощь, и тут же хлопает себя по лбу, осененный:
– Вы продавали сувениры, не так ли?
– Совершенно верно, ну а что же, по-вашему? Уж не подумали ли вы, что я продаю настоящий Нойшванштайн, наше величайшее достояние? Это все эти виноваты…
– Кто эти?
– Ну, эти… эти самые…
Герр Герр не договаривает, кто – эти самые, офицер снова настороженно смотрит на витрину:
– Боюсь, все намного сложнее… в магазин никто не входил, а витрина разбита изнутри!
– …не желаете ли экскурсию?
– А…?
Пытаюсь понять, что я вижу, вроде бы пока в Голландии был, ничего такого не пробовал, или нет, заходил же в какую-то крохотную кафешечку за чашечкой кофе, мало ли чего они мне в этой чашечке поднесли, судя по цене, которую они с меня содрали, там не кофе был в этой чашечке, ой, не кофе… вот и мерещится теперь не пойми что…
– …не желаете ли экскурсию?
– Нет, не отстанет глюк, так и будет за мной шариться, крохотный замок на пустоши, совсем крохотный, мне по пояс…
– Э-э-э…
– …всего пять евро…
Хочу ретироваться, тут же спохватываюсь, задумываюсь, а почему бы и да…
– …уважаемые туристы, перед вами уникальный замок двенадцатого века…
– Разве вы настоящий?
– А… разве нет?
– …но, насколько мне известно, настоящий замок…
…герр Герр, мы нашли ваши замки.
– Отлично, а то я уже думал… Это… это еще что такое? Это что такое, я вас спрашиваю, а?