Игры над бездной

Глава 1

Верхолаз – это тот, кто смог забраться высоко. Так высоко, что появился соблазн лезть еще выше, до самого неба. Зачем? Для того, чтобы потрогать холодную прозрачную твердь. Или отбить от нее кусок и пустить на украшения для своей дорогущей шлюхи. Или чтобы намалевать на небесах свой портрет и поставить разухабистую надпись: «Здесь был я». «Нет, не так, – поправил себя мысленно Прохор Степанович Дальский. – Здесь был ТОЛЬКО Я. Лишь в этой надписи есть смысл. Сделать нечто такое, чего не может сделать больше никто».

Дальский подошел к окну и посмотрел на небо. В августе небо над его городом не было ни холодным, ни прозрачным. Мутный серо-голубой пластик. Давно немытый, покрытый засохшей пеной облаков.

Снаружи было жарко.

«Странное слово», – вдруг подумал Прохор Степанович. Он уже и забыл его первоначальное значение. Хотя в образном смысле использовал его регулярно. «Жаркий выдался денек»… Для губернатора Свободной Экономической Территории это значило, что пришлось выдержать неприятный разговор, скажем, с торговым консулом Поднебесной, решившим вдруг, что многоуважаемый посланник Европейского Исламского Союза слишком уж свободно чувствует себя на нейтральной территории Харькова.

Жаркий денек – это очередная разборка местных предпринимателей, уважаемых членов общества, не поделивших рынки сбыта легких наркотиков или запустивших своих девок на чужую территорию.

Жаркий денек – Барабан вскипел очередной межнациональной разборкой, мусульмане вместе с поднебесниками двинулись на Конго, а обитатели этого черного района Харькова вдруг решили не обращаться к губернатору за поддержкой, извлекли из тайников оружие и принялись отстреливать барабанщиков, как только те переступали демаркационную линию. А то вдруг поднебесники решили пересмотреть соглашение с мусульманами в свою пользу, и уже по всему Барабану полыхает стрельба.

И нужно вмешаться, нужно успокоить, нужно найти способ прекратить кровопролитие, пока безумие не растеклось по всему городу. Нет, Нагорный район, понятно, не пострадает в любом случае, но Дальский очень болезненно относился к состоянию своего города. Любая черная проплешина пожарища, возникшая на теле его города, воспринималась губернатором как личное оскорбление и влекла за собой наказание, неизбежное и неотвратимое.

Все обитатели Харькова это знали. И ценили.

Дипломаты, представлявшие на Свободной Экономической Территории Китай, Исламский союз, Россию и Анклавы, также очень ценили беспристрастность Прохора Степановича, его умение всегда оставаться над схваткой. В прямом и переносном смысле.

Если верхолаз – это тот, кто смог забраться выше других, то в Харькове Прохор Степанович был верхолазом из верхолазов. Его офис находился на верхушке самого высокого здания в городе, да еще размещенного в самой высокой части Харькова. Отсюда, с высоты сорока этажей, город выглядел пестрым полотном, расчерченным квадратами улиц и припечатанным сверху белым крестом эстакад для «суперсобак». С востока на запад и с севера на юг тянулись магистрали, пересекаясь в Харькове.

Благодаря этому кресту город все еще существовал.

«Нет, не так», – снова поправил себя Дальский. Сейчас Харьков существовал – и неплохо существовал – уже не столько благодаря Транспортному Кресту, сколько благодаря своему статусу Свободной Экономической Территории. Но СЭТ смогла возникнуть лишь потому, что Харьков находился на пересечении важнейших коммуникаций. И еще потому, что сильные и уважаемые государства решили, что для всех будет лучше иметь такой вот буфер на стыке границ. Площадку для решения сложных, щекотливых вопросов и место для размещения в независимых лабораториях и нелегальных мастерских заказов, способных вызвать нежелательные разговоры в любом другом месте.

Европейский Мусульманский Союз соизволил остановиться на Днепре, двигаясь с запада, Великая Турция закрепилась в Крыму и сочла разумным не пересекать Таврийские степи, изрядно обезлюдевшие в ходе последних войн, а Россия, удерживая свою давнюю границу с севера от Харькова, удовлетворилась Донбассом и остатками угольного бассейна.

Не принадлежа никому, Харьков принадлежал всем. Наблюдательный Совет СЭТ выбирал губернатора, а тот имел вроде бы всю полноту власти. Вроде бы…

Дальский ненавидел это «вроде бы».

Да, он мог приказать Службе Безопасности СЭТ выжечь половину Барабана, отловить на территории Конго экстремистов из Католического Вуду, пытающихся распространить среди язычников свою религию, мог приказать муфтию Харькова заткнуться и не призывать время от времени правоверных к газавату… Вроде бы мог.

Но на самом деле в таком случае Дальского пригласили бы на совещание Наблюдательного Совета, и вечно председательствующий Торговый Консул Китая выразил бы общее неодобрение столь необдуманного и жестокого поступка, зачитал бы официальное обращение Наблюдательного Совета к губернатору, а через год, когда снова пришла бы пора назначать губернатора, то оказалось бы, что кандидатура господина Дальского уже не вызывает всеобщего восторга, и Прохору Степановичу пришлось бы оставить свой офис на сороковом этаже и, наверное, поспешно покинуть Харьков.

Хотя в подобных обстоятельствах он вряд ли бы успел это сделать. Очень многие уважаемые члены местной элиты хранили в своих сердцах – или что там у них вместо этого органа – желание свести с Дальским счеты.

Если бы не все это, то Прохор Степанович никогда… никогда бы не согласился с необычным предложением, полученным от странного… если не сказать – страшного человека три месяца назад.

Словно сквозняк проник в кабинет, ледяной змейкой скользнул за ворот шелковой сорочки Дальского, растекся по телу. Дальский посмотрел на свои руки – пальцы мелко дрожали.

Прохор Степанович подошел к бару, потянулся к хрустальной бутылке, но заставил себя остановиться.

Не время.

Ему предстоит жаркий денек. Горячий денек. Адский денек.

Плюс сорок за окном – это нежная весенняя прохлада по сравнению с пеклом, ожидавшим Прохора Степановича Дальского через… Губернатор посмотрел на часы. Через одиннадцать минут.

Прохор Степанович подошел к письменному столу, хотел сесть в кресло. Помотал головой и вернулся к окну. Отказываться – уже поздно. Если ТОТ ЧЕЛОВЕК не соврал, то в любом случае все произойдет сегодня. Как он сказал при последнем разговоре? Вам повезло, подобно блохе, вскочить на «суперсобаку», когда она сбавила скорость, однако спрыгнуть с нее на полном ходу… Это довольно экзотический способ самоубийства. Но очень, очень надежный.

Грузовая «суперсобака» как раз пронеслась, не замедляясь, по эстакаде с востока на запад. Когда эстакаду строили, никого не волновало удобство жителей города. Необходим был максимально прямой маршрут – вот его и проложили прямо сквозь тело Харькова. А вот когда выбирали место для Дипломатического квартала в Нагорном районе, то не без иронии выделили участок как раз возле эстакады. Если вдуматься – то месть получилась мелкая и какая-то лакейская. Одно успокаивало – это решение принимал предшественник Дальского на высоком посту. Покойный предшественник.

Стены кабинета Прохора Степановича были сплошным окном, открывавшим круговую панораму Харькова. Пройдя вдоль окна, можно было увидеть почти весь город – храм Католического Вуду в Конго, купола мечети на Барабане, корпуса Учебного комплекса, вывески и рекламы публичных домов и отелей Гуляй-города, а если воздух был чист, то и теплообменники атомной электростанции. Она находилась всего в пяти километрах от Нагорного района. Почти в городской черте.

Сегодня станции видно не было.

Дальский оглянулся на стол и снова передернул плечами. Как перед прыжком в бездну. В желудке пульсирует что-то холодное, пальцы рук – дрожат, мелко, почти незаметно. Но руки все равно придется чем-то занять. Не хватало еще, чтобы признаки его слабости были замечены. Слабые не имеют ни малейшего шанса удержаться на самом верху ни сейчас, ни тем более после того, что произойдет сегодня.

Глянув на часы, Дальский все-таки заставил себя подойти к столу и сесть в кресло. Поправил галстук, воротник сорочки. Достал из ящика стола хрустальную пепельницу, заполненную жемчугом. Слышал, что кто-то из политических деятелей прошлого любил перебирать драгоценные камни в кармане пиджака. Брильянты с изумрудами выглядели бы слишком вызывающими, а вот жемчуг вполне подходил.

Дальскому не без намека подарили несколько четок – католические и саббах от муфтия Харькова, но он, с благодарностью приняв, публично ни разу не взял их в руки. Он – вне религиозных конфликтов. Он на стороне города, а не конфессии. Любой конфессии.

Осталось полторы минуты.

Можно было вывести изображение собеседника на наноэкраны, напыленные прямо на глаза, но ТОТ ЧЕЛОВЕК просил пользоваться обычным экраном. А его просьбы стоило выполнять.

Тридцать секунд.

Дальский протянул руку к клавиатуре. Прохор Степанович был консервативен в отношении своего тела, не вживлял в него ничего, сверх действительно необходимого. Он бы и от «балалайки» отказался, если бы без нее сейчас можно было обойтись.

Время.

Экран засветился, и Дальский увидел лицо ТОГО ЧЕЛОВЕКА. Собственно, лицом оно не было – светло-серая наномаска скрывала черты, закрывала глаза, не оставляя шанса даже попытаться распознать впоследствии собеседника по рисунку сетчатки.

– Добрый день, – сказал ТОТ ЧЕЛОВЕК. – Мы собирались сегодня поболтать, так сказать, накануне, чтобы убедиться в готовности всех заинтересованных лиц. Я прошу не выключать связь, что бы ни произошло в течение ближайшей минуты. Если вы попытаетесь выйти из разговора, я буду вынужден принять очень жесткие меры. Мы договорились?

– Да, – тихо проронил Дальский.

– Тогда – внимание, – изображение наномаски исчезло с экрана, тот на мгновение померк, а потом засветился снова, разделившись на несколько десятков маленьких окошек. И в каждом оказалось изображение человека. Мелкое, но узнаваемое.

Себя Дальский обнаружил третьим во втором ряду. Справа от него был начальник Службы Безопасности СЭТ Иоахим Пфальц, слева – Абдула Тарле, глава мелкой канторы, занимавшейся торговлей спецоборудованием. Товары Абдулы позволяли всем желающим обходить системы безопасности, проникать в сейфы и отнимать жизни самыми экзотическими способами. Всех людей, лица которых появились на экране, Дальский знал.

С кем-то общался часто, кого-то старательно избегал, чтобы не скомпрометировать себя в глазах Наблюдательного Совета, но кто все равно занимал в жизни Свободной Экономической Территории очень важное место. Сейчас Дальский мог одновременно видеть лица всех серьезных игроков СЭТ, и выражения лиц этих игроков были далеко не восторженными.

– Вы хотели поговорить со мной, – сказал ТОТ ЧЕЛОВЕК. – С глазу на глаз, так сказать. И полагали, что только вы единственный, кто получил от меня предложение… Вы очень хотели оказаться единственным. Но мы же с вами понимаем, что в одиночку вы ничего не сможете сделать ни для меня, ни для себя… Не нужно ничего говорить, я все равно отключил звук. Только после того, как я закончу, право голоса получит тот, кому я разрешу.

Три десятка ртов беззвучно открывались, три десятка лиц краснели или бледнели, но никто от связи не отключился. «Они все знают цену слова ТОГО ЧЕЛОВЕКА», – подумал Дальский. И почувствовал, как сохнут губы.

– Полагаю, мы достигли консенсуса. Теперь перейдем к делу, поскольку времени у нас, как вы все прекрасно знаете, осталось очень мало. Чтобы несколько упростить коммуникацию, я решил предложить вам называть меня Лешим. Мы не будем тратить время на согласование тридцати прозвищ, которые вы для меня придумали? Вот и славно, – изображение наномаски на секунду мелькнуло на экране и пропало. – Теперь к делу.

Дальский осторожно погладил жемчужины кончиками пальцев. Прислушался к постукиванию шариков перламутра друг о друга. Главное – не дергаться. Лица остальных участников видеоконференции выглядели не самым лучшим образом, демонстрируя широкую гамму чувств от растерянности до ярости.

– Вы полагаете, что теперь оказались под ударом? – осведомился ТОТ ЧЕЛОВЕК.

Леший, напомнил себе Дальский. Леший.

– Должен вас успокоить – никто не сможет ничего предпринять, даже если произойдет утечка. Никто. Просто не успеет. А вот то, что некоторые из вас решили попытаться обыграть меня… – в голосе Лешего прозвучало даже некоторое удивление, словно он и в самом деле не ожидал такого глупого коварства от своих собеседников. – Такое легкомыслие не может меня устраивать. Оно меня огорчает. Ставит под удар – нет, не меня – всех вас. Только вас. А каждый из вас мне чем-то дорог. Вы же понимаете, что любой конфликт в той ситуации, которая сложится через несколько часов, может погубить все. Каждого из вас и всех вас вместе. Я не буду называть тех, кто провинился. Я знаю, что никто еще не успел ничего предпринять. Образно выражаясь, каждый держит фигу в кармане и прикидывает, как можно будет использовать кризис в собственных целях. И мне кажется, что некоторые из вас… – «некоторые» прозвучало как «все», так, во всяком случае, показалось Дальскому.

Пальцы его руки сжались в кулак, несколько жемчужин выскользнули из ладони, прокатились по крышке стола и упали на пол – Прохор Степанович не обратил на это внимания. Просто не заметил.

– …некоторые из вас относятся ко мне и к моим предупреждениям не слишком серьезно. Боюсь, что кое-кто решил, будто сможет не расплатиться со мной… Но, повторюсь, я не стану выискивать неблагодарных. У нас осталось несколько минут, так что я вам предложу забавную и очень поучительную игру. Перед каждым из вас – тридцать картинок. На каждой из них – лицо не самого маленького человека в этом городе. А внизу каждой картинки – номер. Чтобы никто из вас не опасался подвоха, нумерация и расположение картинок на экране у каждого из вас особые. Даже если кто-то узнает, какой номер вы выбрали, то никто, кроме меня и вас, не будет знать, кого именно вы имели в виду, – теперь в голосе Лешего звучало веселье – мальчишка зазывал приятелей в веселую игру. В очень веселую игру.

Дальский левой рукой чуть распустил узел галстука. День и вправду получался жаркий.

– Итак, каждый из вас выберет трех человек из тридцати… двадцати девяти, надеюсь, себя никто не станет выбирать… Трех неприятных для себя людей. Первый выбранный получит три очка, второй – два и третий – одно. Тот, кто в сумме наберет самое большое количество очков, – умрет. Тот, кто откажется играть, – тоже может умереть. Мне будет неприятно, но таковы условия. Всем понятно? На счет «три» можете начинать. Раз. Два. И не бойтесь, тут нет ничего страшного. Кстати, имейте в виду, если вы не проголосуете, то этих трех балов может не хватить вашему оппоненту, чтобы вместо вас занять первое место. И умрете вы, а мог бы умереть он. Подумали? Оценили? Заново: один, два, три…

Дальский протянул руку к клавиатуре, быстро набрал три номера, почти не задумываясь. В конце концов, он прекрасно помнил, кто из участников лотереи ему особенно неприятен.

Изображения на экране пришли в движение, ячейки таблицы с легким шелестом распались на отдельные карточки, осыпались в низ экрана, сложились в подобие колоды.

– Сейчас колода будет тасоваться, – сказал Леший. – В зависимости от рейтинга. Тот из уважаемых игроков, чье изображение окажется сверху, умрет в течение тридцати секунд. Поскольку умрет только один, а наказать нужно многих, то я позволил себе несколько затянуть процедуру. Поехали…

Зазвучала музыка, карты стали тасоваться. Музыка была какая-то жестяная, словно некий аляповато раскрашенный механизм исполнял ее торопливо и небрежно. Карты ловко перескакивали снизу колоды наверх, и с каждым перелетом выражение лиц на них становилось все напряженнее.

Несколько раз портрет Дальского оказывался сверху и даже останавливался на секунду-другую, но потом исчезал в общем водовороте, и Прохор Степанович облегченно вздыхал. Несколько раз мелодия замирала, зависала на секунду, но потом снова пускалась вскачь, так что, когда она, наконец, смолкла, Дальский не сразу сообразил, что все, что игра закончена, и что тот, чье лицо сейчас ошалело смотрит с самой верхушки колоды, должен умереть.

Иоахим Пфальц тоже не сразу поверил тому, что увидел.

Он находился в своем кабинете, в одном из самых охраняемых и защищенных помещений города. Он и за движением карточек наблюдал не очень напряженно. Если кого-то и выберут в качестве жертвы для назидания остальным – особенно если смерть должна наступить всего через тридцать секунд, – то это будет кто-то, к кому не слишком сложно добраться. А в том, что объект экзекуции выбран заранее, господин Пфальц почти не сомневался. Лучший экспромт – это экспромт, подготовленный загодя. Сам начальник СБ СЭТ подобные экспромты готовил тщательно и заблаговременно. Кроме того, без его участия план этого Лешего неосуществим. Слишком много всего завязано на самом Иоахиме. Так что…

Этого не может быть… Пфальц оглянулся по сторонам – в кабинете он, естественно, был один. Двери закрыты, даже вентиляция заблокирована, Пфальц сам перевел всю автоматику кабинета на режим максимальной безопасности. Этого не может быть.

Изображение Пфальца увеличилось, заполнило собой весь экран его собственного компьютера. В правом верхнем углу засветились цифры – тройка и ноль. Превратились в двойку и девятку. Двадцать восемь. Двадцать семь. Двадцать шесть. Двадцать пять.

Лицо Пфальца исказилось, словно судорога прошла по правой щеке. Тело начальника СБ СЭТ выгнулось, руки со скрюченными пальцами прижались к груди.

Двадцать три. Двадцать два. Двадцать один.

В углах рта Пфальца появилась слюна. Запузырилась, потекла по подбородку. Пфальц продолжал смотреть перед собой выпученными от боли глазами, но не издал ни звука.

Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать.

Дальский не мог отвести взгляд от экрана. Прохору Степановичу казалось, что он смотрит прямо в глаза Иоахиму. Он здесь, рядом. Можно протянуть руку и коснуться его щеки. Или ударить изо всей силы, потому что Пфальц заслужил это. Каждую секунду агонии заслужил.

Восемь. Семь. Шесть. Пять.

Пфальц захрипел и стал заваливаться набок. Но из кресла не выпал – так и остался сидеть, скособочившись, как забытая ребенком игрушка.

Два. Один.

Изображение исчезло с экрана.

Снова появились тридцать картинок. Только одна из них была черной.

– Полагаю, мой намек всем понятен? – спросил Леший. – Мы все будем держать слово: и вы, и я. Сейчас я буду несколько занят. Да и вы, я полагаю, тоже. Не исключено, что я исчезну на время. Но вы не стесняйтесь – работайте. Трудитесь на свое благо… и на благо цивилизации. До встречи.

Экран погас.

Дальский сидел неподвижно, глядя перед собой. «Интересно, кто-нибудь сейчас попытается с ним связаться? Вряд ли. Скорее всего они сейчас бросятся выполнять свои обязательства перед Лешим. Как хорошо, что свои он уже практически выполнил. А то, что осталось, нужно будет сделать чуть позже. Если все-таки грянет. Когда грянет», – поправил себя Дальский.

– Здравствуйте, Прохор Степанович, – прозвучало за спиной.

Дальский дернулся, пепельница с жемчугом слетела со стола, и жемчужины раскатились по всему кабинету.

Дальский втянул голову в плечи и даже не попытался оглянуться. Он даже зажмурился. До боли. До грозди ярких огоньков, вспыхнувших перед глазами. Этого не могло быть. Этого не должно быть.

Вход в кабинет – напротив стола. Никто не мог войти незаметно. Никто.

Рука коснулась плеча Дальского.

– Вы как-то напряжены, – прозвучало над самым ухом. – Не стоит так волноваться. Я ведь выполнил вашу просьбу? Не слышу…

– Да, – выдохнул Дальский. – Выполнили. Спасибо…

– Это уже значительно лучше. Значительно.

Дальский услышал, как тихонько скрипнуло гостевое кресло. Медленно открыл глаза. Среднего роста худощавый мужчина устроился в кресле напротив письменного стола, вытянул ноги, закинул руки за голову и потянулся.

На его лице не было наномаски. И это особенно испугало Дальского. Получалось, что Леший больше не хочет скрывать свою внешность. Он не боится быть узнанным. И он не может не знать, что все происходящее в кабинете записывается. Леший неизбежно попал в кадр, и это означало, что можно будет распознать рисунок сетчатки. На руках Лешего нет перчаток, а он только что небрежно похлопал ладонями по пластиковым ручкам кресла, оставляя не только отпечатки пальцев, но и ДНК.

Он решил больше не скрываться?

– Я даже не стану спрашивать, почему вы выбрали этого самого Пфальца, – улыбнувшись самым доброжелательным образом, сказал Леший. – Я это понимаю. Вам хотелось проверить меня и заодно устранить самого защищенного своего недоброжелателя. Это понятно. Меня интересует другое… Когда вы по моей просьбе называли список тех, кого следовало привлечь к работе, вы уже знали, что моими руками попытаетесь устранить Пфальца?

Дальский откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди.

– Смелее, Прохор Степанович, – подбодрил его Леший.

– Ну, во-первых, начальник СБ был необходим для осуществления вашего плана. Без него не удалось бы получить доступ к информации… без которой вы бы не смогли предотвратить… – Дальский замолчал, пытаясь успокоиться.

– Согласен, Пфальц был очень полезен. В некотором роде даже незаменим. Но отчего же вы без колебаний назвали его в качестве демонстративной жертвы? Он ведь и дальше мог быть полезен.

– Вреден, – быстро возразил Дальский. – Опасен. Он – последователь Католического Вуду. Вы это прекрасно знаете. И он не просто верит во все эти лоа и прочую ерунду…

– Я бы на вашем месте избегал таких выражений, – улыбнувшись, заметил Леший. – Вдруг все это только кажется ерундой? А на самом деле все эти лоа и в самом деле существуют?

Леший улыбался, а глаза его были серьезными и холодными.

Дальский пожал плечами.

– Пфальц верит… верил во все это. И если бы не постоянный контроль с моей стороны и со стороны членов Наблюдательного Совета, то город уже давно был бы полностью…

– И в этом я с вами согласен, – кивнул Леший. – То есть вы с самого начала намеревались устранить беднягу Пфальца…

Дальский попытался выдержать взгляд Лешего, но силы воли хватило лишь на несколько секунд.

– Ну да ладно, – сказал Леший. – Пфальц должен был умереть – Пфальц умер. Кандидатура на его место нами оговорена и утверждена. В принципе нам с вами больше не о чем говорить.

«Не томи, – мысленно простонал Дальский. – Зачем-то ты ведь сюда пришел. Просочился сквозь систему безопасности, пробрался мимо охраны… Мимо охраны!» – полыхнуло в мозгу.

Если в здание Леший еще мог как-то пробраться незаметно, то войти в лифт на тридцатом этаже, а тем более выйти из него на тридцать девятом он никак не мог. Двое безов на тридцатом. Четверо – на тридцать девятом, с ними, наверное, еще можно было как-то договориться, но пара личных телохранителей, Митя и Ринат, в приемной, не могли ни отступить, ни продаться. И врасплох их застать было невозможно – вход на время переговоров был блокирован по приказу Дальского. Но Леший все равно здесь.

Сидит, откинувшись, в кресле, разглядывает хозяина кабинета и ухмыляется.

– Нам с вами не о чем больше говорить, – повторил Леший и поднял указательный палец правой руки. – Казалось бы. Но на самом деле… На самом деле я бы очень хотел от вас услышать, зачем вы прозябаете в этом захолустье? На этой Свободной Экономической Территории? Вы здесь родились, здесь получили образование, начали работу с должности помощника младшего клерка. Зачем? Почему? Деньги? Какие деньги у городского чиновника нижнего и среднего звена? Да и сейчас вы не настолько богаты, чтобы удивить кого-нибудь даже из своих земляков. Это вы здесь – верхолаз. А там…

Леший махнул рукой в сторону.

– Или там. Да практически везде вы в лучшем случае представитель среднего класса. Нижнего его слоя, заметьте. Если бы вы пошли в какую-нибудь кантору, даже местную, то сейчас имели бы куда больше денег… И не говорите мне, что быть канторщиком плохо. Это шестеркой в канторе быть плохо, а вы, с вашими умом и работоспособностью, быстро поднялись бы наверх. Вы могли просто уехать отсюда, сесть на «суперсобаку» и уехать куда угодно… Но вы остались здесь. Даже когда уже имели некоторый опыт и какие-то деньги, вы все равно остались здесь, хотя вам, насколько мне известно, предлагали очень интересные варианты члены Наблюдательного Совета и работники торговых представительств. Даже шпионить вам предлагали. Ведь предлагали?

Дальский смотрел, не отрываясь, на крышку стола. Пусть Леший говорит, что хочет. Пусть говорит. Лишь бы все это закончилось поскорее.

– Вы сами себе давали отчет в таком своем патриотизме? – осведомился Леший. – Ну, не молчите, скажите хоть что-нибудь… Можете даже нецензурно… Хотя нецензурно все-таки не нужно – не люблю я этого. Скажите хоть что-нибудь…