Свет мой

Страшное оружие с невероятной быстротой чертит в воздухе свистящую дугу, заставляя отступить на шаг пятерых, наседающих на него врагов. Богатырь делает быстро два шага вперед и направляет секиру, летящую теперь обратно, в одного из татар. Тот прикрывается щитом. Летящая смерть раскалывает щит и сносит бедолаге голову! Другой степняк, тонко визжа, прыгает вперед, замахивается саблей, но воевода, освободив одну руку, в железном наруче, от древка топорища, бьет этой рукой тычком, без замаха, распрямляя локоть (говоря современным языком настольного тенниса: закрытой ракеткой) врага в лицо. Визг смолкает. Татарин синеет и замертво валится на землю. А секира во второй руке Гордея наотмашь достает третьего степняка (глаз едва успевает за этим движением), расколов его шлем и проломив череп. Снова две руки держат оружие, которое опять чертит свистящую дугу поверх голов, отгоняя двух оставшихся назад. Впрочем, места убитых заполняют, стоящие за ними, новые враги. Их снова пятеро, окруживших воеводу полукольцом, который в перерыве успевает оглянуться (как там впереди?).

Башка снова шагает вперед и уже оттяпанная им чья-то рука вместе с плечом, все еще сжимающая в кулаке бесполезную саблю, отлетает в сторону, раскидав вокруг веером красные брызги.

Хан Тагай с небольшого холмика и с высоты собственного роста наблюдает издалека за ходом боя. На шаг позади от него – Умбет батыр. С их стороны хорошо виден сражающийся Гордей. Под взглядом хана на места павших, тут же встают новые бойцы. Воевода едва успевает оглянуться (где там Санко?) и перевести дух. Перед ним опять полукольцо из пятерых степных воинов. Он тут же безошибочным чутьем определяет самого опасного. Это смело и хищно глядящий небольшого роста татарин. «Маленький дуралей» – тут же дает ему мысленно прозвище Башка.

Так глядит пес-однолеток, впервые участвующий в кабаньей охоте, готовый из молодого, глупого безрассудства кинуться на матерого секача-вепря и уже подбирающий для прыжка лапы.

Воевода решает схитрить, чтобы сразу уничтожить ловкого и смелого противника. Он правой рукой пускает по дуге свою секиру над головой «маленького дуралея». Тот, пригнувшись под страшным оружием, тут же бросается с саблей вперед. Но секира, не завершив маха, перехваченная левой Богатырской рукой, идет обратно и вниз, опускается на спину и ломает хребет шустрому врагу. Русский воин машет снова секирой для острастки – четверо отскакивают, а он успевает вздохнуть, оттереть с лица пот и оглянуться. Сотни Заварзы и Санко уже далеко оторвались – нужно подтягиваться.

У Гордея и других опытных воинов – чутье на летящие стрелы. Он «нутром чует», когда нужно пригнуться, шагнуть в сторону, либо схорониться за деревом от летящей смерти. Но чаще всего, например сейчас, воин прикрывается своей секирой, два лезвия которой образуют, почти круглый, небольшой щит. Стрела отскакивает от булатной стали. Башка тут же зычно кричит:

– Эгей, сынки, слышите меня?!

– Слышим, слышим, батько! – раздается справа и слева множество голосов.

– В линию подравняйсь! Строй всегда толпу переборет! Как скажу – так все разом тридцать шагов назад и два вперед! Уразумели?!

– Уразумели, батько!

– Сотни товьсь! Пшли!

Гридни дружно пятятся, считая шаги. Татары толпой радостно кидаются следом. Вдруг строй русичей останавливается и дважды шагает вперед, разя врага мечами. Ряды степняков перемешиваются, раздаются крики боли и разочарования. Степная орда отступает на несколько шагов, оставляя между собой и отрядом Гордея десятки трупов.

Так грозная волна в седой пене катит высоченной громадой на берег и кажется, что сокрушит она все на своем пути! Но вот стихия натыкается на гранитный утес. И что же? Где ее сила? Где мощь? Где, наконец, она сама?! Все сгинуло без следа!

Хан Тагай. Позади него и слева Умбет. Оба пристально глядят на что-то.

– Умбет, мой верный нукер, – произносит хан, не оборачиваясь. У него интересная манера произносить слова. Он делает это, почти не разжимая зубов. Отчего в его речи много шипящих звуков. За глаза его соплеменники прозвали змеей.

– Да, мой хан!

– Я прошу тебя об услуге.

– Прикажи, мой хан, и я умру за тебя! – его рука берется за рукоять сабли в ножнах.

– А вот этого не надо – ты мне еще пригодишься! Взгляни, на этого батыра! – хан говорит негромко и вкрадчиво.

– Я вижу его, мой хан! – отвечает тот тоже негромко.

– Если стадом оленей водительствует тигр – все олени делаются тиграми! Но убей вожака – и они снова олени, которые трусливо разбегаются от любого шороха! Убей его, мой Умбет, убей тигра! – голос хана сейчас особенно похож на шипение змеи.

– Да, мой хан! – Тагай щелкает пальцами и Умбет тут же оказывается с ним рядом. Хан поворачивает к нему голову и шепчет-шипит прямо в ухо:

– Только, давай, перехитрим его. Обойди скоро сражение слева. Проникни меж двух вражеских линий, укройся за деревом и жди! Когда тигр приблизится – ударь кинжалом ему в спину!

– Да, мой хан!

– Ступай! – Умбет снова позади хана. Он шагает в сторону и исчезает за деревьями.

Против воеводы опять пятеро. Посередине такого же размера воин, как сам Гордей. Великан с желтыми звериными глазами, но тучный, с двойным подбородком и объемным животом.

«Сей татарище скакать от меня не станет, – думает Богатырь и рубит изо всей мочи секирой. Толстяк закрывается щитом. Страшное оружие откалывает четвертушку щита и половину черепа вместе с половиной шлема! Остальные четверо, оробев, пятятся назад.

Обернувшийся Санко. Ему, в заметно поредевшем лесу, становится хорошо видно, как позади большая масса татар наседает на тоненькую цепочку русичей, от которых осталась теперь едва половина. Набрав в легкие побольше воздуха, сотник кричит:

– Держись, Башка, держись, друже! – издалека доносится неизменное:

– Наддайте, други, а мы следом поспешаем!

Санко манит рукой, подзывает к себе какого-то молодого гридня, что-то шепчет ему в ухо. Парень понятливо кивает. Сотник кидается вперед – татары разбегаются во все стороны.

Уже впереди деревья исчезают, а вместо них виднеется грязно-зеленый простор болота, с проплешинами черной воды. Явственно пахнет гнилью. Санко оборачивается и кричит:

– Наддайте, други! Немного уже осталось! Супротив нас не воины – зайцы боязливые! – он, все также, не поворачиваясь к врагу лицом, продолжает, глядя на молодого гридня, с которым только что беседовал (будто ему говорит), – ломи грудью Русь, круши, бей поганых!

Десятка два татар за его спиной, подталкивая один другого, приближаются, подкрадываются, осторожно ступая. Сотник непрерывно глядит на парня, но, вдруг, замечает что-то за ним и, чтобы разглядеть, делает шаг в сторону. За спиной молодого гридня, шагах в ста, прижавшись спиной к дубу, затаившийся татарский боец, с черной повязкой на месте глаза. Он держит за рукоять кинжал, что пока еще покоится в ножнах. К нему приближается, отступая, спиной Гордей. Санко хочет крикнуть, предупредить, но тут гридень-сигнальщик поднимает руку. Сотник тут же резко оборачивается. Степняки приблизились и теперь в шаге от него. Он, гневный, кидается на них, нещадно рубит, сразив троих и кричит отчаянно: «Башка, обернись, борони спину!»

На этот раз Гордей не слышит. Порыв ветра добавляет шума, громко звенит, сталкиваясь, булатная сталь, да и в другую сторону повернут кричащий Санко-Жало. Татары перед ним в панике поворачиваются, пытаются убежать, но Жало достает еще двоих в спины. В отчаянии оборачивается. Кричать поздно! Одноглазый враг уже повернулся спиной, загородив собой на миг Гордея. Сейчас ударит кинжалом…

Умбет в очередной раз оглядывается – пора! Его рука тянет из ножен на поясе длинный грузинский кинжал, но, вытащив лишь до половины, замирает и толкает клинок обратно. Слишком велико искушение заломать русского богатыря голыми руками. И тогда об этом сложат песни и сказки, и слава об одноглазом батыре переживет века. Тем более что он множество раз уже делал подобное, правда не с таким соперником, но ведь защититься, уйти из захвата Умбета просто невозможно, никому…

Степной батыр выходит из-за дуба и, как раз, оказывается за спиной Гордея. Татарин привычно, одновременно просовывает обе свои руки противнику через подмышки вперед и, согнув их в локтях, сцепляет свои ладони в замок сзади на шее богатыря, а потом гнет эту шею вниз! Позже, когда греческую борьбу станут называть французской, такой прием назовут: «двойной нельсон». От него действительно нет спасения. Руки обездвижены, шейные позвонки трещат, в глазах темнеет. Шея сгибается и, если не отпустить – ломается! Спасения действительно нет, не для кого…, если только ты не Гордей!!!

«Батыр Умбет, Батыр Умбет!» – ревут в восторге сотни степняков.

«Батько! Батько!» – вторят им растерянные русичи.

«Тимягыс!!! Ул минекы (никому не трогать его – он мой)!» – грозно ревет побагровевший от тяжкого усилия Умбет. В голове сотника Жало, почему-то звучит поговорка, слышанная в детстве:

А времечко-то идет,

Песочек в часиках течет.

Крупинки сыпятся – судьбы меряют:

Сколько кому отмеряно?

Кому век, кому год, кому час…

Кому только сказать: «Раз!»

Наступает тишина и в ней громко и четко звучит выкрик хана: «Алга татарлар (вперед, татары)!»

Сотник Санко, в отчаянии хватается за голову! В поредевшем лесу ему хорошо видно, как тяжелая масса степного войска прорывает в нескольких местах русский заслон! Ринувшись, хлынув в образовавшиеся бреши, сотни татар, точно полчища голодных крыс, пожирающих все на своем пути, мгновенно заполняют собой пространство вокруг русских воинов.

Возле каждого из восьми десятков, еще остающихся на ногах, дружинников Гордея тут же образуется кольцо врагов. И они падают, защитники Руси, никнут один за другим, почти все пораженные в спины.

Тут, как будто и не было половины малой московской дружины. Еще минутой, другой раньше была она, и почти сотня отважных гридней, молодец к молодцу, противостояли врагу, а теперь все они лежат и попирают их тела татарские ичиги (сапоги). В ужасе глядит на это Санко-Жало. Так глядит хозяин на неуклюжего расшалившегося ребенка, затеявшего в доме беготню и задевшего ненароком драгоценную вазу. Падает, разлетается ваза на кусочки и не вернуть того уже обратно!

Впрочем, один из всех еще стоит на ногах. Это Гордей. Он еще борется в поединке с Умбетом.

Санко поворачивается в другую сторону: воины Заварзы и его собственные уже загнали своих противников в болото, топят их там, добивают! Эх, если бы еще немного времени!

Хан не торопится пройти еще триста шагов и добить последних русичей. Лес изменился – перешел в сосновый бор. Стволы без ветвей позволяют видеть далеко. Тагаю хорошо заметна впереди трясина и гибель части своих воинов. Русичи теперь никуда не денутся. Уйти им некуда! Зверь в ловушке! Интереснее пока досмотреть, как его Умбет прикончит русского «тигра».

Гордей роняет ненужную теперь секиру и невероятным усилием дотягивается и смыкает свои пальцы на запястьях рук Умбета, сомкнутых в замок на его шее. Еще одним страшным усилием он разрывает замок, поднимает и разводит руки, схватившего его батыра, вверх и в стороны. Приподняв его за эти руки и развернувшись, он тут же видит и мгновенно оценивает произошедшее: «Уходите, мне уж не поможете! Санко, уводи людей! Живи! Ты Руси нужен – поганых на засеке бить!» – Гордей бьет назад затылком в стальном шлеме врага по лицу! И поворачивается к, отпустившему его и отступившему на два шага от удара, Умбету: «Ах, вот сие кто – одноглазый борец! Прости, татарча, однако не по себе, ты, сук рубить удумал!»

Батыр наотмашь бьет его кулаком в челюсть! Богатырь только улыбается (он любит сильных соперников, каких в его жизни было немного) и бьет в ответ! Умбет падает, но тут же вскакивает с кинжалом в руке и наносит удар сверху. Гордей спокойно перехватывает его руку за запястье, медленно и неотвратимо начинает давить, направляя ее обратно и вниз. Отчего батыр, хоть и сопротивляется отчаянно, но поневоле вынужден повернуться спиной, чтобы не упасть. Богатырь сильнее! Теперь рука татарина зажата, словно тисками, лапищей витязя внизу на уровне колен. Степной воин пытается помочь себе второй рукой – освободить кинжал, но и вторая рука воина русского оказывается там же (хотя он мог вытащить собственный нож и пырнуть ворога в спину). Чудовищная сила Гордея выворачивает кисти татарина, развернув таким образом и острие кинжала на 180 градусов – в грудь Умбета. Длинное лезвие медленно движется туда. Батыр сопротивляется этому отчаянно, изо всех сил, но тщетно! Кинжал распарывает кольчугу и входит в грудь Умбета по самую рукоять!

Татары на мгновение горестно воют и вдруг кидаются на богатыря. Он рубит их вновь поднятой секирой, крутится медведем, расшвыривает со страшной силой во все стороны, но они неистово, обезумев, все лезут и лезут, ранят саблями, кинжалами и гибнут во множестве.

Башка, мощно и страшно рубится, сокрушая навалившихся врагов. Он бьется отчаянно, стараясь подороже отдать свою жизнь – увести с собой в мир мертвых, как можно больше супостатов. Тем, напоследок, подсобить князю, который, он это точно знает, поспеет и защитит родную землю: его родичей, друзей, всех жителей русской земли… Так оно и будет в дальнейшем: татары дальше засеки не пройдут.

Гордей оглядывается (лицо в поту, в нескольких местах синяки и запекшаяся кровь). Лес закончился. Дальше болото, по которому уходят вдаль, ведомые проводником, воины Заварзы, десятков пять. Только Санко медлит, оставаясь на границе леса и болота. Он собирает половину своей сотни, строит ее в колонну по два, что-то быстро объясняет им. Потом, встав во главе, и с криком: «За мной!» – кидается на выручку другу.

Тонкий клин примерно из сорока воинов легко пробивает разрозненных, хотя и гораздо более многочисленных врагов. Дойдя до Гордея и сметя облепивших его, как муравьи жука, татар, клин раскрывается на два крыла, образуя остроугольный щит и линию фронта. Под прикрытием этого щита израненного Гордея уводят двое гридней к краю болота и дальше по болотной тропе. Живой щит отступает, движется следом. Уткнувшись в болото, он начинает, как бы таять: Крайние воины на крыльях щита перебегают на тропу и один за другим уходят по ней. Санко уходит последним в цепочке русичей. Они идут, с заброшенными за спины щитами, через топь по колено в черной пузырящейся жиже.

Степняки поначалу кидаются к краю болота, но не смеют идти дальше, вслед ушедшим русичам. Санко убивает двоих самых смелых, остальные возвращаются на землю. Тропа неприметна на топкой жиже. Ряска сомкнулась, сокрыла безопасную дорожку.

Тагай, татарский хан досадливо кидает саблю в ножны и шипит вслед ушедшим русичам: «Китяляр, этляр (уходят, собаки)!»

Санко оборачивается и издалека грозит ему кулаком. Он опускает весь иссеченный щит и, подумав, выбрасывает его в болото. Татарские стрелы из-за большого расстояния перестают долетать. Также сильно пострадала кольчуга воина: на плечах, спине и особенно на груди видны большие дыры и запекшаяся кровь. Витязь поворачивается спиной и устало бредет вслед за остальными бойцами. Это оказывается непоправимой ошибкой. Рядом с ханом стоят два рослых степняка с большими дальнобойными луками: «Беренчи топкырдан утрыргя киряк (попасть с первого раза, мазать нельзя)!» – брызжет слюной Тагай.

Санко невольно облегчает стрелкам задачу: внезапно, он останавливается, лезет за пазуху и, достав змеевик целует березку на его крышке. Заметив, что шнурок пострадал в бою и вот-вот порвется, витязь снимает его с шеи и вяжет в опасном месте узелок. Две стрелы почти одновременно вонзаются ему в спину, последнему в далеко растянувшейся цепочке русичей. Один наконечник отражает кольчуга (стрела на излете), зато второй беспрепятственно проникает в кольчужную дыру и пробивает сердце. Санко еще стоит несколько секунд, словно наткнувшись на невидимую преграду, а потом падает лицом в болото.

А времечко-то идет,

Песочек в часиках течет.

Крупинки сыпятся – судьбы меряют:

Сколько кому отмеряно?

Кому век, кому год, кому час…

Кому только сказать: «Раз!»

Не успевает за упавшим телом сомкнуться ряска, как рядом на поверхность всплывает деревянный змеевик с изображенной на крышке березовой ветвью.

Много-много льняных ручников намочат теперь женские очи, Много по разным местам Владимирской Руси вскоре раздастся горестных плачей: матерей, жен, невест павших героев. Еще не скоро доберутся сюда воины приграничья, чтобы предать земле честные кости, а до той поры будут на павших телах пировать хищные звери и черное воронье. Когда все же зароют останки защитников родной земли здесь, на границе леса и болота в глухом необитаемом месте, в общей могиле – тогда останутся, как память о былом сражении только зарубки на соснах от просвистевших впустую мечей и сабель, которые в сосновом бору вскоре зыплывут липкой золотистой смолой. Пятна же крови будут малозаметны на такого же цвета бурой палой хвое, а потом дожди прошуршат по игольчатой подстилке и совсем не останется следа от людских ран и смертей. Все преходяще… Только змеевик, с вырезанной на крышке березкой, будет долго плавать на черной воде болота, отнесенный ветром от тайной тропы, где он мог хотя бы попасться на глаза изредка проходящим здесь чудинам.