Корабельщик

– Да вот…

– Зря ты, Рустиков, баклуши бил, сейчас бы уже пристроился. На моих учеников почти на всех пришли заявки из разных контор и фабрик. Вот Ефрем, например – это ведь твой друг, кажется? – к Поликарпову пошел.

– Я знаю, – мрачно сказал Максим.

– М-да, незадача. Знаешь-ка, а ведь ты по металлу совсем неплохо работал, помнится. Как тебе должность ученика слесаря? Я вот только что из муниципии, от Поликарпова еще одну заявку принесли. Расширяют производство… Справишься? Выпишем тебе направление.

– А можно? – замер Максим, еще не веря в такую удачу. Уж с металлом-то он справится, с медью да оловом!

Первый зимний сезон без школы прошел в трудовых буднях и мечтаниях о пяти беззаботных годах, что невозвратно, словно гарпун пролетели мимо.

Максим прилежно ходил к восьми часам на фабрику, где под командой опытного слесаря Сакердона стачивал риски и даже осваивал помаленьку токарный станок. Сакердон заставил его выучить инструкцию наизусть, но Максим все равно побаивался этого железного монстра, во время работы надсадно гудящего валами. Вдоль стены цеха выстроился длиннющий ряд станков, и все они почти беспрерывно гнали разные болты, оси и штуцера, комплектуя лафеты для пушек и корабельные агрегаты. На верфи как раз сооружался парусно-винтовой броненосец “Викентий Великий”, официально названный в честь прадеда царствующего самодержца.

Жалованье за сентябрь у Максима составило пять талеров, а каждый следующий месяц управляющий, двадцатилетний бородач Филарет, вечно раздраженный и выискивающий неполадки в работе, добавлял ему по четыре ефимка.

Викентий XVIII и в самом деле был замечательным королем. Главной его заслугой перед страной стала успешная война с Дольменом: в 90-х годах прошлого века он собрал сильное войско и отвоевал Каменные Земли. А земли эти, в свою очередь, приносили своему владельцу порядочный доход, потому что в старину сквозь них был прокопан канал. Всякое судно, проплывавшее по нему из Северного моря в Южное, платило подати в казну той страны, которая владела каналом. Кто прорыл искусственную реку и обустроил ее двумя примитивными шлюзами – дольменцы, селавикцы или же некая древняя раса, – теперь установить было уже нельзя. Случилось это так давно, что с тех пор Селавик успел раз десять отвоевать и вновь потерять этот клочок суши. Все это смутное время шлюзы постоянно латались и приводились в согласие с современной инженерной мыслью. Викентий XVIII, овладев спорной территорией, возвел на границе с Дольменом новые крепости, подновил старые и тем самым отбил у старинных врагов охоту воевать за доходный канал.

Максим даже гордился тем, что помогает строить броненосец с королевским именем, и специально заучил биографию славного монарха, чем в свое время пренебрег в школе. Еванфию, правда, он своими познаниями не поразил – она и так владела историческим материалом.

Работать она устроилась в Колониальную компанию, чья контора находилась довольно далеко от дома, на Песцовой улице. Из окон крошечного, но светлого кабинета, где помимо нее корпели над разной документацией девушки, видна была вертлявая и мелкая Дениза; речушка замерзала уже к октябрю. “В ней Ираида утонула”, – сказал Максим, когда услышал от подруги о Денизе. “Это твоя прежняя соседка по парте? Симпатичная была девчонка?” – “Обыкновенная”, – насупился Максим.

Противоположный берег, вдоль которого якобы тянулась Рыбья улица, был сильно обезображен топливными складами компании, там вечно летали клубы угольного дыма, а восточный ветер нес запах торфа. Еванфия пару раз пожаловалась Максиму на пыль и шум, поднимаемый грузчиками при фасовке и прочих манипуляциях с углем или торфом. Из-за этой беды окно совсем редко открывается, а в чае плавает что-то мелко-каменное.

– Твой любимый король, между прочим, не только захватил Каменные Земли, – однажды сердито завила она, когда Максим выходным октябрьским днем повел ее на море и по пути живописал достоинства будущего броненосца. Друзья собрались покататься на коньках: погода случилась самая прогулочная, Солнце только взобралось на вершину своего короткого осеннего пути, а лед в заливе окреп. – Он принял на службу диких каперов, и с тех пор всякий чужой корабль рискует быть ограбленным. А если капитан вывесит флаг Селавика, не заплатив пошлину, его судно вообще сразу утопят.

– Ну и хорошо, – воскликнул Максим. – Нечего под чужим флагом плавать!

– Да ты ничего не понимаешь, что ли? – рассердилась Еванфия.

– Я все понимаю! Умная какая. Что тут непонятного?

– Ладно, оставим эту тему, Макси, – неожиданно мягко сказала она. – Извини меня за мои резкие слова. Просто отец несколько раз нанимал судно для отправки своего товара в Роландию, Магну, другие южные страны и колонии… Его три раза грабили, почти не оставляя прибыли. А в последний раз вообще все отняли, и мы разорились…

– Я и не знал, – пробормотал Максим, недоуменно глядя на подругу. Ему никогда не приходило в голову, что полезная деятельность короля может быть кому-то из граждан неприятна. Впрочем, покойный Игнатий, когда разорялся, гражданином Селавика как бы и не был…

Еванфия промолчала, глубже закутывая нос в шарф – с моря дул сильный ветер, обжигая колким холодом нос и щеки.

Зима пролетела незаметно – в работе и ежевечерних сходках бывших одноклассников во дворе, а народные и государственные праздники только подстегнули бег времени. Максим и оглянуться не успел, как миновали забой оленей и День Горячей Крови, после которого у него полночи болел от переедания живот. С уличными кострами и даже мортирой, пальнувшей в небо шутихами, наступил Новый Год, согрел первым лучом праздник Солнца, отмеченный вином из прошлогоднего запаса. Отшумела Ярмарка мехов, на которой Максим обзавелся новой, купленной на заработанные им деньги бельковой шубой – длинной, легкой и безумно теплой, будто внутренности едва погасшей печки.

Дворовые рыбаки уже стали собираться в бригады, обсуждая свои малопонятные профессиональные темы, лед в бухте затрещал, и тут Максим вдруг поссорился с Еванфией. Он всего-то пожелал застегнуть на ней шубку, но ненароком угодил руками ей под одежду, а она почему-то надула губы и отпихнула его.

– Ты чего с Евкой не разговариваешь? – удивилась тем майским вечером Фекла. Ефрем поддакнул и демонстративно притянул подругу к себе.

– А что, я обязан? – рассердился Максим. – Это она не разговаривает.

А на другой день Ефрем спустился из своей конструкторской комнатенки, с опаской миновал стропы кранов, что миногам свисали с потолочных балок, увильнул от тележек и прокричал едва ли не в ухо Максиму – как раз заработал соседний станок, рассыпая веером стружки:

– Дело есть!

Максим оглянулся на мастера – не смотрит ли? – затем взглядом спросил: “Ну?” Напильник он так и не выпустил, какой в том смысл, если руки у него к тому времени двигались почти самостоятельно, независимо от того, что бродило в голове.

– Вот, взгляни тут, нет ли чего похожего? – Ефрем развернул перед ним лист бумаги с тщательно прорисованным стержнем. И размеры все были указаны, и даже шаг резьбы, что шершавилась с обоих концов палки.

– Тебе зачем?

– Так лето же скоро, – удивился Ефрем. – На велосипеде не хочешь кататься? – Он помолчал. – Да, Еванфия просила тебе передать, что будет рада, если ты сам занесешь ей новую ось.

Максим молча сгреб чертеж и закинул его в ящик своего ученического верстака, в компанию к железному хламу, и вернулся к работе. В обеденный перерыв он сходил на двор и отыскал среди приличного лома, сваленного под навесом, подходящий ствол от бывшей винтовки. Сакердон не возражал и даже отвлекся от шашек, когда Максим позвал наставника на помощь.

– Что ж, – сказал слесарь, ознакомившись с чертежом. – Здесь отпили, тут подточи, резьбу ты умеешь делать… Тут можешь сверлом поработать. Давай-ка за полчаса управься, а то иначе неинтересно. Деталь уж очень несложная. Будем считать, что я устроил тебе проверку мастерства.

Только на велосипеде Максим один раз и прокатился – как-то вдруг потерял всякий интерес к этому занятию. Может быть, трехколесная “повозка” утратила для него налет мистической тайны, которая всегда сопутствует необычным механизмам, таящим внутри множество невидимых деталей? А у велосипеда все было на виду, любую шестеренку можно было потрогать руками и покрутить.

Максим и сам не заметил, как оказался на дальнем от дома конце улицы Восстания, рядом с фабрикой. Хоть у него и был сегодня выходной, а заглянуть в родной корпус так и подмывало. Он не удержался, вошел в калитку рядом с закрытыми воротами, поверх которых висела чугунная пластина с приклепанными к ней медными буквами “Оружейные мастерские Петра Поликарпова”. Огромный двор фабрики был завален проржавевшими железными деталями от мортирных механизмов, гнутыми стволами “магазинок”, пустыми барабанами из-под проволоки и прочим хламом. За последний месяц его стало особенно много – повсюду в армии провели инвентаризацию и списали старое оружие. Из военного ведомства посыпались заказы на новые винтовки, один крупнее другого, прибыло девять подвод с пироксилином от иногороднего производителя. Не сегодня – завтра курьер привезет заказ на новые мортиры. К тому же наверняка потребуются какие-нибудь детали для пострадавшего от обстрела броненосца.

– У тебя же вроде сегодня выходной, – удивился совсем еще безусый гвардеец, охранявший территорию фабрики от посторонних.

– Да так, вдруг срочная работа подвалила… Проверю, как и что. Тут есть кто-нибудь?

– А как же! Фаддей уже часа два как в своей мастерской колдует. А больше никого и нет, кроме хозяина, да тот ведь будто живет здесь. Как тревогу объявили, так и разбежались все.

Только тут Максим заметил огромную воронку, что зияла между двумя кучами металлолома. И пара стекол первого яруса была разбита… Ладно, летом не так страшно.

Фаддей Трифонов обитал там же, где и Ефрем – на втором этаже, в конструкторской. Когда Максим, прогрохотав подошвами по шаткой металлической лестнице, взобрался на щербатый настил и толкнул дверь с треснувшим стеклом и надписью “Главный конструктор”, Фаддей занимался тем, что неотрывно взирал на горку черного пепла перед своим носом. Она возвышалась на медном листе.

– Привет! – сообщил Максим. – Я вижу, у нас совсем пусто. А ты чего на работе? Сегодня же выходной.

– А, привет, – не поворачиваясь, откликнулся Фаддей. Это был помощник главного механика фабрики, самый странный из всех знакомых Максима. Лет Фаддею было почти семнадцать, а он все еще не завел не только семьи, но даже просто девушки. Однажды Максим по приглашению Фаддея заглянул в салон его старшей сестры, немалой чиновницы муниципии. Подражая столичным дамам, она каждое воскресенье устраивала у себя чаепитие, на которое приглашала множество гостей, зачастую незнакомых друг с другом. Порой даже из разных слоев “общества”, как в случае с Максимом. Ему там не понравилось, слишком уж косо поглядывали чиновники на слесаря. А возрастная незамужняя девица, из-за которой его, собственно, и позвали, показалась ему глуповатой и вздорной особой.

Многие подозревали Фаддея в несообразных наклонностях, но на самом деле он был самым настоящим фанатиком науки и особенно техники. Вот и сейчас по правую руку от него лежал потрепанный том с надписью “Основания химии” на переплете. Ефрем был таким же одержимым: уж если упрется в какую-нибудь тему, перечитает все книжки и разрисует десятки бумажных листов. Оттащить его в такие часы от стола удавалось только силой.

Максим поморщился – уж его-то ни за какие коврижки не заставишь торчать в мастерских, когда на улице происходит столько интересного.

– Что такой скучный? – спросил он. – Пошли прогуляемся по Дворцовой. Винца выпьем, юколы пожуем! Праздник же.

– Смотри, – сказал Фаддей, не обратив на речи Максима внимания. – Видишь эту кучу сажи? Это сгоревшие остатки пироксилина, которым начинены наши бомбы. Я сегодня был на пристани, наблюдал за сражением и никак не мог сообразить – почему снаряды постоянно взрываются прямо в пушках? Это ведь нехорошо и очень опасно.

– Ясное дело, – согласился Максим. – Зато и в крейсере они тоже взрывались, я сам видел. – Сведения, полученные от гвардейца на пирсе, оказались кстати. – Недаром же он утоп.

Фаддей вдруг смахнул сажу на пол и решительно встал, схватив со стола трактат по химии. Книга в его жилистой, худой руке взметнулась ввысь, а лицо прояснилось и обрело торжествующее выражение.

– Я понял! Крейсер! Конечно же! У них тоже были на борту мортиры, но они стреляли весьма исправно. И поражали наших артиллеристов меткими залпами! Если мне попадет в руки образец их запалов, я придумаю, как изготовить такую же начинку. Спасибо, Макси! – Он похлопал товарища по плечу и заметался по комнате, едва не сметая чертежные доски, столы и стулья.

– Да ладно. – Максим был польщен.

– Завтра же снарядим плавательную экспедицию в бухту. Стой-ка, – опомнился Фаддей, кинул древний трактат, поднявший облачко пыли, и раскопал на своем столе среди вороха бумаг какой-то документ. – Почитай, тебе это может быть интересно. Хорошо, что ты заглянул, не придется на вашу Моховую тащиться. Сегодня утром курьер из муниципии принес. А хозяин приказал мне доставить это Ефрему или тебе.

Ученик слесаря опасливо принял лист и прочитал заголовок: “Владельцу Оружейных мастерских города Ориена Петру Поликарпову”. Он хотел уже вернуть бумагу под предлогом, мол, не его ума дело знакомиться с ней, но Фаддей нетерпеливо ткнул в нее пальцем, принуждая Максима продолжить чтение. Напечатанный крупными витиеватыми буквами на бледно-зеленом фоне, текст гласил: “Королевская Академия Наук объявляет дополнительный набор на шестимесячные курсы молодого механика, открываемые при Университете. Специализации – баллистические орудия, корабельное дело, ручное огнестрельное оружие и другие военные дисциплины. Распределение состоится по результатам беседы с учеником, которая пройдет 15 сентября 529 г. в Палате собраний Университета. На означенных курсах молодые механики ознакомятся с наиновейшими разработками ученых Академии, что в дальнейшем позволит Вашему предприятию расширить ассортимент продукции и заключить с Военным ведомством дополнительные контракты. Фабриканты, не направившие на учебу способных механиков, по прошествии удобного времени будут исключены из списка поставщиков вооружений, потребных для армии Его Величества Викентия XIX”. И гордая двухстрочная подпись: “Канцелярия Его Величества, Королевская Академия Наук”.

– Ну? – насупился Максим. – Для чего ты мне это подсунул?

– Время не ждет… – пробормотал Фаддей. Пока юный слесарь изучал королевский эдикт, помощник успел погрузиться в изучение какого-то сложного чертежа. Реплика Максима выдернула его из мира механизмов в мир людей. – Завтра обоз с ополченцами отправляется в столицу. Передай Ефрему, что ему надлежит собраться и прийти к восьми часам к заставе. Хозяин предназначил его в ученики. – И он рассеянно засвистел бодрый мотивчик, вновь вонзая пристальный взор в свою схему.

Максим повертел бумагу в руках, не зная, то ли сообщить о смерти Ефрема, то ли промолчать.

– А если он откажется? – наконец спросил он.

– Значит, ты поедешь, только и всего… Матушка Смерть, чуть не позабыл! – Он с досадой хлопнул себя ладонью по лбу и выдернул из кипы бумаг еще один листок, почти такой же представительный, только вдвое меньшего размера. Поверху его значилось: “Без метрики недействителен”. А пониже теми же неумолимыми буквами сообщалось: “Пропуск. Предъявитель сего (пробелы вместо имени и фамилии) является слушателем Королевских Академических курсов. Его (ее) надлежит незамедлительно пропускать через дорожные посты, способствуя скорейшему прибытию в Навию”. – Вот, пусть впишет себя и отправляется.

– А это обязательно? Ну, в смысле, кроме меня или Ефрема некому поехать?

– Вы у нас самые молодые на фабрике. И так заказов невпроворот, а тут еще квалифицированного работника отнимают. Поликарпов так распорядился, и ничего тут не поделаешь, остальные рабочие слишком важны для производства. Иначе прибьет за нарушение эдикта и будет прав. Да что ты, в самом деле! Столицу повидает, самого Короля… Может быть. Это же здорово, как ты не понимаешь? Ладно, двигай, мне работать надо.

И Фаддей опять погрузился в раздумья над чертежом, на этот раз, видимо, уже совсем глубокие. В пыльном конструкторском кабинете воцарилась почти полная тишина, только со стороны улицы Восстания доносились возбужденные возгласы толпы. Максим постоял еще с минуту, переваривая новость, затем медленно свернул пропуск, сунул его в карман портов и пошел прочь из этого храма военно-научной мысли.

Он был раздавлен и твердо решил уклониться от “призыва”. Во-первых, у него нет никакого таланта к военной технике, а во-вторых, бросить сестру в такое время – просто свинство. Да разве убедишь в этом хозяина? Значит, придется у кого-то прятаться, пока эта возня с курсами не утихнет.

“Постой-ка! – подумал вдруг Максим. – Никто не мешает мне как бы передать бумагу Ефремовым родичам. А коли уж он не пришел к заставе, то это его беда… Прости меня, друг, за такие думы! И не придется бросать работу”.

Он повеселел и под гомон толпы свернул на Дворцовую. Тут уже царило подлинное столпотворение: мамаши лавировали со своими колясками, дети сновали чуть ли между ног у рослых прохожих, цепляя их штанины и юбки всякими липкими сластями, а поодаль, направляясь со стороны муниципии, навстречу Максиму двигался… оркестр! Максим едва не задохнулся от восторга и самого черного ужаса, настолько редко он оказывался так близко к музыкантам – в общем-то, лишь один раз. Он перебежал на противоположную сторону Дворцовой и пристроился на возвышении у тротуара, пока там еще оставалось свободное место. Попасть в первый ряд удалось ему лет шесть назад, на день рождения Короля, когда Максим был достаточно вертким, чтобы проскальзывать между потными телами сограждан. Это был первый год без мамы, а та никогда не пускала детей на улицу, по которой в это время вышагивал муниципальный оркестр, заставляя их смотреть и слушать издалека. Максим запомнил этот случай еще и потому, что тогда с ним увязалась София.

Она скулила позади, цеплялась за полу его рубахи и поминутно спрашивала: “Идут? Идут уже?” – “Да слышно же будет!” – сердито отвечал Максим и пытался стряхнуть ее цепкую ручонку, но тщетно – она ухватилась за него как за корягу в бурной реке. Да так оно по сути и было. Главным оружием Соньки всегда были язык и ногти, толкаться она не умела.

Они почти выпали на открытое пространство посреди солнечной, жаркой Дворцовой, разом словно окунувшись в поток почти свежего, подвижного воздуха.

– Расступись! – раздалось совсем рядом, и толпа отхлынула назад, оттесняя напирающих сограждан. Максим рванулся между столбами чужих ног, давя чьи-то пыльные туфли, и дернул за собой Соньку – она сопротивлялась, открыв в возбуждении рот. – Расступись!

Уши наполнились близким, гармоничным пением сверкающих труб, оно взлетело в белесое небо так, словно музыканты разом приложились к мундштукам и звонкоголосым ударным инструментам. Музыка подавила все – и короткие выкрики гвардейцев, что умело оттесняли толпу с пути оркестра, и вопли тех, кому не повезло. Трубы пели самую торжественную песню из всего репертуара – гимн Королевства Селавик, тягучую и тревожную мелодию, пересыпанную трелями гобоев. В ней смешались и гнев на врагов Королевства, и мощь Закона, объявшего бумажными крыльями Уложений всю страну, и красота дремучих, словно волосы пилигрима, необозримых, словно вечный океан, лесов Селавика, лишь сотню миль не дотянувших до Ориена.

Заслушавшись, Максим в самый последний момент заметил тени гвардейцев, упавшие на мостовую – к счастью, был полдень, и процессия двигалась с юга, со стороны муниципии.

– Стой! – вскрикнул он и вцепился в подол Софииного платья. Она выпала из ряда и повизгивала от восторга, и блики от сияющих труб заиграли на ее ошалелой физиономии.

– Дорогу! – Ближайший гвардеец взмахнул штыком, собираясь отбросить Соньку с пути, но Максим обеими руками дернул ее, ослепшую от ликования, на себя, увлекая в тесный клочок пространства между женских ног и чьими-то пыльными штанами. Штык, черной молнией метнувшийся к неловкой девчонке, вспорол воздух, прямо над головой Максима что-то с мокрым всхлипом лопнуло, и горячие брызги упали на его макушку, опаляя кожу.

– Пусти, – зашипела Сонька, вырываясь словно угорь из садка, но Максим держал ее крепко, хотя она и пыталась его поцарапать: лицо сестры исказилось от ярости. Ей просто негде было развернуться. – У меня талер выпал!

Она наконец выскользнула из его захвата и принялась шарить пальцами между камнями мостовой, вполголоса ругаясь. Мощь гимна между тем достигла апогея – ряды сосредоточенных музыкантов уже шествовали мимо ребят. Максиму же было не до них – сверху на него навалилось страшная, непереносимая тяжесть, влажная, потная и безвольная. Он рванулся к сестре, чтобы присесть рядом с ней: последние трубачи миновали их место, и гул инструментов разом сталь ниже, глуше, будто отгороженный стенами домов.

Раздосадованный неожиданной помехой, мальчик столкнул наконец с себя нечто, и на дорогу с мертвым шорохом, стукнувшись затылком о брусчатку, упала девушка, рядом с которой и засели ребята. Ее живот был распорот ударом штыка – пострадали и нижние ребра, торча из кожи неровными щепками. Платье успело пропитаться кровью, и та не останавливалась, бежала густой, смешанной с желчью струйкой, увлажняя горячие камни. Однако София ничего не видела, остервенело ощупывая дорогу. Наконец она радостно вскрикнула и махнула перед носом брата монетой – та была вымазана в буром, липком.

– Оботри хотя бы, – прошипел он.

Максим взглянул вслед оркестру, но интересовали его не фрачные спины трубачей и барабанщиков. За шествием оставалась кровавая полоса мертвых и смертельно раненых горожан, которых прочие, уцелевшие слушатели брезгливо или равнодушно выпихивали на дорогу.

В десятке саженей за процессией двигалась моторная повозка, несмотря на весь производимый ею треск не способная заглушить толпу и валторны. Народ приветствовал служителей Смерти почти так же бурно, как и музыкантов – отчего бы не покричать, если запал не иссяк. Тем более, служители всего лишь собирали трупы в кузов, порой перебрасывая их в жерло передвижной печи. Некоторые из их “клиентов” громко или невнятно, из последних сил призывали Смерть. Уж им-то внимание сограждан к их последним минутам особенно приятно и помогает бестрепетно расстаться с жизнью.

– Ты могла бы оказаться на ее месте, – недовольно проговорил Максим и показал Соньке на тело девушки.

– А, не ври, – отмахнулась девочка. – Ты специально меня дернул, чтобы я ничего не увидела. А я все равно увидела! – Она показала язык. – Пойду куплю себе леденец или коврижку. Ведь у меня есть талер.

– Интересно узнать, кто тебе его дал? – осведомился мальчик. – Украла, поди, из семейной копилки?

Она скорчила рожицу и бросилась поперек улицы, в сторону кондитерской лавки, витрина которой отблескивала на Солнце, маня нарисованными сластями. Проскочив буквально перед самым капотом похоронного мобиля, она погрозила вознице и затесалась в толпу на противоположной стороне улицы. Впрочем, народ уже расходился, таял словно лед в жаркий весенний полдень, растекаясь по тавернам и лавкам.

Двое людей в серых балахонах склонились над трупом, и один из них вежливо отодвинул застывшего Максима локтем.

– Не мешай, мальчик, – скрипуче, будто голос принадлежал несмазанному механизму, сказал он. И вид у него был весь какой-то неживой, словно слепили его из оплывшего воска, начинив жгутами-венами и пустив по ним черную, затхлую кровь. Максим отшатнулся, наступив кому-то на ногу, и услышал беззлобную брань. Служитель Смерти коротко взглянул в глаза мальчику, словно опалив зимним холодом, и тот едва не крикнул: “Я живой! Меня нельзя в печь!” Но слова будто вмерзли в глотку.

Только через несколько минут он пришел в себя: катафалк давно уехал, а толпа почти рассосалась. Максим плотоядно огляделся – такие шумные праздники идеально годятся для краж. Главное, чтобы тебя не заметили в момент преступления, а там уж не поймают. А если даже и заметят, можно с невинной физиономией протянуть кошелек владельцу и сказать – обронили, мол, сударь.

И все же это было детской игрой – завлекательной, волнующей, необычной, и только. Никаких реальных преступлений Максим не совершал, просто ему нравилось представлять себе, как он окидывает острым взглядом толпу, выискивая гвардейцев и прочих дотошных горожан, запускает руку в чью-то сумку, молниеносно выхватывает мошну и ныряет в спасительный людской водоворот, приняв туповатый вид. Он так и делал на рынке и во время праздников, разве что факт кражи отсутствовал. Но все равно, и так получалось интересно, почти как у театральных персонажей – отрицательных, конечно, потому что какой настоящий герой присвоит чужое?