Корабельщик

Хотя у богатеньких сынков разных промышленников и охотоведов Максим с удовольствием отнял бы их талеры, и ничуть не раскаялся бы.

На этот раз все было почти так же, как и тогда, и жителей Ориена собралось вдоль стен зданий порядочно. Может быть, даже больше, чем обычно – все-таки такое событие, как разгром вражеского десанта, случается слишком редко. В первый раз за всю историю города, насколько можно было судить по учебникам. По случаю такого значительного события муниципия поощрила народные гулянья, позволив гражданам шуметь и ликовать вволю.

Гвардейцы, вчерашние рабочие и оленеводы из окрестных стойбищ, неумело махали штыками, разгоняя особо буйных селавикцев, и некоторым горожанам удавалось избежать карающих лезвий. Максим потыкался туда-сюда и пристроился на высоком уступе возле входа в кожевенную лавку: вдыхая терпкий запах товара, он озирал процессию и заодно проникался всенародным восторгом.

Но смотреть на вездесущих служителей Смерти Максим не стал, предпочтя отправиться домой. По дороге он нередко тормозил у витрин, глазея на яркие сласти или железные, раскрашенные игрушки в виде корабликов или винтовок. Несколько раз на заборах и стенах ему попадались аккуратно расклеенные эдикты короля, и среди них Максим увидел два новых, которые раньше не попадались ему. Как истинный гражданин и патриот страны, он ознакомился с ними. Один вводил систему поощрений за уничтожение дольменца – в частности, за бляху или другой характерный предмет, принадлежавший убитому врагу, теперь выдавали продовольственный паек, а не десять талеров.

А вот второй, прочитанный Максимом на два раза, заставил его покрыться холодной испариной и нервно оглядеться, будто он не читал Указ, а совершал преступление. В тексте сообщалось о том, что за использование метрики заведомо погибшего гражданина полагалась смерть, учиняемая после короткого разбирательства. И если существовала хоть малейшая возможность того, что “преступник” мог знать о гибели владельца метрики, его отправляли в объятия матушки Смерти… Максим сразу представил клочок бумаги, заткнутый им в паутинную щель, и перо муниципального служащего, выводящее в гроссбухе имя Ефрема. “Ну да ладно, авось пронесет, – подумал он. – Время неспокойное, у благочинных и других забот хватает”.

Уже войдя во двор, он с огорчением вспомнил, что так ничего и не купил на свои деньги – тратиться на пирожки было глупо, а на что-нибудь стоящее не хватало. Да и проклятый Указ о метриках порядком прополоскал мозги. Пока Максим добирался от Дворцовой до Моховой, успело заметно стемнеть, и многие жители дома предпочли разойтись по квартирам. В августе Солнце неохотно выползает из-за горизонта и словно стремится поскорее исчезнуть за ним, оставив людей наедине со звездным небом и ветром с моря, промозглым и стылым, словно дыхание самой Смерти.

– Максим! – В свете газового рожка возникла Еванфия.

– Ну, я…

– Пойдем к нам в игру!

Он присмотрелся к говорливому, будто стая голубей, скоплению темных фигур у скамейки рядом с песочницей: дети и мамаши разбрелись по домам, остались только подростки примерно его возраста, всего человек шесть-семь. Остальные гуляющие образовали свои компании, и порой из разных углов двора доносились сдавленный смех и повизгивания, сдобренные “суровыми” голосами или девчачьим воркованием.

– Давай к нам, Макси! – воскликнул Пров. – Мы тут в бутылочку играем.

– Сейчас, – вполголоса откликнулся Максим. – Ты Гаафу не видела?

– Зачем она тебе? – насупилась Еванфия. – Дома небось сидит. Она же без Лупы никуда.

Максим пробормотал извинение и отправился в соседнее со своим парадное. Ефимки жгли ему карман так, словно он долго нагревал их на фонаре. Ему почему-то нравилась Гаафа, некрасивая девчонка из восемнадцатой квартиры, вечно нечесаная и словно чем-то испуганная. Наверное, потому, что он помнил, какая это была хохотушка еще год назад, когда был жив ее первый парень, с которым она чуть ли не с детства собиралась завести детей. А потом Гаафа вдруг похудела, подурнела и перестала принаряжаться, да Лупа от нее ничего особенного и не требовал, сам был такой же неказистый и к тому же сутулый, будто карликовые березки под вьюгой.

Он постучал в облупившуюся дверь, и в ответ раздался нестройный плач нескольких детей и лай собаки. Загремел таз, и Гаафа возникла в дверях с мокрыми волосами и в заляпанном мылом переднике.

– Чего тебе? – хмуро спросила она.

– Вот. – Он погремел в кармане монетами и вынул несколько гривенников. – Лупа просил передать.

Она недоверчиво взглянула прямо ему в глаза, хотя до этого старательно таращилась куда-то в косяк. Затем стала нервно протирать ладони передником, да только тот все равно был мокрым, и ничего у нее не выходило.

– А сам он?… – Ладно хоть, не стала спрашивать, как ее приятель мог доверить деньги своему недругу – все знали, что Лупа водится с Дроном, а уж о сложных отношениях Гермогена с Макси во дворе был наслышан всякий. Девчонки сочувствовали Дуклиде – как же, видный и смелый Гермоген за ней ухаживает – а вот парни приняли сторону Максима: такого урода и нахала, как Дрон, еще поискать.

– Возьми. – Он ссыпал в подставленную руку пятьдесят ефимков. Как потратить оставшиеся деньги, можно сообразить и позднее. На сласти для Еванфии хватит, и ладно, а у Гаафы большая семья, пусть свой ребенок у нее пока только один. Ну да все равно, остальные дети ведь не чужие, и разве откажешь сестрам в помощи? – Он не вернется.

Гаафа внезапно выпустила подол, мятым клочком обвисший на грязных коленях. В глубине квартиры кто-то из сестер прокричал нечто требовательное, и она поджала выцветшие губы, торопливо спрятала деньги в кармашек и жалобно улыбнулась Максиму, будто извиняясь. Тот развернулся и двинулся обратно, в прохладную темноту двора. Не выходя на освещенный участок, он прошел вдоль стены, прислушиваясь к смеху товарищей и подруг, и скользнул в свое парадное.

Дуклида встретила его, сидя в кухне с опущенными на колени руками.

– Где ты шлялся? – вскочила она навстречу брату.

– А что, ужин совсем остыл?

– На-ка, почитай! – Она раздраженно бросила ему свернутый вдвое лист, и Максим с трудом поймал его, ощутив пальцами скользкую, словно масляную поверхность документа – бумага была дорогой, с полупрозрачным королевским гербом посредине. – Для тебя есть очень приятное известие!

Дуклида с грохотом распахнула печь и принялась яростно ворошить кочергой угли. Сковорода на плите зашипела, источая запах ржаных лепешек, и вскоре бухнулась перед Максимом на стол, так что лепешки подпрыгнули.

Бумага была простой и ясной, прямолинейной, словно штык, и не допускающей двойного толкования. Как и все бумаги, что выходили из Метрического Приказа. “Максиму Рустикову для безусловного исполнения. Вам надлежит явиться в Муниципию к 9 часам утра, в кабинет 19. Младший благочинный Метрического Приказа Феофан Парамонов”.

Максим вздохнул и поднял голову. Сестра возвышалась над ним подобно мрачной фигуре матушки Смерти, и отблеск от пламени свечи метался на ее черном лице словно огонь по тонкому хворосту. Ее губы были поджаты, а ноздри раздувались, яростно гоняя воздух сквозь легкие.

– Ну? Как все это понимать?

– Да никак! – разозлился Максим и бросил лист на стол. – Откуда я мог знать про эдикт? Их по десять штук на дню печатают!

– Причем здесь эдикт? – испугалась Дуклида и села напротив него, будто ее придавила неведомая сила. – Ты нарушил королевский Указ? Рассказывай! Не молчи же!

Максим достал из щели за шкафом чужую метрику и сбивчиво поведал о том, как выручил порцию торфа по документу Ефрема. “Зато я топливо добыл”, – то и дело втыкал он в речь глупую фразу. Ведь обменять собственную жизнь на несколько брусков гнилого торфа – что может быть глупее? Дуклида не перебивала его, только чем дальше, тем все более безучастным становилось ее лицо, будто она теряла всякий интерес к рассказу брата. В конце концов он, скомкав финал, принялся жевать лепешку, совершенно не чувствуя вкуса.

– Чаю, что ли, возьми… – Сестра плеснула ему кипятка, терпко отдававшего какими-то травами. – Ох-ох, – проговорила она, и Максим вдруг некстати понял, что ей уже дано пора иметь своего ребенка, а не носиться со взрослым братом, словно с младенцем. – Я знала, что ты этим кончишь. Еще когда ты на рынке яблоко утащил. Только думала, что тебя раньше поймают и застрелят… Что ж, значит, так тому и быть. – Она тоже взяла плюшку и стала механически ее пережевывать.

– Я же не знал про эдикт, – вяло повторил Максим. Он полез за деньгами и одновременно с ними вытащил очередную бумагу, врученную ему Фаддеем на фабрике. Может быть, хоть это выведет Дуклиду из ступора. – Ну что ты, в самом деле… Ну, оштрафуют… Да что такое творится? Раньше месяцами чужие метрики в королевских лавках показывали, и ничего! Почему вдруг такая напасть?

Но он и не ждал ответа – знал, что военное время предполагает совсем не такие наказания, да и когда в последний раз применялся штраф? Только в учебнике истории о таком и прочитаешь. И вдруг острая и яркая, словно клинок, и такая же переворачивающая сознание мысль ворвалась ему в голову при косом взгляде на письмо из Академии. Не желая расплескать ее, будто она хранилась в блюдце подобно горячему чаю, он отвлекся на деньги и подвинул Дуклиде кучку меди, полсотни ефимков.

– Передашь завтра Ефремовым сестрам, ладно? Сегодня заработал. Наверняка им тоже принесли такую же повестку… – Она дико взглянула на него, будто он рыгнул на общественном приеме в муниципии. – Вот, смотри. – Максим дрожащими от нервного возбуждения руками развернул столичный документ и подвинул его Дуклиде. Сейчас рушилась вся его четырнадцатилетняя жизнь, а впереди неясными призраками вставали другие города и люди, пыль дорог и нависшие над головой лапы елей, роняющие на макушку сухие иглы.

– И что? – Она равнодушно прочитала его.

– Как что? – Максим порывисто вскочил, едва не загасив свечу. – Приглашение от Академии важнее, чем повестка из Метрического Приказа! Я просто уйду с ополчением в Навию, и все дела!

Дуклида отодвинула письмо академиков в сторону, нисколько не заботясь о том, что нерпичий жир со стола может оставить на нем пятна. Похоже, все ее эмоции начисто перегорели, словно забытая на ночь свеча.

– Я соберу тебе котомку, – сухо сказала она. – Иди, попрощайся с друзьями. К Дорофее я сама завтра схожу.

– Лучше не надо, зачем зря волновать… А может, остаться? – пробормотал Максим. Ему вдруг стало страшно до полного онемения – кажется, даже просто подняться сейчас не получится. – Спрячусь где-нибудь в подвале, пока не забудут, или за городом…

– Нет уж! Крыса ты, что ли, по подвалам прятаться? Скоро холода наступят, где ты за городом будешь жить? В чуме? Тебя сразу выдадут первому же благочинному, или гвардейцам. Разве ты не мужчина, отвечающий за свои поступки? – Эти же самые слова нередко говорили все старшие женщины в семье. – Не стоит, все равно из этого ничего не выйдет. У меня будет ребенок, и подвергать его риску я не собираюсь. Ты уйдешь из дому завтра же утром… И может быть, вернешься когда-нибудь, если на то будет воля матушки Смерти, не раньше.

Она была права, и Максим промолчал – глубоко внутри тугим комом застыли все ненужные теперь слова. Какой смысл сожалеть, что здесь станет обитать Дрон? Так даже лучше, он тип пронырливый, сумеет и сам выжить, и пропитание для семьи добыть. Вот только неясно, будет ли с ним Дуклиде безопаснее, особенно если припомнить загадочную смерть Трофима.

Весть о будущем ребенке показалась незначительной, будничной, хотя еще вчера Максим наверняка был бы раздираем пышным букетом самых разных чувств.

– Почему так все происходит? – сорвалось у него. – Как будто кто-то нарочно посылает на меня в один день все беды, какие только можно вообразить. – Дуклида молчала, явно не понимая. – Хорошо, пусть уйти из дома, в котором прожил четырнадцать лет – обычное дело и случается почти с каждым. Но мне-то приходится не просто уйти, а уехать в другой город. К людям, которых я и не видел-то никогда! Пусть никто меня там не выгонит и у меня есть королевская бумага… – Дуклида ничего не говорила, но Максим не мог остановиться и продолжал: – Но ведь сегодня погиб Ефрем! Я сам должен был освободить его, но не смог. Разве это правильно? Он мог выжить, а его убили гвардейцы.

– Малыш, с тобой все в порядке? – озабоченно спросила сестра и подошла к нему. Ее ладонь легла ему на макушку и двинулась вниз, приглаживая взъерошенные волосы. – Никто не вправе сомневаться в правильности того, что совершается по воле матушки Смерти.

Максиму вдруг представилось, что это не сестра стоит рядом с ним, А Мавра – такими вдруг знакомыми и родными, при этом отстраненными, будто доносились из толщи лет, показались ему простые слова Дуклиды. Первые наставления, когда Мавра вытирала ему нечаянную слезу при виде мертвого брата с забытым теперь именем… “Он теперь на Солнце, – успокаивая, доносились сквозь годы слова матери. – Дух его легок, как летний ветер, и быстр, словно песец, что нагоняет мышь. Чувствуешь, как там тепло? Если наклонишься к огню, ты почувствуешь это. Горящая земля – вот то, что остается нам от наших родителей, братьев, сестер и детей…” – “Я не понимаю!” – “И не нужно. Просто поверь. Когда-нибудь и мы, пройдя через освобождение и тлен, будем гореть в каминах и печках людей. Иначе великая тьма опустится на землю, а свет жизни погаснет”.

– Это неправильно, – сказал Максим. Рука Дуклиды окаменела и перебралась ему на плечо.

– Что именно?

– Почему во всем виновата матушка Смерть? Как она может следить за каждым и решать, кому разрешить умереть, а кто еще должен пожить? Не понимаю, почему должен был погибнуть Ефрем, а не я? Осколок снаряда мог попасть в меня!

– Какой ты еще все-таки мальчишка, – вздохнула сестра. – Что ты пытаешься объяснить? Как ты, человек, можешь понять поступки Смерти?

– И все-таки я пойму их, – отрезал Максим. – Если Она позволит мне это!

Он поднял голову к потолку, будто невидимые божества, их желания и прихоти, наполняющие мир своим присутствием, корежащие его по своему непостижимому разумению, могут иметь какое-то точное или хотя бы приближенное месторасположение.

“Мир изменчив, он никогда не походит сам на себя, если глядеть на него с высоты Солнца. А этот сын самой Тьмы видел многое, как и дочь его – Луна. Глядя на мир с разных боков, они могут сравнивать впечатления, делясь ими в редкие по людским меркам моменты слияния. Что для них человек? Они не замечают его, даже когда ночь взрывается огнями фейерверков – ведь остались еще в недрах полумертвого космического тела, давно растратившего свой жар, редкие капли огня, словно в попытке напомнить о себе рвущиеся в небо. Пройдет еще немного времени, и застынет магма, иссякнет интерес Солнца, уже сейчас равнодушного к игрушке своей дочери. Слишком коротка и недолговечна оказалась их любовь, и льды наползают на мир, словно сытые моржи на каменистый берег моря. Там, где еще на памяти наших предков снег приходил на три-четыре месяца в год, он теперь лежит по восемь-девять, а там, где от зноя плавились камни, ныне лишь размываемые дождями пески напоминают об этом”.

Максим отодвинул древний том. Он уже давно понял, что его родина в действительности – очень суровое и малопригодное для жизни место, а теперь автор трактата подвел под его мнение научную основу. Перейдя к последним страницам книги, Максим наткнулся на графики температуры, наблюдавшейся в разных местностях на протяжении последней сотни лет. “Стоило ли так витиевато рассуждать о простых и разумно толкуемых в терминах науки явлениях? – подумал он об авторе, некоем Модесте Капитонове. – Как будто не ученый труд листаешь, а поэму о природе”. Он подкрутил фитиль лампы, отодвинув границу светлого круга, в котором находился, и вновь принялся читать, открыв начало раздела “Подземная активность и светила”:

“Будучи напрямую связанной с благоволением Солнца и Луны, а также прародительницы их Тьмы, погода чувствует всякое охлаждение с их стороны, даря в неурочное время снега и метели. К примеру, многолетние измерения границы льдов выявили их неуклонное сползание к югу. Тепло недр, очевидно, также зависит от расположения Солнца, поскольку уже не так активно противостоит похолоданию, все реже одаряя жителей проливами магмы и горячими источниками…”

В кармане брякало полталера, и он зажал их в кулаке. Звезды только недавно пропали на синеющем небе, которое быстро, неотвратимо осветлялось братом Солнце.

Максим свернул с Восстания на Совиную, покосясь на свое отражение в заиндевевшей витрине обувной лавки, и едва не наткнулся на столб, чем вызвал усмешку прохожего. Хорош бы он был, добавив к вчерашней ссадине новую.

Многие уже покинули квартиры и торопились на службу, подняв воротники и глубоко засунув руки в карманы плащей. Из ртов пешеходов вырывались облачка пара. Тарахтели механические повозки, подскакивая на дорожных выбоинах. Сердце Максима на секунду сбилось с ритма, когда в просвет улицы 5-го Мая он увидел угол муниципии, где через десять минут ему была назначена встреча с Парамоновым. Солнце даст, благочинный Феофан никогда не дождется вызванного им горожанина.

Совиная плавно перешла в Проезжую, та нырнула в ложбину между невысокими холмами с редкими кубиками домов и уперлась в заставу. Тут уже кипела необычная для этого захолустного места активность. Телеги с парами и тройками оленей толклись, будто на Празднике Севера, провожающие и новобранцы обнимались, словно прощаясь навеки – скорее всего, так оно и было, – офицеры криками и выстрелами старались привести толпу хоть в какой-то порядок, но тем самым лишь раззадоривали ее и пугали ездовых животных. Вокруг окрашенной в черно-белую полоску заставы сновали деловитые торговцы с лотками, предлагаю разную необходимую в дороге утварь, но гвардейцы беспощадно гоняли их. Один из купчишек, приметив Максима, слишком резко метнулся к нему, оторвавшись от скопления людей, за что и получил пулю в спину.

– Вот урод! – в сердцах высказался лейтенант, и непонятно было, в чей адрес он выражается – то ли распластанного на камнях торгаша, то ли гвардейца, его подстрелившего. – Живо оттаскивай! – приказал он нервному солдату.

Максим успел подобрать несколько плюшек, еще теплых, остальные в момент расхватали ловкие новобранцы. Распустив веревку у котомки, Максим опустил туда приобретение, раздвинув ворох запасного белья. Искать на дне пакет с пайком было лень.

– Ты кто, парень? – резко спросил офицер. Рядом всхрапнул олень, бурно отреагировавший на выстрел, и Максим вздрогнул. – Ну? – Рука лейтенанта метнулась к боку, где у него висел в кобуре пистолет.

– Вот предписание на учебу в Академии! – Бумага вкупе с метрикой моментально легла в подставленную ладонь лейтенанта.

– Эй, не раскисать! – приказал тот подчиненным. – Следить за периметром, дорогой и купцами! Ты куда? – Он ухватил свободной рукой пробегавшего мимо мальчишку лет семи и встряхнул его за воротник.

– Папку провожаю, – пискнул тот, вывернулся и убежал за телегу.

– Безобразие, – проворчал лейтенант. Бегло взглянув на документы Максима, он порывисто сунул их владельцу и махнул в сторону заставы: – Там твой старшой, Элизбаром кличут. Весь в коже, за шлагбаумом. – И тотчас отвлекся на приближение очередного транспорта, на этот раз мобиля, водитель которого вздумал расчистить себе дорогу с помощью гудков. – Стой, паразит! А ну тормози! – И выпалил в морозное, почти посветлевшее небо, наполненное дыханием людей.

Максим поспешил удалиться, протолкался сквозь гомонящую семью, в центре которой гордо красовался новобранец в великоватом армейском полушубке, перепоясанном широким ремнем, и уперся в полосатый шлагбаум.

– Вот Смерть, – услышал он жалобный голос. Перед ним в неловкой позе стоял парень примерно одного с Максимом возраста, губы его обиженно кривились, а правая ладонь без рукавицы лежала на трубе шлагбаума. Ростом он был меньше Максима на пару вершков, весь аккуратный, словно собрался на выпускную вечеринку в школе, в светлой рубахе, воротник которой изысканно торчал из-под толстого вязаного свитера. И курточка у него была новой, почти не протертой. В ноздре широкого, непропорционально крупного носа мальчишки поблескивала прозрачная капля.

– Что-то не так? – спросил Максим. Жалкий вид парнишки позабавил его, прошло даже волнение, охватившее его при виде толпы и во время разговора с офицером.

– Примерз!… Задел эту проклятую трубу и примерз.

– Ну все, простоишь тут до полудня, пока она не отогреется, – авторитетно заметил Максим. – Небось сопли руками вытирал?

Парень шмыгнул и наклонился, истово задышав на место крепления руки и шлагбаума. Внезапно позади него возникла телега с тройкой оленей, и одно из животных зацепило его куртку, буквально сдернув с места. Примороженный взвизгнул, словно его топчут копытами, и перемахнул через ледяную трубу, будто спортсмен на состязаниях.

В то же мгновение он испарился в гомонящей толпе.

– Неловко-то как получилось, – покачал головой охотник и тронулся с места. – Не боись, Рожок… – Он похлопал по боку испуганного толпой и криками оленя. – Убег уже… – Телега с протяжным скрипом поворотилась к Проезжей.

Максим огляделся и заметил у стены заставы небольшую группу ребят, заметно отличавшихся от новобранцев своей явно гражданской, разношерстной экипировкой. Они собрались возле заиндевевшего мобиля, черного и настолько крупного, что в него мог бы поместиться целый школьный класс. Среди них выделялся довольно взрослый человек в богато отделанной кожаной куртке: ее круглые, металлические заклепки поблескивали в свете восходящего Солнца. На голове у него красовалась кожаная же кепка с меховыми наушниками, а перчатки едва не достигали локтей. Он поминутно шевелил пальцами, словно мял нечто невидимое, и равнодушно поглядывал то на окружавших его парней, то на толпу, а то и пинал колесо мобиля мощными ботами, вызывая гулкий, какой-то утробный звук, слышимый даже в таком гаме.

– Доброе утро, сударь, – сказал Максим, приблизившись к этому человеку.

Белые от влажного дыхания усы человека дернулись, скрывая мимолетную гримасу. Не ответив, он вынул из-за пазухи зеленоватый свиток и провел по тексту пальцем.

– Кто таков?

– Максим Рустиков, сударь.

– Один остался. Где, Смерть побери, этот господин Наркисс?

– Не знаю, о ком вы говорите, сударь, – вежливо проговорил Максим. Не хватало еще вызвать недовольство этого строгого типа и остаться в Ориене.

– Неудивительно, – хмыкнул человек. – Можешь звать меня Элизбаром.

Максим промолчал, отодвигаясь к группе попутчиков, и тут же увидел бывшего примороженного к шлагбауму. Он неуверенно проталкивался сквозь скопление телег, оленей, провожающих и новобранцев. Народу вокруг становилось все больше, что вынуждало Элизбара поминутно выкрикивать жуткие угрозы, а иначе его массивный мобиль уже наверняка получил бы повреждения. Приметив Максима, парень почему-то обрадовался и вскоре возник рядом.

– Ты Наркисс, что ли? – накинулся на него старший.

– Наркисс Филимонов, сударь, к вашим услугам, – пискнул тот ошарашенно.

– Где шлялся? Услугам… Из-за тебя чуть мобиль не потерял! – Несчастный парнишка в горестном недоумении закатил глаза, приваливаясь к железному боку машины. – Живо садимся! – Элизбар принялся подталкивать подопечных к дверце в боку, распахнул ее, и будущие “академики” стали втискиваться в темное, пропахшее кожей нутро повозки.

– Остановитесь, сударь! – вскричали вдруг поблизости. Элизбар со встопорщенными усами обернулся на возглас – к нему, отпихивая людей, спешил лейтенант. В руке у него имелся свиток с болтающейся на нитке печатью. – Вот, ознакомьтесь, – запыхавшись, сообщил офицер. – А вы, ребята, вылезайте-ка обратно.

Максим похолодел и отступил за спины ребят: неужели пронырливый благочинный успел пронюхать, куда подевался преступник, и направил по его следу гвардию? К счастью, кинуться прочь он не успел, – ноги у него словно примерзли к почве, – и потому услышал довольно резкий ответ владельца тарантаса.

– Это против всяких правил! – вскипел Элизбар. – Вы не можете отнять у меня мобиль!

– Могу, сударь, могу, и даже имею право. Военное время, и все гражданские мобили в случае необходимости изымаются для нужд армии. Читали эдикт Его Величества? Извольте отойти от дверцы и отозвать ваших учеников.

– Мне потребен транспорт для доставки людей в Навию, – бешено проговорил провожатый. – Я также выполняю королевский эдикт, не желаете ли ознакомиться с ним?

– Не извольте волноваться, вы поедете в нашем маркитантском обозе. Вашей команде уже выделен фургон. А вы сами, если хотите, можете проехать с офицерским составом до Лихая, чтобы последить за своим казенным мобилем. Однако уверяю вас, с ним ничего не случится, в Лихае он будет вам возвращен. Поймите же, сударь, городской голова распорядился обеспечить армию транспортом для доставки в Навию. Поскольку штабной мобиль временно вышел из строя, я вынужден воспользоваться вашим, как самым вместительным в Ориене.