Мальчик, старше его, и какой-то монах.
На груди у монаха сплетён из прутов
Плоский короб висит. В этот короб кладут,
Кто яйцо, кто калач, кто ржаной каравай.
Только вот вместо рук у монаха торчат
Два каких-то ужасных железных крюка.
Митьку страх одолел из-за этих крюков.
Так у рта и застыла рука с пирожком.
А монах-то всё ближе, да прямо на них.
Мальчик жмётся к старухе, чуть с ног не столкнул.
– Митька, что ты?.. – А Митька не слышит её,
Он прижался к подолу, со страхом глядит
На монаха безрукого. Тихо сказал:
– Баб, смотри-ка: безрукий… –
Безрукий монах
Был высок и красив; чёрный волос, как смоль
Окаймлял его голову; смугл на лицо;
И глаза тёмно-карие в душу глядят.
Митька тотчас свой взгляд, испугавшись, отвёл.
А безрукий смиренно отвесил поклон,
Поклонился и мальчик, что шёл рядом с ним.
Поклонилась и бабка Наташа в ответ:
– Дай, Степан, тебе Бог!.. – проронила она,
Положив в его короб один пирожок.
А потом, как монах мимо них уж прошёл,
Долго в спину крестила костлявой рукой.
Мальчик видел, как бабка в зелёном платке
И с корзинкой в руках ничего не дала,
Лишь обоим ответила:
– Бог вам подаст.
– Баб, а кто он? – у бабушки Митька спросил.
– То Степан Кельдибеков. Он так-то Петров,
Сын Петра-скорняка. С детства он сирота.
Но как руки свои потерял с языком,
Так его Кельдибековым стали все звать.
– С языком? Как он их потерял? Расскажи.
На войне? – всё уняться мальчишка не мог.
Внуку бабка Наташа сказала тогда:
– Вон, пойдём-ка в сторонку, да я отдохну.
Больно ноги устали ходить-то весь день.
Там тебе расскажу. – И поправив платок,
Домотканой работы, в цветках-васильках,
Повела внука в сторону, где на лугу
Отдыхали уставшие. Кто разостлал
На траве полотенце, на нём разложил
Яйца, лук, огурцы да ржаной каравай;
В крынках квас у одних, у других – молоко;
Кто так просто сидел, да на небо глядел;
Кто и вовсе лежал на траве-мураве,
Уж насытив себя в ясный майский денёк.
