Дети грядущей ночи

– Я понимаю. Нужда.

– И то, правда ваша. Так что, надеюсь, пан не обидится, что Мишка будет появляться к вам на учебу сильно пореже.

– Да что Вы, какие обиды. Ваше право, пани София. Только зря Вы род Вашкевичей называете простым. Вам ли, урожденной, Ясинской, напоминать, какая кровь течет в жилах ваших детей?

– Что было, то быльем поросло. Нет ни тех замков, ни тех угодий. В леса, что принадлежали моим прадедам, сейчас нам ходу нету. Надо было выбирать. Либо достаток, либо… Ничья вина, что и вы, и дед мой, поставили на свободу, от которой получили кукиш с маслом. Так что теперь мы никто и звать нас никак.

– Кровь – такая штука, пани, что и через поколение может дать о себе знать. Люди удивляются, откуда у пьяниц и ничтожных париев иногда нарождается дитя с разумом философа и душой принца. Потому что не все так просто было в родословной. Я в этом уверен. Так Вы говорите, пани София, что и стипендия, которую я намереваюсь положить юному дарованию, Вам не интересна?

– Стипендия? – по красивому лицу Софьи пробежала легкая тень сомнения.

– Ну да. Так сказать, денежная компенсация за отсутствие помощи по домашнему хозяйству. Какая сумма показалась бы пани справедливой?

– Неудобно. Я не могу принять никакие деньги. Мы не нищие, пан Адам, – Софья решительно встала, вскинула точеный подбородок едва ли не к расписному потолку усадьбы. Казалось, вся ее изящная фигурка выражает возмущение столь низким предложением.

– Вот и заговорила шляхетская кровь. Присядьте. А Вы говорите! Кровь! Кровь! Любой купчина и обсуждать не стал бы, принял и еще поторговался б о повышении. Вы не такая. Как и дети ваши. Давайте, это будет не стипендия, а заем? Моя инвестиция в будущее пана Михаила. Когда вырастет и получит соответствующее его разуму образование, рассчитается. Это мои корыстные планы. Считайте, что я хочу нажиться. Так пойдет? И вам полегче будет деток на ноги ставить. Решайтесь. Такие предложения бывают не часто, я их называю про себя судьбоносными.

Калека вдруг замолчал, как бы пережевывая внутри себя следующую фразу. Прищурился, затем поднял на Софью живые не по возрасту глаза. Сказал тихо, но веско:

– Прежде, чем отказаться, подумайте не о себе, а о судьбе Михаила. А она ему уготована не простая, но великая… Не спрашивайте, как, но я ясно вижу это.

– Что ж, если заем, то пусть, – неожиданно для себя подчинилась Софья. – Где-то надобно расписаться?

– Любой договор – лишь бумага по сравнению со словом Еленских и Вашкевичей.

– Спасибо вам. Вы благородный человек, пан Адам, – глаза Софьи предательски увлажнились. Она отвела взгляд в сторону, делая вид, что рассматривает камин с кариатидами, поддерживающими полку с массивными бронзовыми часами.

– Спасибо Вам, что доставили старику такую радость. В моем положении любое общение – драгоценный дар. И вот еще. Передайте Михаилу, я тут подготовил ноты, – Еленский ловко перевел щекотливую тему в безопасное русло. – Это Бах. Надобно почитать партитуру, прежде чем мы начнем работать над техникой.

– Ноты? Для Мишки? Он что?..

– Да, уже вполне сносно играет на рояле. Гораздо лучше, впрочем, чем мог когда-то я. Удивительный ребенок. Нет ничего выгодней, чем долгосрочные инвестиции в талант. Одна мысль, что моя личность, наряду с вашей, конечно же, будет маячить тенью в его судьбе, согревает меня не хуже рюмки доброго коньяка, пани София.

Тропинка к черной деревянной хате с яркой вывеской «Синяковъ и К» у перебродских была натоптана. Седобородый благообразный хозяин Николай Сергеевич Синяков относился к своему делу серьезно: лавка ломилась от городского товара. Чего тут только не было! И желтоватые сахарные головы, пирамидой вздыбившиеся до самого потолка, и кадки с сельдью, и конфеты в жестняных коробках, чай, кофий, водка в разной таре, самовары, отрезы заморских тканей, керосин и еще много-много всего.

Деревенские мужички терлись тут постоянно в надежде поживиться халявным табачком у более зажиточного соседа, а то и опрокинуть стопку-другую по случаю, или без оного.

Не пойди Сергей со Стасем за спичками, не услышать бы им у лавки знакомые завывания о нелегком цыганском счастье. По столпившимся зевакам Сергей понял, что кочевая судьба завела карточных шулеров туда, где сила была явно не на их стороне. Марута удивился поначалу, а потом ощутил нечто подобное злорадству.

– Дорога с дорогой не сходятся, а человек с человеком всяк сойдется. Слышь, Стась, гости у нас. Те самые, что деньги за картоху у меня выдурили.

– По молитвам твоим, брат. Бить будем? Или как?

– Ну…можно для начала. Потом, поговорить бы не мешало. Вон тот бугай, видишь? Старшой он у них. Который косит под дурачка. Это мой. А мелкому, что сзади вьется, ты в ухо бей.

– А что потом?

– По обстоятельствам! Лады?

– Погнали!

Наваляли гастролерам как следует, даже отбивать их пришлось. Проигравшиеся мужички, присоединившись к празднику жизни, тут же покатили шулерскую тройку ногами. Сергей был вынужден бить по ушам уже своих односельчан, чтоб угомонились и не забили бедолаг до смерти.

Чудом спасшиеся мухлевщики прикладывали лед к разбитым рожам и зло зыркали на братьев.

– Чего скалитесь, сиволапые? Сегодня – ваша сила. Завтра всяк может повернуться: и на нож налететь в темном переулке, – сплюнул кровью на снег Старшой.

– Та не пугай, дядя. Вы тут чужаки, а все переулки тут наши. Это вам урок, – Стась глянул на Старшого так, что тот поневоле опустил взгляд на сапоги, забрызганные собственной кровью.

– Не поймете, придется повторять. Нам не в лом и в Браслав на рынок подъехать, и в Двинск.

– Денег нету! – нервно заерзал цыганенок.

– Умолкни, Рома. Тут деловой разговор намечается. Закуривай, босота, – Старшой, кряхтя от боли, вытянул из-под толстого кожуха голубоватую пачку «Зефира». – Можем башлять за охрану. Парни вы крепкие, то, что надо.

Стась презрительно сплюнул.

– Обойдемся как-нибудь без ваших денег.

– Точно! – озорно сверкнул глазами Сергей. – А вот карточным фокусам не плохо бы поучиться!

Стась презрительно глянул на Сергея, хмыкнул и пожал плечами. Потом резко развернулся и молча пошел прочь, оставив брата и избитых жуликов в полном недоумении.

– Эй, Стась! Ты чего?! – окликнул Сергей брата.

– Херня все это. Без меня, – буркнул Стась и бодро зашагал дальше.

Сергей улыбнулся и как ни в чем ни бывало весело заявил картежной бригаде:

– Ничего. Прикрытие я вам и один организую. Слово. Меня в этих краях каждая собака знает. Научите ремеслу?

Старшой пустил в морозный воздух изящное кольцо густого дыма.

– Эт по способностям! Хорошего человека отчего б не поучить. А, братва?

– Покажь руки! – потребовал Мелкий, отнимая комок снега от подбитого глаза.

Сергей, не понимая в чем дело, протянул вперед ладони.

– Пальцы длинные. Что надо! – цыганенок широко улыбнулся, показав верхний ряд ровных белоснежных зубов с двумя золотыми фиксами, вставленными явно для блатного форсу.

– Добро. Мы тут до весны на гастролях. Азам научим. Дальше сам соображай. В картах главное выдумка и наглость, все остальное – фарт. Усек? Как там тебя, кличут?

– Марута. Когда учиться будем?

– Братва, наш новый кореш Марута резкий, как понос! – заржал Мелкий.

– Ладно. Рома, дай колоду. Покажу деревне для начала, как скидывать масть.

Старшой взял услужливо протянутую цыганенком колоду, и она вдруг ожила, то перелетая, то веером рассыпаясь щелкающим в воздухе мелькающим столбиком. Сергей смотрел на представление как завороженный. «Хорошее дело. В жизни не помешает».

– Э-э! Помедленней, дядя! Ты как это делаешь?

– А ты усекай. Что своими мозгами дотумкаешь, то надежней в голове приживется!

Господь создавал браславский край с любовью и тщанием. Зеркало небес сотворил, не иначе. Куда ни кинь взгляд – всюду водная гладь да леса, огромные, что не охватить взором, озера, и озерки, и речушки. Все это великолепие – между пологих холмов, превращенных трудолюбивым народом в поля и делянки. И зверья полно, и птицы. А от ягод и грибов, бывают года, проходу нету: растут везде, чуть ли не в огороде.

Благословенная земля. И чего, кажется, не жить на ней в мире и достатке? Всем всего хватает, лови, паши, собирай, да заготавливай, как говорится, от пуза.

Но нет. По виду только – рай. Выжить среди всего этого счастья ой как не просто.

Ошибок тут не прощают. При всей гостеприимности и кажущейся простоте, граничащей с наивностью, народ на Браславах сложный, если не сказать суровый. Шутка ли дело, тысячелетиями бились за эти райские кущи охочие истребить местных и поселиться тут, во все века хватало. Буйных и дерзких вырезали первыми, вот и выжили те, кто по виду невзрачен, по словам не скор, кто добро и обиду запоминает крепко и навсегда.

Народ здесь умеет ждать, чтоб помочь в трудную годину и отдать последнее выручившему. Но и зло против обидчика выращивает в себе долго и бережно. Подвернись удобная минутка, когда все сошлось для фарта, не промедлит: воткнет острый рыбацкий нож в горло на лесной тропе или искру высечет так, чтоб ветер донес огонь прямо на подворье обидчика.

Так тут сложилось испокон веков: своим не особо доверяют, а уж чужакам и подавно. Другое дело семья, нет в ней тайн друг от друга, жизнь готовы положить за родича, без сомнений и долгих раздумий. Потому и выжили, что в ней сила. В родине. РодИна, старики до сих пор так говорят, подразумевая семью. Слово это гораздо древнее, чем думается. Потому за свою родину, за семью, своей жизнью в этом Богом данном раю дорожить не принято.

… Пан Еленский сильно сдал в последние полтора года. Сам не думал, что доживет до этой зимы. Твердая и уверенная походка неожиданно для самого старика вдруг разболталась, как говорил сам, в ногах не было прежней уверенности. Когда к потерям равновесия прибавилось дрожание правой культи и легкое подергивание головы, пан Адам стал собираться в Буевщину, на погост, туда, где находился семейный склеп Еленских.

Наверное, поэтому, чувствуя приближение неминуемой развязки, двенадцатилетие Мишки решил отпраздновать небольшим банкетом, что было странно для отшельника.

Если бы не яростные и велеречивые уговоры Мишки, превратившегося из сопливого оборвыша в настоящего панича, то не бывать бы этому сборищу. Но Мишка чуть на колени не падал. И суровый Стась, который сдался последним, изрек солидно:

– Ладно, твоя взяла, не реви, именинник, зальешь свою шелковую рубаху, ценная вещь, жалко.

– И то правда! – широко улыбнулся легкий характером Сергей. – Хоть пожрем! А там, глядишь, раскинем партеечку в вист, – подмигнул шальным глазом, – от пары проигранных рублишек у пана Адама не убудет.

Софья тут же вскинулась:

– Чтоб не смел мне! А то слухи всякие ходят. Не к лицу Вашкевичам шулерами быть! Думаешь, не знаю про твои ночные посиделки в дисненском постоялом дворе? Откуда мешок сахара? И сапожки Ганне? А? Не скажешь? А люди все видят!

– Оп-па! Собаки лают, ветер носит! Донеслось уже… То не мошенничество было, а фарт! Против фарта не попрешь! А сахар, и все такое – подарки, от всего сыновьего сердца. Ма, ну прет мне в карты, что теперь делать?

– Не играть. Не будет и переть, – хмуро заметил Стась, с упоением драивший еще отцовские выходные сапоги, пришедшиеся ему так вовремя впору.

– Правильно заметил. Коли не играть, то счастье игроцкое к другому уйдет. А нам такое не по вкусу!

– Посидели бы дома, семьей. Как люди. Я пирог испекла.

– Нет! Это я испекла! Ты только подсказывала! – надула пухлые губенки Ганна.

Мишка выглянул в окно, вскинулся.

– Хватит обсуждать уже решенное! Вон сани от пана Адама приехали. Грузим пирог и – вперед! На баррикады!

– Куда? – цыкнул сквозь зубы Сергей, нащупывая в кармане привычную карточную колоду. Но тут же осекся под цепким особым взглядом Стася: есть серьезное дело, говорить о котором надо только наедине.

– Пора. Самое время, – тихо и как-то безжизненно произнес Стась, долго и пристально всматриваясь в глаза Сергея, как бы давая понять «ну, ты знаешь, о чем я».

– Понял. Ну, время, так время, – вмиг посерьезнел балагур. Решительно выдохнул, словно бросаясь в холодную прорубь, чуть ли не прохрипел, демонстрируя на этот раз показную радость, приобнял Мишку.

– Ну что, братишка. Вот ты и взрослый. Будет тебе подарочек от нас. Братский. Пора. Поехали!

Мишка, находившийся в легкой эйфории от предстоящего события, не обратил внимания на странные интонации, хлопнул старшего брата по плечу:

– А то!

Софья, молча наблюдавшая странный спектакль, сглотнула неожиданно подкативший к горлу комок: материнское сердце вмиг почуяло недоброе. Вспомнила про пирог, про томившиеся в кастрюле бульбешники с грибами, засуетилась, заворачивая горячую снедь в толстый пуховый платок. Гнала от себя плохие мысли. Подумаешь о плохом, и вот оно, на пороге. Взрослые, разберутся. Свои головы на плечах повырастали.

… Огромный дубовый стол на львиных лапах, казалось, сиял от надраенного по случаю серебра и изобилия разнообразных угощений.

Посредине на длинном кузнецовском блюде застыл фаршированный судак, обложенный дольками лимона, словно золотой чешуей. Рядом примостились блюдечки с соленой щучьей икрой, заливным из лосиной губы. И это лишь только то, что сразу бросалось в глаза.

Пирожки с зайчатиной и капустой, половинки яиц с рублеными белыми грибами с жареным луком, щедрые ломти севреного окорока, печеная курица, копченый угорь, слабосоленый снеток, истекающий мелкими капельками жира, паштет из печени дикого гуся, огурцы с листьях хрена. Все было оформлено по высшему дворянскому разряду, так, как испокон веков привыкли угощать на пирах хлебосольные литвины, к коим имел честь причислять себя пан Еленский.

Заметив оторопь заробевшего семейства, пан Адам тактично заметил:

– Прошу не смущаться, это первый мой прием за почти пятьдесят лет, захотелось вспомнить, как это бывало в прежние времена. Садитесь. Нет-нет, пан Михаил, вы во главе стола, в качестве виновника торжества.

– Назвался груздем, полезай в кузов, – Сергей решительно подвинул к себе стул и плюхнулся со всего маху на потрескавшуюся от времени кожаную с тиснением обивку.

Прислуга в лице горничной Адели и ее мужа Марьяна только носом повела: странную себе компанию выбрал благородный хозяин. Но панское дело – не мужицкая забота, хозяин всегда был с причудой, чего уж удивляться теперь?