Счастья не бывает много. Сборник

Григорий Михайлович не ответил, он чувствовал, дочери надо выговориться.

– Я всё равно немного счастлива, – прошептала дочь.

– Счастья не бывает много, – Григорий Михайлович задумчиво глядел в окно.

– Ты не оправдываешься и не спешишь доказывать обратное, – Инга положила голову отцу на руки.

– В чём оправдываться и что доказывать? – усмехнулся с горечью в голосе отец. – Идёт жизнь. Для нас всех она такая. У других – другая, – Григорий Михайлович выдержал паузу и неожиданно сказал: – Потом, это тебе надо доказывать…

– Мне? – раздражаясь, выпалила Инга и едва не наговорила в этот раз всё, что собиралась многие годы, но отец опередил:

– Да, милая! Мне не надо доказывать, что я отец. Это ты должна доказать, что ты дочь! – Григорий Михайлович тяжело вздохнул и закончил: – Достойная дочь.

Своими словами отец словно развязал узел, и весь бисер высыпался в траву. У Инги на душе неожиданно полегчало, и всё стало прозрачно. Для её понимания то, что сказал отец, было из ряда вон, но именно это расставило всё по полочкам. Определило её место, указало дорогу по жизни. Дочь уткнулась отцу в плечо и заплакала. Заплакала тихими слезами. Отец молча пил кофе и смотрел в окно, не мешая дочери разобраться в себе.

– Вчера у мамы был день рождения, – немного успокоившись, задумчиво произнесла она. – А я забыла.

– Поздравь сегодня, – равнодушно предложил отец.

– Я собиралась к нему вернуться, – дочери было тяжело, и Григорий Михайлович молчаливо участвовал в её настроении. – А ты помнишь, когда у мамы день рождения? – Инга изучающе посмотрела на отца.

– Помню, тридцать первого мая, – быстро ответил тот, и на дочь уставились лукаво искрящиеся глаза.

– Врун, – возбуждённо выпалила дочь. – Если бы я не сказала, вспомнил бы ты! А как зовут её? – неожиданно вырвалось у Инги.

– Ну, да, – с возрастающей весёлостью подтвердил отец. – Помню.

Инга видела, как отца словно подменили, перед ней сидел уже не взрослый мужчина, отец семейства, а мальчишка-озорник, нашкодивший и теперь старающийся скрыть свою проказу. Она увидела во взгляде отца неправду, и от этого защемило в носу. Инге стало обидно за маму, она мгновенно возненавидела отца: «Неужели он и правда не помнит её дня рождения? Бедная мама. Как она могла любить такого человека? – зароились мысли у девушки в голове. – Он даже не помнит её имени!»

– Ладно, – дружелюбно заговорил отец. – Сдаюсь, не помню.

– Виктория Викторовна, – одними губами проговорила Инга и задумчиво добавила: – Ты называл её «Моя любимая Победка».

– Почему? – Григорий Михайлович не смог скрыть удивления, но тут же закивал головой. – Ах, да-да, Виктория, это же победа. Да, мог называть Победка. Да, Победку помню!

– Победку помню, – передразнила дочь отца. – Мне иногда кажется, она тебя до сих пор любит. – Инга укоризненно покачала головой.

От подступившей горечи и обиды за маму эмоции бурлили и перехлёстывали, но неожиданно, откуда-то из неизвестного, потайного уголка сознания выскочило: «И это мой папка?» Слово «папка» прозвучало как-то странно. Его наполнение взбудоражило девушку. Она ощутила его вкус и с интересом уставилась на отца, рассматривая каждую морщинку на лице, каждую черточку. Это простое слово «папка», смело все эмоции и запульсировало в висках: «папка», «мой папка», «папка», «мой папка». И на душе стало покойно и даже светло, и на окружающий мир она посмотрела смелее.

– А когда день рождения у Елены Николаевны, тоже не помнишь?

– Помню, – голос отца прозвучал уверенно. – Двадцать пятого сентября.

– А год? – Инга изучающе смотрела на его лицо.

– Пятьдесят девятый, – не моргнув, отчеканил он.

– Идём домой, – дочь заторопилась.

С прогулки возвращались быстро. Инга словно подгоняла, но и отец шёл широким шагом. Всю дорогу он смотрел на красивый затылок дочери и любовался. Несмотря ни на что он был счастлив. Все эти годы он ждал дочь, он знал – она приедет. Он так и говорил себе: «Если это моя дочь, она приедет, а нет, так на нет и суда нет».

– Елена Николаевна! – позвала Инга с порога.

– Вернулись? – хозяйка вышла им навстречу. – Ужин готовлю. Через полчаса будем кушать.

– Когда у вас день рождения?

– Четырнадцатого апреля сорок восьмого года, – мать догадалась, в чём смысл такого вопроса, и махнула рукой в сторону супруга. – Григорий Михайлович никогда не помнил, когда у меня день рождения.

– Перепутал, – отец смешно развёл руками. – Зато с годом почти угадал.

– Почти угадал, – дочь укоризненно покачала головой.

– С этими годами рождения он нас впутал в такие неприятности на французской границе, – стала рассказывать уже из кухни Елена Николаевна и, когда Инга вошла, продолжила: – Всей семьёй поехали на машине в Германию, а там решили день провести в Страсбурге.

– Мама, а когда это было? – услышав шум, прибежала Люся.

– Ты ещё не родилась.

– А Танька? – не унималась дочь.

– Тане было два года.

– Ух-ты! – воскликнула девочка и устроилась у папы на руках, который, улыбаясь, слушал супругу, готовый в любой момент дополнить.

– Таможенный контроль в Страсбурге прямо в черте города, – шинкуя капусту, Елена Николаевна поглядывала в сторону мужа. – Таможенник посмотрел паспорта и указал, надо, мол, подойти в офис зарегистрироваться. Григорий Михайлович наши документы оставил, а взял только свои.

– Я думал, – поддержал рассказ Григорий Михайлович, – если он посмотрел, этого и хватит. Заходим. Он записал мои данные и просит документы других. Я говорю, лень в машину возвращаться, а что надо, я продиктую. Он спрашивает – имя жены и дата рождения. Я называю. Записал, вернул паспорт, и я собирался уйти, но тут заходит его коллега, женщина таможенница, и говорит, нет, надо документы. Пришлось идти за паспортом Елена Николаевны.

– Григорий Михайлович прибежал, – продолжила супруга. – Говорит, всё, только тебя запишут и едем. Ждём его, ждём, а он всё не выходит и не выходит. Уже тридцать минут прошло, час. Таня маленькая, капризничает. Уже я выхожу из машины и иду его искать, а мне таможенница так мило улыбается и показывает на машину, мол, сидите в машине. Опять ждём. Волнуюсь, что там произошло? Где наш папка? Тут приезжает какая-то машина, из неё выходят несколько человек в форме и к нам. Всё и завертелось. Детей отобрали. Что говорят, я не понимаю. У меня началась истерика. Меня просят пройти в отдельную комнату, а там уже переводчик и давай допрашивать. Понять ничего не могу, но отвечаю. Каким одеколоном пользуется муж, какой зубной пастой, каким бритвенным прибором, и пошло-поехало.

– А меня в другой комнате больше часа, точно так же допрашивают: какие духи у жены, какая помада, в каком магазине она покупает вещи? – весело заговорил Григорий Михайлович. – Откуда я знаю в каком? Говорю я и не знаю, а зачем ей ходить по магазинам? Я всё сам покупаю. Женщина таможенница, как это услышала, широко раскрыла глаза: «Этого не может быть!» говорит. Для их женщин – это нонсенс. И снова меня допрашивать.

– Ага, я помню, – входя на кухню, присоединился к беседе Матвей. – Нас с Таней завели в комнату. Я держу её на руках, а она смеётся. Две женщины наблюдали за каждым нашим движением. Иногда одна из них спрашивала: «Эта девочка кто тебе?» Сестра, отвечаю. «А как её имя?» Таня, отвечаю. Таню спрашивают: «Кто этот мальчик?» А она говорит: «Мотя». Женщины переглядываются и снова спрашивают: «Как его имя?» Она снова отвечает: «Мотя». Тогда меня спрашивают: «Мальчик, как твоё имя?» Называю – Матвей.

– В общем, пять часов нас допрашивали перекрёстно, – вздохнула Елена Николаевна.

– Как всё обошлось? – Инга слушала с интересом.

– Обошлось, – Елена Николаевна горящими глазами посмотрела на мужа. – Если бы наш папа не перепутал мою дату рождения, то и не начиналось бы.

– Зато в каком прекрасном приключении поучаствовали! – весело продекламировал Григорий Михайлович. – Да, доча?

– Да, папа, – отозвалась Люся.

– Как всё-таки выкрутились? – не понимала Инга.

– Как всегда, на моих уникальных способностях, – воскликнул весело отец.

– Григорий Михайлович сразил их своей наблюдательностью и глазомером, – заулыбалась Елена Николаевна. – Он назвал все наши размеры, а потом стал называть размеры одежды таможенников. Называет размеры талий таможенниц. Те обижаются, а их мужики смеются. В общем, превратил всё в балаган, – Елена Николаевна махнула рукой. – В итоге отпустили нас. Только Страсбурга мы не увидели, поздно было уже.

– Это как ты сделал? – не поверила Инга.

– Просто, – отец оценивающе окинул взглядом дочь. – Я могу с точностью назвать все твои размеры. Хочешь, поспорим?

– Инга, не спорь, – вмешалась Люся. – Проиграешь.

– Как это? – Ингу заинтриговало заявление отца, и она в уме прикидывала – шутит или правду говорит. – Давай.

– Не спорь, не спорь, – призвала прибежавшая на кухню Таня. – Проиграешь.

– Спорим. Вдруг выиграешь, – подначивал отец. – Давай на пять размеров поспорим.

– Спорим, – с вызовом согласилась Инга, ища поддержки у Елена Николаевны, но та никак не участвовала в назревающем споре, только улыбалась, продолжая заниматься приготовлением ужина.

– Начнём! – скомандовал отец, обведя всех детей серьёзным взглядом, чем вызвал общее веселье, а Люсенька захлопала от восторга в ладоши.

– Папа, можно я что-то тебе скажу на ухо, – вызвалась она.

– Давай, только быстро, – разрешил отец.

– Поддайся, – Люся прошептала так, что услышали все.

– Никаких поддавков, – отрезал отец. – Приступим. Рост – метр шестьдесят девять.

– Это не сложно догадаться, – отмахнулась Инга.

– Правильно, правильно, – захлопала в ладоши Люся.

– Объём головы! – снова торжественно объявил отец: – Пятьдесят четыре сантиметра.

– Не знаю, – пожала плечами Инга, она не ожидала услышать размер головы.

– Танюша! – скомандовал отец. – Неси сантиметр.

Измерение объёма головы превратили в кутерьму. Все из детей брали сантиметр и измеряли голову старшей сестры, и у каждого получалась другая цифра. Наконец и Елена Николаевна взялась за сантиметр.

– Пятьдесят четыре, – сообщила она и передала сантиметр Инге.

Дети ждали окончательного вердикта, пока Инга сама обхватывала сантиметром свою голову. Девушка взглянула на цифру. Ей оставалось только покачать головой.

– Ура! – закричала Люся.

– Дальше, – сообщил отец. – Длина локтевой кости – двадцать семь сантиметров, а объём талии – пятьдесят восемь, нет, пятьдесят семь сантиметров, а объём груди восемьдесят девять. Об объёме бёдер говорим?

– Ошибся с объёмом груди, – ликовала Инга. – Всегда был – восемьдесят восемь.

– Измеряй! – улыбаясь, отец протянул сантиметр. – Заодно измерьте объём бёдер. Я утверждаю – это сорок шестой размер, значит – это будет девяносто два, – я оставлю вас на короткое время, уже в дверях добавил: – Длина указательного пальца и среднего – первый без трех миллиметров десять сантиметров, а другой десять сантиметров и пять миллиметров.

Дети ждали, когда сестра начнёт измерения, но Инга медлила.

– Помочь? – предложила Елена Николаевна. – А то наши не отпустят, пока не удостоверятся.

– Всё правильно, – сдалась Инга. – Но как?

– Папа же классный архитектор! – с гордостью сообщил Матвей.

– С объёмом груди всё-таки ошибся, – посетовала Таня.

– Танька, молчи, – осадила сестру Люся. – Подумаешь, на сантиметр, правда, мама?

– Не ошибся, – Инга таинственно взглянула на Елену Николаевну. – Иногда становится на сантиметр больше.

– Это когда? – удивилась Таня.

– Вырастишь, узнаешь. Идите, укладывайте учебники в портфели, – выпроводила мать дочерей. – Сейчас будем ужинать.

* * *

В кухне собрались быстро. Все одновременно вышли из своих комнат и уселись по местам. Пока ждали отца, возбуждённо обсуждали спор. Отец пришёл последним, и ужин начался. Инге не хотелось есть, и она ковыряла вилкой в тарелке. Семья не обращала внимания на настроение старшей сестры.

– У тебя всё в порядке? – спросил отец.

Инге не хотелось отвечать на безадресный вопрос, но никто из членов семьи не отозвался. Не выдержала только Люся. Она потихоньку тронула старшую сестру за локоть и, состроив серьёзную мину, ладошкой показала – мол, тебя спрашивают – отвечай. Физиономия сестры рассмешила Ингу.

– Всё в порядке. Есть не хочется, – тихо ответила она, едва сдерживая улыбку.

– Может же человек погрустить? – тут же поддержала Люся и, глядя на сестру, добавила: – Правда? Папа всегда говорит: постоянно улыбаться, – не хорошо.

Инга покачала головой. На этом внимание на её персоне закончилось.

– Люся, ты получила сегодня оценку? Тебя спрашивали? – отец смотрел на дочь и улыбался одними глазами. Инга опять увидела стрелки у глаз. Мама была права, они очень красивые и, когда отец улыбался, украшали его, подчёркивая тонкие черты на мужественном лице.

– Да, – отмахнулась рукой Люся, состроив серьёзную физиономию. – Две – по математике и русскому, и одну четвёрку – по рисованию.

Отец поймал взгляд супруги.

– Всё? – спросил он как бы между прочим, цепляя картошку вилкой.

Люся не спешила отвечать, ища поддержки у матери, но Елена Николаевна встала из-за стола и засуетилась у плиты. Девочка медлила, не зная, что ответить.

– Папа, – выпалила Таня. – Люська ещё тройку получила за контрольную.

– Молчи, Танька! Я сама, – обиделась Люся.

Отец смотрел на дочь, и опять его глаза улыбались. Инга ждала, что же он скажет? Но Григорий Михайлович дождался, когда вернётся к столу супруга, и ей адресовал:

– Учительница ходит на работу?

– Ходит, – вздохнула Елена Николаевна.

– Чем они там занимаются на уроках, если ребёнок тройки приносит? – вспыхнул раздражением Григорий Михайлович.

– А по рисованию почему четвёрка? – прожевав, он снова заговорил с женой.

– Не знаю, – Елена Николаевна покачала головой. – Рисунок хороший. За что снижать оценку, ума не приложу? Первый класс! Ты бы видел эту учительницу по рисованию. Ей бы самой ещё оценки ставить.

– Доча, принеси. Посмотрим, что ты там нарисовала, – отец излучал саму любовь к дочери, и, довольная, Люся побежала за альбомом.

Рассматривая рисунки, отец как-то зло искрнул взглядом и отложил альбом в сторону:

– Молодец. Очень хороший рисунок.

Люсино лицо озарилось счастливой улыбкой – оценка папы куда выше учительской, но отец уже переключил внимание к другой дочери.

– А что у тебя, Танюша?

– Одна пятёрка за стихотворение и пятёрка за контрольную.

– Папа гордится тобой.

Слова отца никто из детей не воспринял враждебно или ревностно. Инга с любопытством наблюдала за всеми семейными сценами и никак не могла понять, почему в детях не проявляется ревность, которая была нормой в её прежней жизни среди детей маминых знакомых.

– Мотя, а ты чего молчишь?

– У меня всё нормально, пап, – восторженно объявил Матвей, но никто не поддержал весёлости брата. Промолчал и Григорий Михайлович.

– Ну и ладно, – неожиданно подвёл итог отец, а мать потрепала сына по волосам. – Потом разберёмся, – тихо закончил глава семейства, и тут уже мать с сыном переглянулись.

– Классная звонила, – после некоторой паузы добавил Григорий Михайлович.

Сообщённое главой семейством расстроило Елену Николаевну, и, чтобы скрыть своё настроение, она стала собирать использованную посуду. Наступила тишина, даже Люся прекратила болтать ногой.

– Была я у неё, – складывая тарелки в мойку, сообщила мать.

– Да ладно, па! – вспылил Матвей. – Сам разберусь! – он хотел выйти из-за стола, но отец не позволил:

– Я не закончил.

– А что она пристала ко мне?! – нервно выкрикивал Матвей. – Родной отец! Биологический отец! Этот воспитывал, значит, он родной, а тот не воспитывал, значит, он никто. Я сам решу! И вообще, – Матвей снова подскочил и в этот раз зло уставился на Ингу, – чего она к нам приехала! Езжай к своему настоящему отцу! А мы тут и с нашим биологическим отцом живём хорошо! Оставьте все меня в покое, – Матвей откинул ногами стул и убежал к себе в комнату.

На кухне воцарилось зловещее молчание. Григорий Михайлович и Елена Николаевна отчуждённо смотрели в окно, а Инга с Таней сидели, понурив головы. Только Люся, ничего не понимая, вертела головой с полными слёз глазами, и не находила к кому прильнуть. Наконец она тоже спрыгнула со стула и, громко рыдая, убежала в свою комнату.

– Что там произошло? – тихо заговорил отец. – Хотя и так ясно… – и он тяжело вздохнул.

– Матвей похвалился учительнице, что приехала в гости их старшая сестра, – начала Елена Николаевна. – Учительница возьми и скажи: какая она вам сестра, она чужой для вас человек. Матвей вспылил и говорит ей, мол, мой папа это и её папа, а та в ответ – какой он ей папа, у неё есть настоящий папа, тот, кто её воспитывал, а твой так – всего лишь биологический, – Елена Николаевна тяжело, на одном дыхании проговорила и, когда замолчала, тяжело задышала.

– А что Матвей? – Григорий Михайлович нервным движением обтёр лицо рукой.

– Он ей говорит: а ваш где настоящий муж или вы всё биологическими промышляете? Та его и выставила из класса, а потом побежала мне звонить.

– Это что за ерунда? – глава семьи едва удержался, чтобы не рассмеяться.

– Вот такая и ерунда, – с иронией в голосе заговорила Елена Николаевна. – Никак не может устроить личную жизнь. Дети же всё видят, подмечают. То один повстречает-повстречает с работы и пропадает, затем другой появится и тоже ненадолго. Матвей и нажал…

Больше Григорий Михайлович не сдерживал себя, а смачно рассмеялся, чем вызвал смех у Инги и Елены Николаевны, даже Таня, глядя на изменившееся настроение папы, развеселилась.

– Матвей! Сынок! – сквозь смех позвал отец. – Иди, Танюша, позови брата. Люся! Иди к нам, доча!

Семья снова собралась за столом. Отец выдержал паузу и заговорил ровным голосом, словно ничего не произошло.

– Матвей, сынок, ты мужчина и должен уметь сдерживаться, а главное, не позволять себе обижать женщину, даже если по жизни ей суждено идти дурой. Мы договорились с тобой?

– Договорились, – пробурчал Матвей.

– Это, во-первых, – весело сказал отец. – Теперь о главном. Некоторые безответственные люди, назову их так, а таковых становится всё больше и больше, пытаются свою собачью жизнь оправдать такими понятиями, как биологический отец или мать, настоящий отец или мать. Это очень удобная позиция – нагулял дитя, подкинул на воспитание чужим людям и умыл руки – мол, я биологический родитель, а всю ответственность пусть несёт тот, кто воспитывал, мол, он и есть настоящий. Гнусность их философии состоит в том, что они пытаются всему обществу насадить эту мерзость как норму, объясняя тем, что жизнь изменилась и тому подобное; – Григорий Михайлович сделал паузу и твёрдым голосом продолжил: – Дети! Ничего в жизни не изменилось. Отец и мать у человека одни на всю жизнь – это те люди, можно тут согласиться с этими прохиндеями, биологические родители, которые произвели дитя на свет и дали ему жизнь. Нет и не может быть у человека других родителей, кроме биологических.

– Значит, – неуверенно заговорил Матвей, – тот, кто воспитывает человека всю жизнь, тоже может претендовать на отцовство?

– Тот, кто воспитывает, так и останется воспитателем, – устало парировал отец. – Тебя в школе воспитывает классная. Ты же не называешь её мамой?

– Вот ещё! – зло буркнул сын.

– Родственную связь, какие бы жизненные обстоятельства ни растягивали временем, расстоянием, – продолжил говорить отец, – пытаясь отдалить людей друг от друга, превращая эту связь в едва видимую нить, а то и вообще невидимую – разорвать невозможно – это вечная связь. В то же время связь между воспитателем и воспитуемым, какой бы она ни была толстой, пусть даже километр в диаметре, а рвётся, едва стукни по ней.

– Правильно, папа, – неожиданно выпалила сидевшая смирно Люся, и от её звонкого голоса все рассмеялись. – Ничего смешного не вижу, – обиделась девочка.

– Конечно, ничего смешного, – поддержал дочь отец.

– Вон, тётя Вера, – вооружившись отцовской поддержкой, подхватила Таня. – Вышла замуж за своего отчима…

– Так, – одним махом решила прекратить разговор Елена Николаевна. – Всем заниматься уроками. А то мы сейчас договоримся.

– Папа, ну это же правда? – заупрямилась та. – Мама её умерла, и тётя Вера стала женой отчима. Разве родной папа может жениться на дочке?

– Ходил по двору, рассказывал: я её люблю как родную, я её воспитывал с рождения, – поддержал сестру Матвей. – А тётя Люда умерла, он и женился…

– Тётя Вера женилась на своём папе? – от изумления у Люси расширись глаза.

– Он её отчим, – упрямо произнёс Матвей. – Значит, чужой дядя. И не женилась, а вышла замуж.

– Кому сказала, хватит! Быстро по комнатам и делать уроки, – прикрикнула мать, укоризненно покачивая головой и с улыбкой взглянув на мужа.

– Это же уже другой человек, – не мог успокоиться Матвей. – Его воспитывали чужие люди…

– При рождении, – отец поднял на сына сияющие глаза, – дитя наследует от родителей веру предков. От матери – с молоком; от отца – с генами. Изменив кровным родителям, человек продаёт веру предков. Помнишь, сына, как говорила наша бабушка? Что бы ни случилось – главное, веру свою не продайте, – Григорий Михайлович изучающе посмотрел на сына и с расстановкой вывел: – В том и загадка родственной природы, сынок. – Воспитатель может всю жизнь воспитывать, но не даст того, что родной отец даст за неделю, а может, и за пару дней. Да дня хватит! – И с этими словами отец подмигнул Инге.

– Бр-р-р, – маленькую Люсю потрясли слова отца. Она смотрела на папу широко раскрытыми глазами и затряслась от обуревающего восторга. – Какая сила! Мама! – Люся побежала в комнату. – Ты слышала, какая сила?

– Пра-авда?! – воскликнул Матвей и устремил изучающий взгляд на старшую сестру.

От слов отца Инга вздрогнула. Она чувствовала, как покраснела от пяток до макушки, как будто только что заглянули ей внутрь и изобличили в чём-то очень личном. Лицо её вспыхнуло и горело. Для неё и самой простота, с которой отец объяснил всё происходящее с нею за последние дни, стало откровением. Слова отца попали в самую точку. Ведь он прав. Прошло-то несколько дней, а она уже не та Инга, которая сошла с поезда в этом городе. Как же ей теперь возвращаться? Как она теперь будет жить с мамой? Ведь мама заметит произошедшие с дочерью перемены. Это станет для неё ударом, тяжелее предательства. Девушка не находила места глазам, бегая по утвари.

– Это правда! – повторил брат, переходя на ор.

Не зная почему, но, испытывая какую-то незнакомую для неё вину, Инга подняла на брата глаза. Она увидела во взгляде мальчишки, – он разгадал, что с нею сейчас происходит. Инга ничего не смогла ответить пересохшими губами, язык словно прилип к нёбу, и только растерянно кивнула, втягивая голову в плечи. Матвей и без того верил отцу, но то, что сказал тот о неделе и даже о двух днях, выглядело фантастическим. Брат ожидал увидеть, как сестра с лёгкостью соврёт, из чувства солидарности между взрослыми, и поддержит отца, но то, что он увидел, что с нею произошло, поразило его. Матвей растерялся, ему стало невыносимо жалко сестру.

– Ух ты! – воскликнула Люся, не найдя детских слов.

– Всё! – прикрикнула из гостиной мать. – Матвей! Оставь папу в покое. По комнатам.

– Матвей, – позвал отец сына, собирающегося выйти, и долгим взглядом посмотрел на того.

– Хорошо, пап, – подросток, переминаясь с ноги на ногу, подошёл к Инге и протянул руку: – Извини.

Инга обеими руками приняла руку брата и готова была расцеловать её от переполнявших её эмоций. Ей хотелось крикнуть: «Ну какое может быть извини? Мы же родные!» Но Матвей отстранился. Его что-то ещё волновало, он всё– таки решил не откладывать:

– А из чувства благодарности?

– У благодарности, – принял вызов отец, но взгляд его стал жёстким и губы вытянулись в одну линию, – есть прекрасная золотая монета для оплаты – эта монета называется – спасибо. Ступай, – выпроводил сына отец.

В кухне остались Инга с отцом. Они молчали, погружённые каждый в свои думы. Неожиданно Григорий Михайлович засобирался.

– Я должна с тобой поговорить, – спохватилась Инга.

– Только не сейчас, – опуская руку на голову дочери, Григорий Михайлович осторожно погладил. – Успеется.

После такого бурного ужина вечер заканчивался молчаливо. Лёжа в постели, Инга долго ещё слышала, как родители переговаривались.

* * *

Утром Елена Николаевна ушла на работу. У неё был приём в поликлинике, а потом заступала на сутки в стационар. По дороге она должна была завести Люсю в школу. Таня делала уроки. Мотя с отцом ещё засветло уехали по какому-то важному делу. Инга смотрела в экран телевизора, а мыслями была далеко дома. Что там делает сейчас мама? Сколько горьких минут она ей доставила своей поездкой и ещё продолжала добавлять каждый день, откладывая отъезд. Ещё больше девушку заботило то, как они будут жить после её возвращения.