Святитель Игнатий – Богоносец Российский

Пролог

Образ святителя Игнатия Брянчанинова привлекает к себе многих исследователей его жизни и творений. Уже в ближайшие годы после блаженной кончины Святителя появляется жизнеописание, в котором его ученики и последователи дают отчетливую характеристику отдельных этапов его жизни и творчества. Жизнеописание это включено в первый том трудов Святителя, изданных в 1905 году[1].

«В поисках Живаго Бога» – так назван труд иеромонаха Игнатия о жизни преосвященного епископа-подвижника, опубликованный в 1913 году[2]. Еще раньше, в 1905 году, иеромонах Илиодор (Труфанов) посвящает свое кандидатское сочинение религиозно-нравственным воззрениям святителя Игнатия[3], а в 1915 году Леонид Соколов издает большой двухтомный труд, который он именует «Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения»[4].

Образ святителя Игнатия, его особая, отличная от пути многих подвижников жизнь, привлекают к себе и русских писателей, и в своем произведении «Инженеры-бессребреники» Н. С. Лесков дает трактовку этой особой судьбы русского епископа-аскета[5]. Кроме того, русские журналы и газеты, начиная с 1867 года (год кончины преосвященного Игнатия) изобилуют статьями и очерками, посвященными личности и трудам Святителя.

Наконец, в 1968 году появляется большое магистерское исследование доцента МДА игумена Марка (Лозинского), охватывающее два тома с приложениями в 6 томах, в котором дается анализ творчества епископа Игнатия под углом трактовки Преосвященным духовной жизни мирянина и монаха[6].

Знаменательно, что в кратко поименованных трудах, посвященных личности епископа Игнатия, удается отметить самые различные направления в оценке жизни и трудов Святителя. Но в них преобладают не просто житийные характеристики: все бытие Святителя вместе с его творчеством, которое было его жизнью, дается главным образом под углом изложения духовного подвига.

Так, у Лескова епископ Игнатий – инженер, но инженер-бессребреник, праведник. У Леонида Соколова основное – морально-аскетические воззрения Святителя, а у иеромонаха Игнатия весь путь жизни преосвященного Игнатия Брянчанинова обозначен крылатым выражением в поисках Живаго Бога. Наконец, и в большом труде игумена Марка существенным является исследование творчества святителя Игнатия, дающего основное для понимания законов духовной жизни мирянина и монаха.

Все изложенное указывает на то, что жив образ Святителя для современных нам христиан, ищущих свое спасение в Православной Церкви, и что строки произведений незабвенного подвижника – святителя Игнатия Брянчанинова – немеркнущий, живой источник внутренней жизни этих христиан.

В настоящее время, когда приблизились и исполнились дни прославления Святителя, нам представляется существенным вглядеться в отдельные сроки жизни епископа-подвижника, так же как и в отдельные строки его писаний, с тем, чтобы найти в них свидетельство о том, как святость, осияние Святаго Духа Божия печатлелись в этих сроках и строках.

Вся жизнь Святителя была подвигом. Но это было страдание любви. Любви к Богу. Было это страдание огнем любви к Богу. Сам он сказал об этом в одном из своих писем: «Блаженно сердце, сладостно и нестерпимо страждущее любовью к Богу». Страдание этого блаженного сердца – страдание самого святителя Игнатия. Оно же – и огонь любви, огонь святости, возжженный в его душе с первых лет жизни. Сердце это – сердце нового Богоносца, воссиявшего в земле Русской.

Детство, юность и первые годы монашеского искуса

В исследовании жизни каждого человека помимо изучения внешних факторов имеет значение и выявление внутренних причин формирования личности. В жизни подвижника, идущего путем Христовых заповедей, преимущественную цену имеет поиск внутренних периодов, возникающих и соделывающих его сосудом Живаго Бога. В писаниях самого святителя Игнатия можно найти много указаний на то, как сам он рассматривал свое бытие. В своем «Плаче» он дает трактовку отдельных периодов своей жизни, весьма отличную от оценки ее его многочисленными биографами.

Будущей Святитель происходил из старинного рода российских дворян Бренко. Его рождение и детство, излагаемое жизнеописателями как исключительно славное, самому епископу-подвижнику представляется печальным и достойным плача. «Детство мое было преисполнено скорбей», – пишет Святитель в строках своего «Плача»[7]. И дополняет: «Здесь вижу руку Твою, Боже мой!»[8]. Именно эту мысль взял игумен Марк (Лозинский) как эпиграф для первой главы своего исчерпывающего обширного произведения, посвященного жизни и творениям Святителя[9].

Епископ Игнатий родился 5 февраля 1807 года в имении родителей – селе Покровском Вологодской губернии и был наречен в святом крещении Димитрием в честь местночтимого угодника Божия преподобного Димитрия Прилуцкого, память которого празднуется Русской Православной Церковью 11 февраля. В семье родителей, светски образованных и достойных людей, Димитрий был старшим из детей и с детства отличался благородством характера, внимательностью и любовью к младшим братьям и сестрам и одновременно сосредоточенностью. Его не увлекали детские игры и шалости, дух его влекся скорее к уединению. Он любил тишину аллей своего парка и особенно лесов, окружавших родной дом. Привлекало его и богослужение, совершаемое в храме их имения.

Воспитание детей было суровым. Отец ставил своей целью дать детям полноценное по тому времени образование с тем, чтобы его сыновья, и особенно его первенец, имели широкие возможности сделать карьеру при дворе императора. Мать во всем подчинялась отцу, поэтому не она становится пристанищем для сына. Выходом для переживаний детской, а потом и отроческой души Димитрия становится молитва, и сам он, созерцая свою жизнь, видит в этом непостижимое действие Промысла Божия. «Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, – пишет Преосвященный, вспоминая детство, – начал читать Евангелие и жития святых Твоих. <…> Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою»[10].

Так строгость воспитания и суровость семьи становятся волею Божиею, святым Его Промыслом поводом для призвания отрока Димитрия к незримой духовной жизни и молитве, становятся условием его избранничества. Молитве и уединению отрока много способствовала тишина окружающей его природы, сени лесов, где находила, осязала себя его юная душа. Димитрий на всю жизнь полюбил природу Божию, лоно любви Божией, и именно здесь, среди молчания леса, формировалось его поэтическое дарование, которое позднее с таким изобилием излилось в строках его произведений.

Рука Божия была на отроке, как сам он пишет об этом, вспоминая свои юные годы, и в результате, по его собственному свидетельству, тишина пришла в его душу. «Когда я был пятнадцатилетним юношею, – продолжает преосвященный Игнатий, – несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это – обыкновенное состояние всех человеков»[11]. Веяние же этой тишины, смеем сказать, было веянием в душе юноши Святаго Духа Божия, действие Которого не смел он себе присвоить.

Чтение Евангелия и житий святых, которые производили на юношу «чудное впечатление»[12], взращивали и укрепляли его дух, почему в душе Димитрия к этому времени складывается твердое убеждение – оставить мир и уйти в монастырь. Впервые об этом он решается откровенно сказать отцу, когда тот везет его в столицу для поступления в Инженерное училище. Однако отец не придает никакого значения словам сына и юный Брянчанинов блистательно сдает вступительные экзамены и первым из 130 человек поступает сразу во второй кондукторский класс Инженерного училища (впоследствии – Николаевской Инженерной академии).

«Таким [с “возвеянием тишины в уме и сердце”.– М.И.] вступил я в военную и вместе ученую службу, – говорит о себе далее святитель Игнатий, – не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего: потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно…»[13]. Тогда, среди усердных в течение двух лет занятий науками, в сердце его возрастает «какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая – по Боге»[14],– пишет он. В своей духовно-поэтической автобиографии, в строках «Плача» так вспоминает Святитель эти годы своего учения в столице: «Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!..»[15]. Тогда-то молитва просится в душу юноши, и он проводит в молитве частые ночи, как о том свидетельствуют его биографы. Молитва творится у него в душе самодейственно. С вечера, легши в постель, юноша, приподняв от подушки голову, начинал читать молитву и так, не меняя положения, не прекращая молитвы, вставал утром «идти на службу, в классы»[16].

Все эти проявления пробуждающейся духовной жизни, которая началась и оформилась уже в отрочестве Святителя, как думают о том некоторые его биографы, есть признак подлинной жажды Живаго Бога[17]. В этих же слезах и в этой целонощной молитве юного подвижника есть и знак избранничества Божия, есть проявление воли Божией, идущей навстречу ищущей юной душе, есть ее избрание, есть печать святости.

Юный Брянчанинов обращается к различным отраслям наук, которые изучает, но они не дают ему должного ответа. Он отвращается от религиозных течений, которые развиты в это время в столице, но не имеют своего основания в учении Церкви, – и продолжает опять усердно молиться. В своей слезной постоянной молитве юноша обретает мысль: «изучить веру в источниках – в писаниях святых Отцов»[18]. И когда находится эта возможность, душа юного подвижника узнает покой. Эту мысль – искать спасения в писаниях святых угодников Божиих – святитель Игнатий уже позднее, в зрелые годы своей жизни называет «звездою путеводительницею»[19]. Последовательно он излагает здесь свои вдохновенные мысли о писаниях святых Отцов Православной Церкви. Среди высоких, часто возвышенных строк Святителя, кажется, нигде не удается найти более проникновенных, духовных и одновременно торжественно-радостных выражений, как в словах его о святоотеческих писаниях. И прежде всего душу его пленяет согласие их учения – «согласие чудное, величественное»[20].

«Когда в осеннюю, ясную ночь, – восклицает святитель Игнатий в духовной автобиографии, – гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленными звездами, столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крылам, судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь Божественную, тогда говорю себе: таковы писания Отцов»[21].

В те же дни юный офицер Брянчанинов находит себе друга – соученика Михаила Чихачева, вместе с которым начинают они воплощать в жизнь свои юные поиски духовного пути, вместе усердно ходят в храм, исповедуются и причащаются. Здесь их подстерегает скорбь, так как духовник не понимает стремлений юношей в их борьбе с грешными помыслами. В результате пережитого молодой Брянчанинов серьезно заболевает, после чего, по свидетельству своего друга Чихачева, уже никогда не бывает вполне здоров.

Хождение к инокам Валаамского подворья и Александро-Невской Лавры дается духовным друзьям также с большим трудом и скорбями, почему в 1826 году Димитрий Александрович тяжело заболевает чахоткой и приговаривается к смерти лечащими его знаменитыми врачами. Но Господь хранит Своего избранника: юноша поправляется; позднее у него обнаруживается туберкулез лимфатических узлов, который остается на всю жизнь.

Оканчивая училище, молодой инженер Брянчанинов стремится только к тому, что ему представляется единственно желанным – уйти в монастырь, но принужден еще некоторое время работать в Динабургской крепости по возведению укреплений. Часто болеющий здесь, он, наконец, получает отставку, – и сразу же, без достаточных средств, будучи все время нездоровым, едет к старцу Леониду[22] в Александро-Свирский монастырь. Это происходит зимой 1827 года, когда юному подвижнику исполнился только 21 год.

Молодой инженер вступает в монастырь, по своему собственному признанию, «без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодолимым сердечным чувством, каким-то непостижимым и неизъяснимым призванием»[23]. Димитрий Александрович был предварительно знаком с миром духовной братии Валаамского подворья и Александро-Невской Лавры и уже знал в этом мире многое, почему «по вступлении в монастырь, не нашел ничего нового, неожиданного»[24]. Здесь опять юный подвижник вспоминает свою звезду-руководительницу, мысль благую, которая, по его же слову, освещала «многотрудный и многоскорбный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу»[25] то было основное, найденное с великими страданиями и молитвами еще в инженерном училище, и сейчас монастырь – только путь, чтобы приблизиться, пойти вслед за своей путеводной звездой. А потому, по его признанию: «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину – как кидается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть»[26].

В этих признаниях инокующей души Димитрия опять видим ту основную идею, которая позволяет узнать в судьбе его явную, действующую волю Божию. Здесь – избрание Божие, непререкаемое никакими доводами рассудка, здесь он – воин Господень, здесь он – «изумленный», как бы потерявший разум обычного человека и уже обретающий разум Христов.

Вся жизнь в монастыре преподобного Александра Свирского и позднее странствование по монастырям были воистину тем, чем они представлялись воину Христову вначале: огнем и пучиной, сечей кровавой и смертью ветхого человека. Молодой послушник ревностно и разумно исполняет свои послушания в монастыре, сначала в поварне, а потом в трапезной; имеет живое общение в откровении своих помыслов со старцем иеросхимонахом Леонидом (Львом); находится в подчинении у своего бывшего дворового; холодной осенью достает из глубоких вод озера запутавшийся невод; с любовью служит он братии при трапезе.

Однако монастырь оказывается многолюдным, желаемого уединения душа послушника Димитрия не находит и от своего старца при его большой занятости людьми не всегда получает он искомое разрешение душевных вопрошаний и сомнений. Старец старается утешить скорбящую душу юного искателя древней полноты монашества, поручает ему написать житие своего старца схимонаха Феодора, что послушник Димитрий со временем и исполняет. В Александро-Свирском монастыре начинается та духовно-литературная деятельность будущего Святителя, то его служение слову, которое он почитал дороже самой жизни.

В нашей духовной литературе впервые появляется описание природы, впечатления от которой становятся одним из слагаемых подлинного поиска Живаго Бога и одновременно составляют непреходящую красоту писаний преосвященного Игнатия. Прежняя, усвоенная еще в детстве любовь к природе Божией нашла здесь воплощение – в сердце страждующего инока. «Пред окнами моей келлии, – пишет он в бытность свою зимой 1828 года в монастыре преподобного Александра Свирского, – стояло древо, разоблаченное морозами, как скелет, разоблаченный смертию. Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их расширяется. <…> Обнаженное древо служило для меня утешением: оно утешало меня надеждою обновления души моей.

Гласом моим, гласом ума моего, гласом сердца моего, гласом тела моего болезнующего, гласом немощей моих, гласом падений моих воззвах (Пс. 141, 2) : Господи, услыши молитву мою (Пс. 142, 1) , вонми молению моему (Пс. 141, 7), которое воссылаю Тебе из среды браней, потрясающих ум мой и сердце, из среды болезней, томящих и расслабляющих тело мое, из среды множества немощей, объемлющих все существование мое, из среды бесчисленных падений, которыми преисполнена жизнь моя»[27].

Эта и подобная исповедь Святителя в слове и составит его путь и жизнь, его особое, отличное от других шествие к Богу; она же соделается и основой возникновения[28] к жизни духовной, подлинной, сокровенной в Боге, для всех читателей его книг и последователей его учения.

Среди различных скорбей новоначального послушника, так подробно изъясненных им выше в его первом литературном опыте, Господь не оставлял избранника Своего и духовными утешениями. Святитель свидетельствовал, что при исполнении им его иноческих послушаний испытывал подлинную помощь Божию и особое духовное движение с полным забвением своего я. Игумен Марк в своем труде о епископе Игнатии приводит данные из его неизвестного ранее жития, где говорится о том, как, прислуживая братии на трапезе и поставив пищу на стол, послушник Димитрий был объят неизъяснимым духовным утешением, которое продолжалось до двадцати дней. От этого «молитвенного действия» раб Божий почти не мог устоять на ногах[29].

Так печатлелся путь подвижника Божия: среди скорбей и непрестающих телесных немощей Господь воздвизал голос Свой, поддерживал и руководил душу, возжелавшую Единого. Путь этот был ознаменован откровением Божией благодати среди скорбей. Так завершалось для послушника Димитрия его пребывание в Александро-Свирском монастыре, откуда вместе со старцем Леонидом он переместился в Площанскую пустынь Орловской губернии в начале 1829 года. Тогда же приехал в пустынь и его друг Михаил Чихачев, получив освобождение от работы, и молодые послушники вдвоем жили в уединенной келлии, стоящей в монастырском саду. Здесь послушник Димитрий написал житие духовного отца старца Леонида, схимонаха Феодора, а также свое размышление о воскресении мертвых в статье «Сад во время зимы»[30].

В Площанской пустыни многолюдство опять обременяло душу искателя древнего отеческого благочестия. Опять послушник Димитрий томился душою и болел телесно. В один из подобных дней, когда Михаил Чихачев ушел к утрени в 2 часа ночи, а Димитрий остался по болезни дома, в «тонкой и самой малой дремоте виделся ему светлый крест» и был голос с Креста, поручающий послушнику Димитрию друга его Михаила, а также дано было объяснение надписи на Кресте – «искреннее отречение от мира и всего земного»[31]. Это видение дало болеющему послушнику крепость телесную и особенно духовную твердость и силу. Господь уже не первый раз подкреплял Своего избранника откровениями премирными. Последнее было одним из сильнейших; оно наполнило душу Димитрия «необыкновенною силою разума духовного»[32]. Иеромонах Леонид, выслушав рассказ послушника Димитрия о видении, дал ему возможность идти особым путем, поселиться с другом отдельно от других и ходить на исповедь к монастырскому духовнику.

Последний факт некоторые биографы святителя Игнатия замалчивают. Но другие, как, например, игумен Марк, объясняют это освобождение старцем Леонидом юного послушника от руководства тем, что старец принял это видение как знак того, что тот находится под особым водительством Божиим[33]. Доказательством того, что старец Леонид узнал в своем послушнике особое водительство Божие, могут служить слова этого послушника в его произведении «Сад во время зимы», написанном в Площанской пустыни. «…Ежегодно повторяет природа, – пишет он в этом произведении, – пред глазами всего человечества учение о воскресении мертвых, живописуя его преобразовательным, таинственным действием!»[34]. «Гляжу на обнаженные сучья дерев, – пишет он, – и они с убедительностию говорят мне своим таинственным языком: “мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей?”»[35].

Такое глубокое духовное мудрование имел послушник Димитрий, едва достигнув возраста 22 лет. Еще отчетливее его духовное состояние отражается в добавлении к указанной статье, данном игуменом Марком в 1-м томе его Приложений. «Еще, еще несколько слов о воскресении мертвых!.. – восклицает будущий Святитель в этом дополнении. – Есть книга, отверзающаяся для человека в его сердце, там, там суждено ему Богом слышать высочайшее учение… И так Дух есть книга того сердца, в которое Он вселится». Относя к словам «некоторого подвижника» все изложенное выше, юный послушник продолжает: «Однажды, стоя в храме и углубляясь в молитву, он [подвижник] ощутил особенное обильное ее действие; все тело и кровь его возрадовались о Боге Живе и погрузились в неизреченное наслаждение. Тогда получил он опытное знание о воскресении мертвых и будущем блаженстве тела человеческого… Если тело наше в сей жизни может не только избавиться от действия страстей, но и сделаться причастником духовных наслаждений благодати, то имея в себе семя жизни вечной, не может не ожить и не взойти с душою в Небесное Царствие!»[36].