«Додж» по имени Аризона

Пять раз ударил. На шестой только ногу занес – дверь распахивается, а за ней рыжая, в той самой ночнушке.

Нет, думаю, врешь, не отвернусь. Но покраснеть покраснел.

– И долго еще, – спрашиваю, – спать собиралась?

Прежде чем ответить, Кара потянулась так томно, зевнула и только после этого ответила:

– Пока не разбудят.

– Ну вот, – говорю, – я тебя не просто бужу, а, считай, по тревоге поднимаю. Живо одевайся, и чтоб через пять минут внизу была.

Скомандовал, поворачиваюсь и только ногу над первой ступенькой занес, как рыжая от двери:

– А что это ты на меня так странно уставился?

Спросила, как в спину выстрелила.

Я медленно развернулся, посмотрел на нее – странно.

– А что это ты, – спрашиваю, – полегче одеться не могла?

– А зачем?

– Да так, – говорю, – прохладно ведь.

– А мне, – улыбается, – вовсе не холодно. Даже жарко.

И прежде чем я успел хоть глазом моргнуть, подняла руку – и р-раз – упало это воздушное одеяние невесомой кучкой вокруг ее замечательнейших ножек.

Еле отвернуться успел.

– А что это ты, Ма-алахов, на меня взглянуть боишься? Я что, не нравлюсь тебе?

– Нравишься, – сквозь зубы цежу, – очень даже нравишься.

– Тогда зачем ты отвернулся?

Слышу, ближе подходит.

– Мне очень приятно, – шепчет, – когда мной, моим телом восхищаются.

Я на всякий случай зажмурился и еще руками глаза зажал, для надежности.

– Ну а что будет, – выцеживаю, – если я тебя сейчас об стенку размажу?

– А тогда, – и голос у нее сразу заледенел, – мой отец вздернет тебя на самой высокой башне замка Кроханек.

– Этого ты добиваешься?

– Да!

Тут уж я развернулся и в глаза ее желтые уставился. И ни на что, кроме тех глаз, уже внимания не обращаю. А они огнем полыхают.

– Ах ты… ты… тьфу!

Крутанулся и посыпался вниз по лестнице. Даже не оглянулся ни разу.

– Чтоб через пять минут, – снизу ору, – была внизу. Одетая.

Ну, думаю, послал же бог напарницу.

Спустился во двор, привалился к стене – черт, думаю, нервы ни к черту, тьфу, опять заговариваться начал. Выматериться, что ли? Я вообще-то после второго ранения зарок дал – ни слова. И пока держал. Ну уж очень хочется. Черт, какая все-таки жалость, что не курю. И выпить, как назло, нечего. Хлопнул бы сто грамм, глядишь, и полегчало.

Да уж, полегчает после такого. Да и какие сто грамм перед делом?

Ладно, думаю, зато теперь все точки и запятые расставлены. Она меня ненавидит, я ее… тоже люблю. Да так, что взял бы и пристрелил на месте, стерву рыжую.

Ничего. Зато спину мою она в бою беречь будет больше, чем свою собственную. Я уже один раз такое видел – двое солдат у нас в роте, что характерно – земляки, не то что видеть, слышать один другого не могли, глотку были готовы перегрызть из-за взгляда косого. А потом одного ранили, причем так, что не видел никто, кроме второго. И этот второй его из-под обстрела выволок. А когда его спрашивают: «Ша…», короче, ты чего, ты ж его больше фрицев ненавидел, он глазами сверкнул и отвечает: «Мой враг – никому его не отдам».

И у рыжей, чувствую, так же. Удовольствия мне глотку перегрызть она никому не уступит.

Ладно. Всю эту лирику – скатать и запихнуть поглубже. О деле предстоящем думать надо.

А что о деле? Автомат бы?

Ну вот, думаю, опять песню завел. А пулемет не хочешь утащить? Или винтовку? Винтовки-то у тебя, Малахов, тоже нет. Рыжей стерве отдал. Ну, у кого просить будешь, у нее или у Трофима? Или так и пойдешь с пистолетиком?

А что? При стрельбе в упор, если уж на то пошло, пистолет куда расторопнее винтовки. А в перестрелку я ввязываться не собираюсь. И потом, у меня еще кое-какие гостинцы заготовлены.

Смотрю – Кара из двери выходит. Оделась во вчерашние сапоги с кожанкой, причем сверкает вся эта галантерея на ней, словно новенькая. Вроде и не перемазалась она вчера так, что сапоги от лица не отличить. Я только приготовился рот открыть, прислушался – не скрипит.

Ладно, думаю, черт с тобой, а то еще опять примется прямо посреди двора раздеваться.

И винтовка за плечом.

Подходит так спокойно и смотрит вопросительно, словно и не было между нами ничего пять минут назад.

Хорошо, думаю, забыли до поры до времени.

– Патроны к винтовке?

– Пять обойм.

– Где?

– В карманах. Показать?

– Не надо. Прикажи лучше этим олухам, чтобы пропустили нас к машине.

– Они меня не послушаются.

– А ты, – говорю, – прикажи так, чтобы послушались.

Снова глазищами сверкнула, развернулась, подошла к этим двум болванам, кротко что-то бросила – шарахнулись, как от змеи. А что, их понять можно. Я, например, их очень хорошо понял.

– Эй, – кричу, – куда рванули-то? А ну назад.

Вернулись. Стоят, с ноги на ногу переминаются. Очень им тут неуютно и явно не из-за меня с грузовиком.

– А ну, – командую, – снимайте весь ваш металлолом, мечи, кольчуги, все снимайте и становитесь во-он сюда. Будете ящик принимать.

– А что, господин, – один блеет, – с ними делать?

– На землю ставить, – рычу. – Аккуратно. Уронишь – я тебя на том свете достану. Ясно? Вперед.

Черт, еще бы такую же парочку вверх, но уж больно не хочется никого из местных в кузов пускать. Хотя… одного можно.

– Эй, не-рядовая. Арчета сюда, срочно.

Трофима тоже можно было бы. Да ну эту бороду.

Примечания