Крест на башне
Название одно чего стоит – Ко-но-топ! Спрашивается, может приличный город Конотопом называться? Да ни в жизнь!
– Ну как же, Эрих, – Баварец на корточки передо мной присел, по сторонам зыркнул и маслено так подмигнул. – Базар же там… ребята из ремроты, что вчера ходили, говорят, шнапс – сущие гроши. И девки.
Вот в этом-то и весь наш Баварец. Ему какую хошь трепанацию производи – в башке только «Тема Раз»[2].
Выпивку и баб где угодно отыщет. Даже в Антарктиде, небось, оставь его на час-другой – уже с пингвинихой снюхается и из яиц коктейль сварганит. Ну и где чего схомячить, по этому делу он тоже всегда в первых рядах галопом несется.
Помню, как он в нашем батальоне появился, толкая перед собой детскую коляску, заваленную всякими ящиками и чемоданами. Шел первый месяц Развала, неразбериха полная. Никто ведь поначалу не верил, что эти восставшие всерьез чего-то добьются. Армия вторжения, как же… откуда на шестом году войны «из ничего» хоть корпус полнокровный взять… насобирали сброд недоделанный. Плюс первая десантная дивизия – тоже та еще «краса и гордость». Те добровольцы, что до войны за нашивки с парашютом по десять на место ломились, еще в первый год легли, а на их место присылать стали… всяких… по ком прежде конголезские болота кандалами звенели. Экономия, мать их так: зачем свои патроны тратить, когда первую волну все равно под ноль выбивает.
Десантура, собственно, все и решила. Если основная масса это порох был, да и то полусырой, то первая десантная даже не искрой сработала – детонатором! Народ в ней собрался отчаянный, терять им, кроме подрасстрельных статей, было нечего, и рвануло!
Не приняли их всерьез вовремя. Ну, взбунтовалась рота-другая… ну полк – так не первый раз… что, вся дивизия? А даже если и дивизия… мы ж все-таки не Англия – империя!
Сдается мне, сам Его Величество Кайзер тоже так думал. Можно ведь было с фронта войска снять. Да что там с фронта, в самой Германии частей множество: училища всякие, переформирующиеся, флот опять же…
Не стали… не захотели трогать. Решили, что с мятежниками фельджандармерия справится. Ну а десантнички ждать не стали и разбегаться по кустам тоже. Прорвали кольцо – жандармерия против техники, пусть и легкой десантной, не сыграла – и рванули прямиком на Ставку. Где и поприветсвовали Его Величество… из пяти стволов.
А с гибелью кайзера все рухнуло в одночасье.
Уверен, не будь у нас Вольфа, растаял бы батальон за пару дней. Как та пехотная дивизия, что перед нами стояла. Помню, я тогда нескольких на дороге остановил, спрашиваю: «Ну куда вы, сучьи дети, идете? Домой? Так до того дома…» – «Ну, так все ж идут – и мы идем». Массовое помешательство – вот что это было.
Но еще был Вольф Кнопке, который еще молоденьким комроты вывел, за шиворот выволок, как из горящего панцера тащат, нас из гомельского котла. Ему верили. И когда он сказал, что бросать все и уходить – это чушь, это бред, хуже, чем безумие, остались многие. Больше половины.
И мы стали одним из островков порядка посреди черт знает чего. К нам начали присоединяться одиночки вроде Фрица или даже целые подразделения… Нынешний начштаба батальона, обер-лейтенант Фрике, помню, четыре танка привел. Потом мы услышали про Линдемана.
Я на бок перевернулся, зевнул.
– Дурак ты, Фриц, и мысли у тебя в баварской твоей башке дурацкие. Думаешь, здешние девки у ассистент-доктора еженедельное освидетельствование проходят? Ну, шевельни мозгой хоть немного: раньше-то ты за такую забаву две недели лазарета мог схлопотать, а сейчас? С антибиотиками-то у нас – задница! Только для тяжелораненых, и то по личному приказу господина Баруха.
– Нет, Восса, я не дурак, – похлопал по карману Фриц. – Я умный. Помнишь, третьего дня с долговязым зенитчиком играл? Две пачки резинок он мне продул, наших, армейских. Хочешь, тебе дам. За так.
Карман у него и впрямь набитым выглядит. Занятно… я-то свои обычно на курево вымениваю или на плитку лишнюю. Не вызывали у меня наши военно-полевые бордели особого подъема… соответствующих мыслей и органов. Пару раз посетил… конвейер конвейером.
Только «за так» Баварец лопату снега зимой не подкинет, непременно взамен чего-нибудь стребует. Значит, нужен я ему зачем-то… а зачем?
– Ну, Эрих, решайся, – забормотал Фриц. – Я уже и с Клаусом договорился, на грузовике поедем, как люди.
А я тем временем сообразил, что есть приказ господина оберста о том, чтобы солдат из расположения части выпускали не иначе как тройками. То-то Фриц и дергается, и суетится. Клаус ему транспорт обеспечит, а я… а я ему проход обеспечу, потому как старшим на посту сегодня обер-лейтенант Циммерман, и Баварца он знает как облупленного. Но со мной, майорским любимчиком, выпустит. По крайней мере Фриц на это всерьез надеется.
Такие, значит, пироги с вишней…
С одной стороны, лень мне, конечно, куда-то тащиться, но с другой – делать-то все равно особо нечего. И когда еще случай выпадет Баварца потрясти. Обычно-то не он к тебе, а ты к нему на поклон: «Фриц, достань то да се».
Сел я, зевнул опять.
– Ну и что дашь?
– Я ж сказал, резинок, – Баварец полез было с клапаном карманным возиться. – Пачку, почти непочатую…
Во дает! В пачке той три штуки по норме – это сколько тогда у него в «почти непочатой»?!
– Нет, оставь. Себе можешь хоть всю пачку за один раз натянуть, а мне чего-нибудь полезное обеспечь!
– Хочешь, деньгами возьми?
– Это новыми, что ль? – уточнил я. – Спасибо, этого… добра и своего хватает. А надо будет – я себе сам еще нарисую.
Денег этих мне и впрямь девать было некуда. Конвентщики тут как раз очередную… как же это господин майор назвал? А, эмиссию провели – ну и нам за два месяца вывалили. Банкнота раза в два больше марки, и таких – пачка в палец, еле-еле в карман упихал. Но сама деньга, по совести говоря… бумага дрянная, краска синяя – в трех оттенках. Пока номинал разглядишь, глаза сломаешь, да и рисунок… в общем, поглядел и решил, что избавляться от них надо поскорее, пока совсем в пипифакс не превратились.
Кстати, насчет нарисую я почти и не шутил: год назад двое писарей на штабном ротапринте отпечатали сотню листов каких-то совсем уж левых бумажек. Помню, с одной стороны там имперский орел был, с другой – портрет какого мужика, чуть ли не самого Хасселя, ну а номинал нужно было от руки дорисовывать. Сколько не лениво, столько нулей и рисуй. И, что самое забавное, брали «купюры», и неплохо… хотя с другой стороны, когда тебе стволом в пузо тычут, и не такому рад будешь.
– Злой ты, – тоскливо вздохнул Баварец и нехотя так лямку сумки с плеча скинул. – Нет, чтобы просто боевому товарищу помочь.
– Давай-давай, – подбодрил я его. – Боевой товарищ… с набитой сумкой. Как только она у тебя, Баварец, не лопнула еще…
Покряхтел он еще, сунул лапу в мешок, поелозил и достает – что б вы думали, – пачку «Кельна»! Пусть не большую, а малую, ту, где двенадцать сигарет, но все равно – целая пачка «Кельна», запечатанная, собор на лицевой, все как полагается. Я аж привстал. Да, думаю, за такое уважить надо.
– Вот, это – другой разговор. А то… резинки…
– Клаус через десять минут выезжает, – Фриц, как сторговался, сразу по-другому заговорил, нотки командные в голос подбавил: – Иди переодевайся. Ждать тебя будем на выезде. И машинку возьми.
– На кой? Что, на кур с «бергманном» охотиться будем?
– Для солидности, – пояснил Баварец. – Без машинки выглядишь ты, Восса, сопляк-сопляком, а с «бергманном» уже и за человека сойти можешь. Если издалека и не присматриваясь.
Я встал, пальцы большие за ремень засунул, поглядел на него… спокойно – вспыхнул Фриц, как бензобак, глаза свои водянистые опустил.
– Так, может, мне сразу зенитный с турели содрать?
– Хоть кобуру нацепи, – пробормотал, не поднимая глаз, Баварец. – Она ж тебе по форме положена.
И то верно.
– Уговорил.
Сходил, переоделся. Выхожу к дороге – грузовик уже стоит, Фриц из кузова выглядывает, чуть ли не приплясывает от нетерпения. Меня увидел, чуть не выпал.
– Ну, где ты там?! Давай в кабину, живо… время же!
Добрый он сегодня, прямо на удивление. Место в кабине уступил… чтоб, значит, рожей своей баварской на посту лишний раз не светить.
Городок оказался, как я и думал, так себе. На улицах, правда, в основном, патрули синих, пару раз даже наш грузовик тормознуть пытались! Смех – орут чего-то, а Клаус, знай себе, на клаксон, да на газ. И ничего… кишка у них тонка, кайзеровский грузовик тормозить.
А местных почти не видать. То ли они от мотора по норам разбегаются… пару раз только какие-то штатские попались, да и те к стенам жмутся, голову в плечи по самую макушку, а на роже бледной из мыслей только: «Лишь бы не шмальнули!»
В городах, даже таких, полусельского типа, как Конотоп этот, по нынешним временам жизнь не так чтобы весела. Они и в войну-то по большей части на пайковые карточки жили… Не знаю, как по русской, а вот по нашей имперской карточке уже на второй год в неделю столько калорий выходило, сколько раньше за воскресным столом съедали.
А уж когда Развал пошел, централизованное снабжение медным тазом накрылось, народ из городов и вовсе разбегаться начал, на манер тараканов. Сильно далеко они, правда, тоже не убежали… в деревнях своих ртов хватает.
Где тут, интересно, Баварец девок собрался искать?
И только я это подумал, как Фриц по кабине заколотил.
– Стой!!! Тормози! Назад, а то проехали.
Я дернулся стекло опустить, потом сообразил, что у «Цверга-трехсотпятого» со стороны пассажира стекло отродясь не опускалось: модель военного времени, упрощенной конструкции, вошь ее забодай! Распахнул дверцу, высунулся… точно, маячит у подъезда стайка попугайской раскраски. Ну и глаз, однако, у Фрица, когда не по делу! В башню бы его, цели выискивать! Может, и впрямь Вольфу стукнуть? Если его к хорошему командиру определить, такому, чтобы успевал вовремя по жирному баварскому затылку пистолетной рукояткой приложить…
А Фриц от нетерпения аж пляшет в кузове – Клаус еще заехать на тротуар толком не успел, как он на землю сиганул.
– Парни, – орет, – последний раз спрашиваю, пойдете?
Мы с Клаусом переглянулись – и на рожах наших такое одинаково брезгливое выражение нарисовалось, что Фриц даже побагровел слегка. Сплюнул, пробормотал:
– Ну и хрен с вами.
– Восса… сходи хоть, переведи!
Пошли. Сутенер нам уже навстречу семенит. Классический такой сутенер, усики маленькие, прилизанные, волосы тоже прилизанные бриолином, пиджачок кургузый, клетчатый. И бижутерия на пухлых пальцах, кило на два фальшивого золота.
– Что угодно офицерам доблестной кайзеровской армии?
Офицерам, как же… да будь рядом хоть лейтенантишка паршивый, этот пухлик на нас бы и глядеть не стал!
– Мне, пожалуйста, – говорю, – ананасов в земляничном соусе полкило заверните.
– А? – Сутера словно кувалдой по лбу приложило. Но оправился быстро, заулыбался… Маслено так…
– Господа офицеры изволят шутить? Это хорошо. Сейчас наши девочки развеселят вас еще больше. У нас большой выбор, и, прошу заметить, почти все – не какие-нибудь малограмотные селянки, а настоящие аристократки, вынужденные, – тут он так натурально всхлипнул, я уж почти решил, что и впрямь слезу пустит, – зарабатывать себе на жизнь и пропитание столь нелегким ремеслом.
– Чего он там бормочет? – осведомился Баварец.
Перевел я кое-как… гляжу – Фриц еще больше завелся, чуть ли не подпрыгивает от нетерпения.
– Спроси, – заорал мне прямо в ухо, словно не рядом с ним стою, – есть ли у него баронессы? Всю жизнь, понимаешь, мечтал баронессу отыметь!
– Разумеется… – кивает сутер. – Две баронессы, три княжны, две графини, две маркизы. Даже герцогиня одна имеется.
Тут уж я не выдержал, вмешался:
– Слушай, ты ври, да не завирайся. Откуда у вас, в России, герцогини?
– Из Франции, – сутер глазом не моргнул. – Эмигрантка, наследница…
Мне совсем противно стало. Сразу на командирский тон пробило.
– Заткнись! И строй своих аристократок в шеренгу по росту!
Выстроил он их. Выбор и впрямь большой – дюжина девок, разнокалиберных, как ведомость у интенданта. Фриц сразу потребовал, чтобы ему баронесс показали, выбрал ту, что повыше, и потащила она его куда-то в подъезд.
– А вы, господин офицер? – обратился ко мне сутенер. – Кого предпочитаете?
Ответил я ему… Не так, чтобы очень энергично, лень было на эту гниду силы тратить, а простенько, в три этажа с двойным загибом, и к грузовику пошел. Облокотился рядом с Клаусом, вытащил пачку из кармана, полюбовался еще раз на собор, прикурил от Клаусовой самокрутки – любит он такие здоровенные самопалины сворачивать, что хоть дымзавесу от них ставь, – и стал смотреть, как пузан свое подразделение муштрует.
Клаус затянулся, облако выдохнул.
– Что это вы там про аристократию разорялись?
– Да брешет этот урод, – кивнул я на сутенера, – что у него шлюхи, в какую ни плюнь, все сплошь княгини да графини. Фрицу вон баронессу сосватал.
– Ну, – задумчиво говорит шофер, – та баронесса, что баварец повел, разве что у себя в халупе с земляным полом баронствовала. Только одно жемчужное зерно в этой навозной куче имеется. Видишь во-он ту малышку?
– Которую пузан как раз сейчас материт? – уточнил я целеуказание. – Вижу. А с чего ты взял, что она из здешних фонов будет?
По мне, так ничего в девке этой особенного не было. Кроме, разве что, возраста. Блондиночка, худенькая такая, невысокая, чуть курносая… волосы в две косички заплетены, в правой красный цветок, в левой – белый. Женщина типа «мини», уменьшенная, так сказать, модель. Хотя нет, это личико у нее как у взрослой, а если мордашку эту серьезную отминусовать, она и на девку-то не потянет. Так, девчонка малолетняя. Таким бы с куклами еще… ну да у нас в доме и помоложе работать начинали. И не только полы мыть, но и в «веселом квартале» тоже. Трущобы… сколько белые занавесочки на окнах ни крахмаль, заплаток на платье от этого меньше не становится.
– Я, – прервал мои размышления Клаус, – малыш, перед войной семь лет личным шофером графа Реке работал. Насмотрелся. Порода, это, знаешь ли… заметно. Только сломается она скоро. Была б постарше чуть – может, и выдержала бы, а так… спорим, через две недели приедем, не будет ее здесь?
– Через две недели нас здесь не будет.
– Тоже верно. Эх, Эрих, – Клауса, похоже, как русские говорят, на ностальджи потянуло, – видел бы ты, какая у меня машина тогда была. «Бенц» ручной сборки, салон хромовой кожи, сиденья…
И в этот момент сутенер размахнулся и как врежет девчонке той по лицу. Ах ты сволочь, думаю, у него ж колец по весу, как на кастет хороший…
Девчонка от этого удара на пару метров отлетела, на спину шлепнулась, а когда привстать попыталась и руку от лица отнять, пузан подсеменил и небрежно так ногой ее… даже не то чтобы пнул, а словно подошву вытер.
А я как увидел у нее на лице мазок кровавый, яркий – и в голове будто бризантный рванул!
Помню, как подбежал и первый раз ему врезал – с налету ботинком. Ботинки у меня хорошие, Ральф Бауман их с убитого горнострелка снял. А следующее, что помню, – сутер на земле свернулся, подвывает тоскливо, а рядом со мной Клаус стоит и руку мою удерживает, которой я из кобуры «штайр» тащу.
– Не надо пулю об него пачкать. – В его голосе прозвучало такое ледяное спокойствие… Мне даже не по себе стало.
– Мне не жалко!
– Нет, – мотнул головой Клаус. – Пуля – это честная смерть. Не для такой мрази.
– А чего с ним делать? Пинать уже достало. Может, на проезжую, да грузовиком по нему взад-вперед?
– Зачем такие сложности?
Клаус усмехнулся и кивнул на соседний столб. А со столба провод болтается, оборванный до середины, как раз кузовом под него подъехать.
– Хорошая мысль.
Я наклонился, осторожно так, чтоб не запачкаться, полу пиджака сутерского отогнул, бумажник из внутреннего кармана выудил, толстый бумажник, плотно набитый, купюры с обоих концов веером разноцветным торчат. Открывать не стал, так и кинул девкам под ноги.
– Поделите, а то пока нового козла себе найдете…
Схватил за воротник, поднял рывком – Клаус уже подруливает – и только собрался в кузов закидывать, глядь – откуда ни возьмись, синий патруль! Легок на помине, что называется! Три рыла, одно другого небритее, в шинелишках пехотных. Двое с карабинами, третий с ручником наперевес. Ручник непривычный, не с диском, как стандартный русский, а с магазином сверху. Английский, что ли, из союзнических поставок?
– Что происходит, камрады?
– Да вот, – весело так отозвался. – Сутера вешаю. Помочь хотите?
Переглянулись они ошарашенно – и сгинули, как ветром сдуло.
«Хрен с вами, сам справлюсь», – почему-то весело подумал я.
Закинул тушу пузана в кузов, сам следом запрыгнул, врезал ему промеж ног на всякий случай, чтоб не трепыхался. Примерился, ножом лишние полметра провода отхватил, руки за спиной связал, потом шею захлестнул, двойным узлом затянул, а Клаус уже газ давит. Хорошо, я отскочить в глубь кузова успел, а то бы сам этот столб макушкой вперед таранил!
Повис он. Можно было, конечно, и повыше его подцепить, откуда вид эффектнее, ну да возиться… до земли не достал, и ладно. Минуты две подрыгался, штиблетами посучил и затих, язык вывалив. Красота.
Честно скажу, давно я такого удовольствия не испытывал. Равно как и удовлетворения на душе от хорошо проделанной работы. Почаще бы такое. Майору, что ли, предложить? Боевой дух, опять же, поднимает!
Огляделся – девок уже, само собой, и след простыл. Кроме малышки давешней, из-за которой весь сыр-бор и завелся. Сидит прямо на асфальте, кровь остановить пытается.
А ведь, похоже, думаю, и вправду не из этой стаи ворона. Была бы своя – уволокли б, небось.
Подошел к ней, сел рядом на корточки, платок протянул.
– На, приложи. И не бойся, больше тебя этот урод не тронет. Ни тебя, ни кого другого.
– Вижу. – И носиком своим разбитым смешно так – шмыг!
Тут Фриц из подъезда выходит. Распаренный весь, довольный. Сплюнул себе под ноги, ремень затянул… увидал сутера на столбе и враз побагровел, даже хрипеть начал.
– Восса, сучий ты потрох, мать твою через пень колено! Тебя что, на пять минут без присмотра оставить нельзя?
Я на часы покосился – и впрямь едва пять минут минуло. Быстро, однако, Баварец отстрелялся.
– А в чем дело-то? Что, тебе одному развлекаться можно?
– Восса! Тебе, свинья долбаная, тех пленных было мало?!
Вспомнил, называется. Ну да, полоснул я тогда очередью. А что, спрашивается, делать было, когда они на меня толпой поперли… ведь не сразу на спуск надавил. Ох, не сразу… там, считай, с каждым третьим, если не ел за одним столом, так один грузовик, точно, из грязи вытаскивал. Только когда двинулись они на меня – не было в этой массе знакомых лиц, а были лишь морды звериные, перекошенные до жути, и не полосни я по ним, мигом бы лопатами изрубили да в осеннюю грязь втоптали. А что Кнопке потом перед строем говорил, так тоже все верно, обстоятельства обстоятельствами, но факт стрельбы по безоружным пленным налицо, и тела под брезентом на краю плаца лежат. Ну, сложилось… бывает. В дисбат не слили, ну а лычки… все равно ж через месяц обратно привесили.
Встал я, вперед шагнул.
– Слушай, Баварец, ты хрюкай, да не забывайся. А то ведь я и разозлиться могу.
Фриц, он, конечно, меня потяжелее раза в два и старше, читай, опытнее. Но вот только если сцепимся мы с ним сейчас, как два зверя диких, все это еще и на злость множить надо, а злости во мне сейчас хватит трех Баварцев даже не на наш крест – на британский флаг порвать. И он это знает, и я знаю, что он знает… такая вот арифметика.
– Парни, – это Клаус из кабины, – довольно собачиться! Время, время… нам же еще на базар!
Баварец еще полминуты посопел подбитым паровозом, сплюнул смачно – и откуда у него столько слюны берется! – обошел меня по дуге, как собака породистая кошку дворовую, и в кузов запрыгнул.
– Возьми… спасибо.
Оборачиваюсь – девчонка уже поднялась и платок мой обратно протягивает.
Посмотрел я на него… жа-алко. Хороший ведь был платок, не обычная тряпка извазюканная, что у меня по карманам комба распиханы, а из «фронтовой посылки», выглаженный, с вышивкой и кружавчиками по углам. Как раз такой, что и в кармане парадной формы таскать не стыдно. А теперь… И такая тоска на меня накатила…
– Ну и кто, спрашивается, мне его отстирывать будет?
И ведь, думаю, удастся ли отстирать дочиста – это еще, как говорят русские, бабушка надвое сказала. Кровь – штука прилипчивая, а ткань-то тонкая, чуть что, и дыра сразу!
– Прости… хочешь, я сама отстираю?
Просто сказала, легко… будто у нее в сумочке прачечная имеется, с деликатным режимом стирки для тонкого белья.
С другой стороны, посмотреть, как настоящая аристократка, это если Клаусу не примерещилось с перекура, будет мой собственный платок отстирывать – забава даже почище, чем эту самую аристократочку отыметь. Потому как последнее для них процесс все же естественный: как нос ни задирай, а иного способа наследников завести природа-мать не предусмотрела. Да вообще – удовольствие, которое иногда под настроение и садовнику с шофером перепасть может, а вот стирка – это уже полный нонсенс. Опять же…
В этот момент княжна-графиня моя качнулась, как стебелек хлипкий под ветром, и оседать начала. Я ее подхватил – чисто рефлекторно, не задумываясь, – на руки поднял, черт, думаю, какая ж она легонькая-то, словно пушинка, полсотни кило со всей одеждой! А ведь на что уж я хиляк хиляком выгляжу, но свои семьдесят пять потяну, а после хорошей жрачки так и все восемьдесят!
Отнес ее к грузовику, на сиденье примостил, сам на подножку стал.
– Глянь, чего это с ней?
Клаус мельком покосился, усмехнулся в усы.
– Шок, самый обычный.
– Какой еще, к свиньям собачьим, шок? – удивился я. – Там той крови вытекло – дюжине комаров на завтрак!
– А ты думаешь, что шок только тогда бывает, когда тебе ногу или руку отчекрыжит? Хотя… ты же у нас, Восса, как штурмовое орудие – безбашенный. Тебе даже если голову снесет, все равно вперед напролом переть будешь. Шок у нее может от одного вида крови случиться. Или просто от недоедания. Я ж почему говорил, что сломается вот-вот… видно было, еще когда стояла… готовый «подогретый труп»[3].
Это он верно подметил. С голодухи и не такие номера порой откинешь. Сам я, правда, в обморок не хлопался, но один раз прихватило крепко. У нас тогда в семье две недели подряд с едой жуть как трудно было, потому как доппайковые карточки на лекарства мамуле пришлось сменять, и вот иду я по Кеттвигер-штрассе, и вдруг р-раз – голова кругом пошла и повело меня, повело… хорошо еще, что к домам, а не на рельсы трамвайные. Минут десять тогда за стену хватался, пока отпустило.
Посмотрел я еще раз на малышку – дышит вроде ровно, но в себя приходить, похоже, пока не собирается, – откачнулся, дверцу захлопнул и в кузов перекинулся.
– Поехали! А то и впрямь на базар не успеем.
Когда к рынку подъезжали, народец поначалу от нашего грузовика шарахнулся – видно, облавы испугались. Зато как разглядели, что в кузове всего двое, осмелели, обступили, орут чего-то, самые храбрые за борта хватаются. Хорошо, Баварец пост наш разглядел и заорал, чтобы Клаус к нему рулил.
Пост, по правде говоря, не совсем наш, а вспомогательной полиции. Водится у нас при корпусе такое подразделение в основном из бывших «серых добровольцев». По мне – так лучше бы синие сами свой беспорядок поддерживали, ну да командованию виднее.
На этом конкретном посту обитало три хохла и при них очкарик-вахмистр со старой «эрмой». Вахмистр тоже тот еще: форма мешком, бок в муке, «эрму» держит как смычок родимой скрипки… а с другой стороны, кого еще над этими долдонами ставить? Не немца же… прежде на такое австрийцы всякие были… а этот со своим идишем хоть по-человечески понимает со второго на третье.
В общем, припарковались мы около ихней хибары, я еще из кузова рявкнул: «Стройсь!», вылез, прошелся вдоль строя, порычал слегка, разместил стратегически вокруг грузовика и предупредил, что если хоть одна щепка с борта исчезнет, всех прямо на месте к ответственности привлеку, а вахмистра, как командный состав, особо не забуду. Тот сразу под цвет своего мундира окрасился… с того боку, что в муке – белый-белый, из-под которого серый проглядывает. Мне даже смешно сделалось. Пародия какая-то на солдата, ей-же-ей, а ведь тоже – еврей. Помню, видел я в газете фотку парней из Второй Иерусалимской – точь-в-точь такой же очкарик горбоносый на подбитом «кромвеле» сидел, на бронебойку небрежно так опираясь. А подпись под тем снимком была: «Девять собственноручно уничтоженных… за исключительное мужество… Железный крест…» – ну и все, что полагается.
Пока я этих павианов строем строил, Фриц, само собой, куда-то смылся, Клаус уже тоже у соседнего прилавка маячит. Я вообще-то Фрица при себе придержать хотел: торгуется Баварец здорово, у любого местного дедка цену вполовину сбивает. Но раз удрал – его, значит, баварское счастье.