MARIUPOL. Слезы на ветру. Книга-реквием

Я увиделся вновь со своими немцами через десять месяцев, 24 июня 1992 года, на Всемирном конгрессе Свидетелей Иеговы. Пять дней столпотворения на стадионе имени Кирова Санкт-Петербурга. Его благоустраивали энергичные и трудолюбивые финны. На свои же денежки. Клеенками обворачивались все скамьи на стадионе – впечатляло до невозможности. Но еще больше поражали канадские ребятки: те запросто выгребали русское добро, лившееся густыми и мощными потоками в срочно сооруженные дополнительные облегчительные помещения.

Белые перчатки, комбинезоны и ни капли стеснительности, ущербности от такого ассенизаторского послушания на всемирном смотре прохиндеев от Иеговы. Достоинство. Покой. И даже величие. Вот что излучали глаза канадцев. Ничего подобного в своей жизни, ни до ни после, не видел, и бьюсь об заклад, никогда не увижу. Откровенные еретики с Запада, а такая сила духа от них исходила, что поневоле задумаешься, чего это мы сеем у себя на огороде? Не коноплю ли?

Я без труда отыскал своих немцев в многолюдном секторе «Германия». Рассказал им про розы, которые купил для Эстер и которые тут же пожухли, о том, что закончил учебу в университете и теперь свободен. Дядя Рудольф, похлопывая меня по плечу, стал подводить меня к главному.

– Меньш (от нем. Mensch)! Через день крещение! Ты готов?

Оторопев от его вопроса, улыбнулся «по-немецки» и деловито спросил:

– Во сколько?

– Сначала будет представление крещаемых, их рассказ, как они пришли к вере, а потом, часов в одиннадцать, поставят бассейн на пять тысяч литров прямо на арене и начнется. Будет много, меньш, человек семьдесят.

Коверкая русские слова на немецкий лад, дядя Рудольф неторопливо промывал мои мозги. Но увы! Я слушал его, как всегда, в пол-уха, думая, как отвертеться от очередной каверзы и не попасть как кур во щи в тот распроклятый бассейн.

Решив поменять опасную тему, спросил:

– Где вас вчера носило? Это же Россия. Здесь запросто могут убить, поняв, что вы иностранцы. На моих глазах у англичанки вырвал фотоаппарат юркий малец и сделал ноги. Эти дикари никогда не видели Кодак.

– Меньш, не волнуйся, мы ездили все вместе с группой в Новгород. Целый день. До вечера.

– И что вы там увидали? – спросил я.

– О! Столько бедных!

Тут в разговор вмешалась фрау Ольга.

– Девушка стояла у стены…

Я перебил ее.

– Где?

– В храме, у стены, Как его… Этот, София-собор. Да. Девушка упала от голода. Она была такая белая, как мука. У нее брат инвалид. В коляске. Им нечего есть. Мы ее подняли, она стала так плакать. Дали ей денег и адрес. Сделаем ей вызов в Германию. Дали двести марок.

От бесхитростных слов фрау Ольги меня обдало ледяным холодом. Как это так? В православном русском храме стоят голодные инвалиды, падают в обморок, а им помогают не священники, не матушки, не прихожане, не актив (церковная двадцатка), не епископы, не патриарх, а немцы. Простая семья дворника из Пфорцхайма. Это все не укладывалось в моей голове. Чем больше подает Господь благодати православным, тем они бесчеловечнее.

Только у немцев-изуверов, свидетелей Иеговы, в переполненном во время церковной службы храме нашлась капля жалости и человечности. Бесчеловечен человек. Русский человек. Вслед за сожженным Аввакумом говорю, но уже без кавычек.

Осенью немцы подарили мне роскошную кожаную курточку и дали денег на дорожную сумку. Прошло двадцать шесть лет, и глядя на сумку, которой до сих пор постоянно пользуюсь и хорошо выглядящую курточку, хотя и ношу ее не снимая – понял: эти скромные, честные люди были праведниками. Вещи, подаренные остальными, давно истлели и превратились в хлам, а эти со мной и сейчас.

Следующий день я почти не видел семью дворника из Пфорцхайма. Мы запрятались подальше от их все усекающих глаз в Восточный сектор. Мы – это Эстер, дочь дяди Рудольфа и фрау Ольги и я, человек со станции Дно. Немцы поменяли тактику – в Питер приехала младшая из шести детей. В первый день, увидев подмену, спросил дядю Рудольфа.

– А Эмма почему не приехала?

– Меньш, она осталась с Бинни. Соседи не хотят смотреть нашу маленькую королеву.

Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы в Питер приехала Эмма. На следующее утро, памятуя о маразме в бассейне, на стадион не торопился. Успею. Главное – купить подарок Эстер. Но какой и где? Решил поискать на все том же Невском. А там лабуда и вышибание копеек. Зашел в какой-то ДК. Шкатулки из Мстеры. Поторговался. Цена умеренная. Сказал, что зайду. Время было. Решил его убить.

В конце того же Невского увидел рекламу американского блокбастера. Или ехать на крещение или смотреть «Чернокнижник-1» (Warlock, 1988)? Кинотеатр за углом, вход внутри двора. Не подозревая, что сейчас я делаю самый главный выбор в своей жизни, покупаю билет и иду смотреть кино. Сеанс уже начался. День. Людей почти нет. Несколько молодых праздных любителей черной-черной магии, сделавших свой выбор – губить чужие души. Сел сзади их.

Она, как бы главная героиня, попадает в руки настоящего чернокнижника, упавшего в Бостон из 1691 года. Колдун сдирает с руки девушки ожерелье. Вызываются и насылаются бесы, девушка начинает стареть. Краткая тарабарщина произнесена – колдовство вступает в силу. Отныне день ее жизни равняется двадцати годам. Трое суток и жизнь уступит место смерти. Неожиданно помощь приходит от странного парня, что идет по пятам чернокнижника.

Чем дальше развивался сюжет, тем мне все больше становилось не по себе. Голая жуть, а не фильм. Я понял одно: если сегодня-завтра распишусь с Эстер в консульстве и уеду с немцами, я не попаду в ужасы этого фильма. Если останусь, то этот фильм мой до конца моих дней.

Только одного я не мог знать. По моим расчетам именно в Питере и нашли кандидата на кремлевский престол после царя-Бориса.

Прошло десять лет и я превратился в развалину из-за высохшего позвоночника. В тридцать два я ощущал себя дряхлым стариком, а сейчас я практически живу в положении лежа. Это была плата за желание жить честно. И за то, что не предал свою страну и не уехал навсегда в Германию.

Скоро я забуду об этом дне. Прощание навсегда со ставшими чужими немцами. Свидание с невестой я не оценил, в Германию уезжать отказался. Приезд на день домой, в Мариуполь. Самолет на Кишинев (последний в моей жизни) и целых четыре дня беспробудного пьянства в студенческой общаге. Мои приятели начали бухать неделей раньше. Так, с перепоя, толком не протрезвев, мы отправились получать свои «румынские» дипломы.

То ли от выпитого, то ли от пережитого на экзаменах у моих друзей напоследок пробудилось желание сделать что-то красиво. Крыша подозрительно зашуршала шифером и когда меня вызвали получать диплом-корку, она уже неслась над актовым залом. Три приятеля взвыли осипшими глотками: «Боже, царя храни!». Дальше первой строки дело не пошло. Выпускники истфака не знали гимна Российской империи. Так я и поднялся на сцену под гимн русской Атлантиды.

Мне было стыдно смотреть в глаза преподавателей. Четыре года я отрывался по полной и вот финал, больше подходящий для дурдома. Но неожиданный рев приятелей запал в душу. Это теперь все прочно стоит на своих местах. Найденный в недрах КГБ «царь» к этому времени освоился в питерской мэрии и начал поднимался по лестницам российской власти. Но к этому времени прошлогодний день рождения был напрочь забыт.

Через полтора года я расскажу об этом случае своему молодому духовнику, психиатру по профессии и вместо ответа получу ад. Меня постигнет судьба Леонида Алексеевича Филатова, потерявшего враз жизнь и здоровье за попытку отстоять бассейн «Москва» от сноса в сентябре 1991 года. Его предали сатане во измождение плоти. Церкви нужна была площадка для строительства храма Христа-Спасителя. Актер потерял обе почки и жил на одной донора, которая полностью зависела от гемодиализа, пока сквозняк на сцене не отправил его на тот свет.

Седьмого июля, через четыре дня, был мой двадцать шестой день рождения. Он разительно отличался от московского. Общее намерение было четкое, простое и для всех неостановимое, как лавина: справить! И справили.

Меня спросили о «последнем желании». Ответил: «Никаких подарков». Исполнили в точности. Вместо «памятных вещиц» осыпали цветами и букетами. Так осыпают цветами только покойников, оставляя их на могиле. Из студенческого «номера» я уезжал последним. На столе, подоконнике, на полу – всюду стояли цветы. Бросив взгляд на банки с водой, забитых цветами, навсегда закрыл дверь в кишиневское теплое лето. Впереди меня ждала лютая зима и жестокие русские морозы.

1993 Иди и убивай

Сентябрь 1992. С того дня, как я придумал при помощи содержимого мозгов проникать в будущее, прошло долгих семь лет. За моей спиной личная теория успешно перешла в общественную практику. А я оставался в полном неведении о том, что лоха просто обобрали.

Чтобы попасть в ФСБ, которое одна на всю Россию занималась подобными делами, да и то полулегально, переехал в Россию, прописался и устроился на работу. Вначале искал работу рядом с домом, в Таганроге. Капитан ФСБ, выслушав меня, сказал, что сделает все возможное для меня. Надо только устроиться на постоянную работу в Таганроге и прописаться в каком-либо общежитии. Работу нашел в археологической экспедиции, а прописаться не смог.

Пришлось ехать к своей родне в Ивановскую область. Но все было тщетно. Мое заявление в ФСБ не принимали, Иваново отшвыривалось от меня, как от прокаженного. Крошечного бюджетного пирога ивановского ФСБ катастрофически не хватало на всех. Записался на прием к Уполномоченному Президента РФ по Ивановской области, и конечно же, бывшему полковнику КГБ. Позвонил Борису, спросил, что это за фрукт, знает ли он его? Услышав фамилию, Борис оживился.

– А, этот наш. Передавай ему привет. Выпивали вместе.

Увидеть еще одного пьяницу не хотелось, но деваться некуда, пришлось идти на прием. Увидел холеного старика, недоверчиво изучающего очередного просителя.

– Зачем пожаловали?

Кратко излагаю суть дела. Его лицо вмиг делается ледяным.

– За границей были?

– Да. Год назад в ФРГ.

– А, так вас там завербовали, вот вы везде и ходите. Вы шпион! А ко мне пришли, что я помог вам проникнуть в государственные тайны. – и смотрит на меня победоносным взором.

Такого алкогольного маразма я давно не слышал. Напротив меня сидел выживший из ума кагэбэшник. Получив плевок в лицо, словно я на самом деле второй Гордиевский, молча встаю и ухожу.

Остался последний вариант – сидеть в библиотеке и искать законодательную дверь в профессию.

Наш институтский преподаватель права неустанно повторял нам, что законы надо читать и изучать в оригинале. Оригинал – это «Ведомости» Верховного Совета РФ. От законов и постановлений, принятых ВС РФ по секретным видам деятельности, веяло лютым холодом. Профессионалов с первоклассным опытом работы отправляли в резерв, на пенсию, сокращали в «связи с перепрофилированием основных видов деятельности». Такого безумия, полного паралича власти не было и в марте 1917 года. Над страной глумились тридцатипятилетние мальчишки, успешно завербованные западными спецслужбами в конце восьмидесятых. Захлопнув последний закон, я знал, что делать.

Сентябрь 1993 года. Уже не помню, где и как отыскались номера телефонов ВС и конкретные фамилии сидельцев в Комитетах, но первый человек, поднявший трубку, был Степашин. Выслушав в чем дело, поинтересовался, откуда я звоню.

– С Ивановской области, – ответил я.

– А, – радостно подвел итог всему разговору председатель комитета по обороне и безопасности, – так вам нужно обратиться к моему заместителю, Большакову Борису Терентьевичу, он ваш земляк.

И, продиктовав два его рабочих телефона, распрощался. Звоню Большакову. Объясняю, почему я свалился ему на голову. К моему удивлению, он назначает мне точный день приема в Белом доме.

– А как я к вам попаду? – спрашиваю.

– Зайдете в третий подъезд, вход свободный, наберете с внутреннего телефона номер, я выпишу вам пропуск. Пропуск на входе покажете дежурному, он сделает отметку и скажет, куда идти. Все. До свидания.

Ошеломленный от такого поворота дела, кладу трубку. Неужто удача постучалась мне в дверь?

Ровно через пять дней я сижу в его кабинете на одиннадцатом этаже, даже не подозревая, что через месяц именно по верхним этажам будут бить танки «первого президента» России.

Объясняю, почему не прошел медкомиссию и прошу рассмотреть саму суть дела заново. Показываю ему заявление и пожелтевшие листки «Об основах российской ментальности». Он пробегает глазами заявление и начинает читать «записки сумасшедшего», как назвала их женщина, печатавшая с черновика, не переставая при этом пить кофе. Но вот прочитан первый лист и кофе «кончилось».

На моих глазах произошло невероятное. Полковнику ФСБ и депутату Верховного Совета стало интересно. Я смотрел в окно, на пасмурную Москву и ждал, когда он закончит читать «бред и гадость, чушь и кошмар». Бедная женщина плевалась, набирая непонятные ей слова.

– Олег Степанович. Вы нам подходите. Минутку, я позвоню в Иваново, прикажу, чтобы ваше дело было пересмотрено.

Теперь уже я с интересом смотрю на Бориса Терентьевича. Рука Большакова снимает трубку прямого телефона и через минуту начальнику Управления СБ по Ивановской области «стало хорошо». Сделав одно дело, он обратился ко мне:

– Конечно, если бы вы просто хотели служить, в приемной на Лубянке целый список вакансий.

Перебиваю.

– Был там в июле. Норильск, Магадан, районы Крайнего Севера, Дальний Восток. И никаких ограничений по глазам. Предлагают выбрать, что подходит. Даже переучиваться не надо, пиши заявление и в бой.

– Все дело в том, что то, чем вы хотите заниматься, отнесено к правительственным секретным подразделениям. Это власть. Медкомиссия будет носить формальный характер, если согласитесь на три года крови.

Вот облом! О таком я слышу впервые. Три года чего? Горячих точек, криминала, чьей крови? Моей? Чужой? Вопросительно гляжу на офицера. Мои глаза просят пояснения.

– Олег Степанович, мы должны быть в вас уверены. Три года это минимум. Я бы мог сказать больше. Пять лет. А некоторые проходят еще больше.

Наступила гнетущая пауза. Видя мое замешательство, замешательство человека, который никогда никого в жизни не избил, не покалечил, не говоря уже о более страшном, полковник ФСБ продолжил.

– Понимаю, – смягчаясь, сказал он. – Сразу трудно сделать выбор. Если бы вы нам не подходили, никакого предложения не было бы. Надумаете, дайте знать мне лично. Если меня здесь не будет, звоните ко мне домой. Даже если трубку поднимет моя жена, говорите ей все. Вот мой домашний адрес в Иваново, на выходных я всегда там, и домашний телефон. Да, и если вам нужна будет помощь, звоните, чем можем, тем и поможем.

С этими словами он протянул мне служебный пропуск и я вышел за дверь, унося конкретное предложение от Большакова. Стать убийцей на три года. Так или иначе, он неплохой психолог. За пять минут вычислил мое слабое место и надавил изо всей силы. «Мы все его проходили», – сказал, меняясь в лице, депутат последнего ВС. Все?

По военной разведке (ГРУ) Верховный Совет Российской Федерации за два года не принял ни одного закона или постановления, директивно сокращающее финансирование этого ведомства или какие-либо ущемления военных разведчиков законодательного характера. «Реформам» подвергся, прежде всего, политический сыск, а все решения по финансированию ГРУ, финансовая отчетность проходила в закрытом режиме парламентских слушаний, что и указывалось в Ведомостях ВС.

На этом мои хождения закончились. Вернувшись в поселок, получил нагоняй от местного ФСБ. Те позвонили в школу и приказали «поставить на место зарвавшегося учителя». Травля не травля, а жить стало тяжелее. Мой директор, следуя «директивным указаниям» руководства ФСБ по Ивановской области, просто клал мои заявления на переаттестацию под сукно без кавычек и на моих глазах. Через год я стал умирать от хронического недоедания, а временами просто от голода. Зарплата учителя составляла тогда семьдесят долларов США.

Но новая власть в лице Ельцина не давала этим ребятам развернуться по полной (читающий эти строки сейчас поймет – в путинской России такие маневры учителя в Белом доме просто невозможны). А еще через месяц, приехавшая за остатками теленка сестра, узнав, как я съездил в город-герой Москву, рассказала мне «про прогнозирование» следующее.

– Вон у нашей (назвала фамилию) знакомой дочь вышла замуж за парня. Он в Ивановском ФСБ этим самым прогнозированием занимается. Живет не пыльно. С утра газетки и журналы перелистывает, карандашиком чиркает, таблицы разные заполняет. Раз в месяц на стрельбище за город выезжает и получку вовремя получает. Работа спокойная. Из кабинета не выходит.

Услышав, как недостижимая для меня общественная планка легко покоряется коренным ивановцам, спросил:

– И как ему удалось такое точное попадание в яблочко?

– А у него там лапа есть волосатая. Взяли без всяких яких. Чего добру пропадать, своего посадим.

Меня словно в ледяную воду окунули. Стало холодно. Своим все и без задержки, а с улицы просящим «три года крови». Хочешь? Пожалуйста, поможем отправиться на тот свет или, по крайней мере, вываляться в грязи по уши. Новый русский мир создавался на моих близоруких глазах только для своих и традиционно с черного входа.

Но и это не было точкой во всей той гнусной восьмилетней истории. В феврале 1997, придя с работы, включил только купленный корейский телик. «Вести» выплевывают в меня короткое сообщение. В Москве раскрыта организация правого анархистского толка числом до ста человек. Задержаны, ведется следствие.

Мне стало не по себе. Именно на это время и год я поставил в своей работе появление анархистских организаций в Москве численностью до ста человек. Прочитали и без всяких мучений совести чужими руками выписали себе очередное повышение. Воровать – грех, а заимствовать чужие труды нет. Родину спасаем! Понимать надо. Последнее, о чем я писал в своей записке конца 1992 – требования федерализации Сибири и начало распада государства пришлись на лето 2014 года.

1994 Господни поминки

Тогда мне и в голову не могло прийти, что моему выдвиженцу сделали точно такое же предложение. Система со всеми претендентами поступает одинаково. ПЯТЬ ЛЕТ КРОВИ (1991–1996). Ведь в нем должны были быть уверены. Найти слабину у Путина не составило особого труда. В это трудно поверить, но кристально честный кагэбэшник до этого никогда и ничего не крал. Поэтому ему приказали делать то, чего он никогда в жизни не делал – воровать без остановки (в сентябре 1991 года Путин был переведен в внешнеэкономический отдел мэрии). Наворованного за годы работы в Питерской мэрии хватило на сотни томов уголовного дела. Это на тот случай, если карманный черт вдруг усовестится. По этому поводу много чего написано, а затем снято. Одно из них журналистское расследование Анастасии Кириленко и Александра Иванидзе. Фильм «Хуизмистерпутин». Но побудительной причины, по которой подполковник Путин стал вором, в фильме и близко нет. Как и нет подлинного анализа всех правил Системы.

Пока тот, за кого с меня сдирали шкуру, воровал, умерла моя бабка Зинаида. Не только у нас, у всех жителей бывшего СССР сгорели личные сбережения. Ее долгая болезнь забрала последние деньги в доме. Хоронить ее было не на что. Когда я сказал об этом духовнику, лицо его приняло возвышенное выражение.

– Бог никогда не оставляет своих детей! Поезжайте. Все управится!

Ему было бесполезно говорить, что сам третий год живу в полной нищете и придется делать новые долги, которые нечем отдать. Пришлось ехать.

Рассказ моей матери. Все дни перед смертью мама мучила меня только одним вопросом.

– Вера! Скажи, как ты будешь меня хоронить? Ну как?

И еще просила.

– Вера! Только в полиэтилен меня не заворачивай, – зная, что денег нет даже на гроб.

Вот в один из таких тягостных дней возвращаюсь с суток домой. За ночь не присела ни разу, ноги ватные. Дома умирающая. Отчаяние и безысходность. Рядом со мной поравнялась женщина лет сорока в тунике. Одета она как-то не современно, без польской синтетики черного цвета и босоножек на босу ногу.

Вдруг чувствую, эта женщина мне говорит мысленно: «Ты только веруй! Веруй»! Мама посмотрела на нее. В глазах незнакомки жила твердая уверенность, что все будет хорошо.

Приехав, я расспросил маму, как выглядела та необычная женщина и по ее описаниям вышла мать троих девочек, замученных на ее глазах, София римская. Она часто помогает верующим, таким, кто не в состоянии найти средства на похороны.

Где-то в это время мать позвонила мне в Колобово и говорит:

– Бабка наша зависла. Ни туда ни сюда. Позвоночник распался, поворачиваю ее сама, сил уже нет.

– Мам, так убей ее! – говорю в ответ.

Она давно привыкла к моей «своеобразной» лексике, как впоследствии ее назовет мой мариупольский духовник. Не удивившись, спрашивает.

– Как?

– Очень просто. Поговори с ней. Если она согласится, пригласи священника, которому ты доверяешь. Скажи ей, что когда она будет исповедоваться, ты выйдешь на улицу. Дома тебя не будет. Иначе она так и будет лежать и лежать.