Белый Клык. Рассказы
Много миль пробежали волки в этот день. Они бежали и ночью. И следующий день застал их все также бегущими по замерзшей пустыне. Здесь не было и признака жизни. Они лишь двигались и были живыми существами в этом царстве смерти. Они лишь неутомимо рыскали в поисках других живых существ, чтобы пожрать их и тем продолжить свою жизнь.
Много долин, холмов и низин пришлось им пересечь, прежде чем их поиски увенчались успехом. Первой их добычей стал крупный лось-самец. Это была жизнь, не охраняемая ни таинственными огнями, ни летающим пламенем. Волкам были знакомы и раздвоенные копыта, и ветвистые, широкие рога, но они отбросили теперь свое обычное терпение и осторожность. Борьба была короткая, но жестокая. На лося напали со всех сторон. Он бил их рогами и разбивал им черепа сильными ударами копыт. Распарывал бока и давил, катаясь в снегу. Но участь его была предрешена, и он, наконец, упал. Волчица жадно впилась в его горло, а зубы других волков стали рвать его, когда он был еще жив и продолжал бороться.
Пищи оказалось вдоволь. Лось весил более восьмисот фунтов, и на каждую пасть досталось по двадцати фунтов мяса; в стае было около сорока волков.
Волки умели голодать, но не менее поразительно могли и есть, и вскоре от великолепного, полного сил животного остались лишь разбросанные там и сям обглоданные кости.
Теперь можно было отдохнуть и выспаться. Набив желудки, молодые самцы завели ссоры и драки между собою; эти ссоры продолжались все те немногие дни, пока стая не рассеялась. Голод на время кончился. Волки попали в страну, богатую дичью, и хотя они все еще охотились стаей, теперь они делали это с осторожностью, отбивая от небольших лосиных стад лишь беременных самок и больных самцов.
И вот в этой стране изобилия настал день, когда волчья стая разбилась на две, разошедшиеся в разные стороны. Волчица, молодой вожак, бежавший с ее левой стороны, и кривой старик, бежавший справа, повели свою часть стаи через реку Маккензи на восток, в страну озер. С каждым днем эта стая убывала в числе. Волки разбегались парами, самец с самкой. Иногда самца-одиночку выгоняли из стаи острые зубы противников. Наконец, осталось только четверо: волчица, молодой вожак, одноглазый старик и дерзкий трехлеток.
За это время волчица стала очень свирепой. Все три ее ухаживателя носили следы ее зубов, но сами никогда не отвечали ей тем же, никогда не защищались. Они лишь подставляли плечи для наиболее жестоких укусов и, виляя хвостом и семеня, пытались смирить ее гнев. Но если по отношению к ней они были воплощенной кротостью, то друг к другу проявляли крайнюю свирепость. Трехлетний волк стал чрезвычайно отважным в своей ярости. Он бросился на кривого с той стороны, где у того не было глаза, и в клочки разорвал ему ухо. Хотя седой старик видел лишь одним глазом, но против молодости и силы он имел многолетнюю мудрость и опытность. Вытекший глаз и рубцы на морде свидетельствовали о том, как приобрел он эту опытность. Он пережил слишком много поединков, чтобы позволить себе хоть на мгновение задуматься о том, что ему нужно делать.
Драка честно началась, но нечестно кончилась. Нельзя сказать, какой она имела бы исход, если бы третий волк не присоединился к старику и если бы они вдвоем не напали на дерзкого трехлетка, которого им и удалось прикончить. Клыки его прежних товарищей рвали его с обеих сторон. Были забыты дни, когда они вместе охотились, гонялись за добычей и вместе страдали от голода. Все это было делом прошлого, теперь же о своих правах заявила любовь, всегда более жестокая и непреклонная, чем голод.
Между тем волчица, виновница драки, терпеливо сидела и наблюдала. Это был ее день. Нечасто случалось, когда шерсть у самцов поднималась щетиной, клыки ударялись о клыки, резали и рвали податливую кожу, и все из-за того, чтобы обладать ею. И трехлеток, который впервые испытал такое влечение, отдал жизнь за любовь.
Над его телом стояли соперники. Они не сводили жадных глаз с волчицы, улыбавшейся им, стоя на снегу. Но старый предводитель стаи был опытен, очень опытен как в делах любви, так и в делах битвы. Зализывая рану на плече, молодой вожак повернул голову загривком к сопернику. Своим единственным глазом старик увидел этот благоприятный случай. Стрелой он предательски кинулся на противника и полоснул клыками по горлу. Осталась длинная, глубокая рана, кровь хлынула из разорванной вены. Старик отскочил.
Молодой вожак страшно зарычал, но рычание постепенно перешло в судорожный кашель. Истекая кровью и кашляя, уже пораженный насмерть, он прыгнул на старика, но жизнь уже угасала в нем: ноги его подкосились, глаза затуманились, и последний прыжок был короток.
А волчица сидела и улыбалась. Она, по-видимому, была довольна зрелищем этой битвы, потому что это был тоже вид ухаживания в Северной пустыне, а трагедия была только для того, кто умер. Для того же, кто остался живым, это было торжеством, осуществлением желания.
Когда молодой вожак вытянулся на снегу, Одноглазый гордо направился к волчице. Его обхождение с нею было смесью торжества и осторожности. Он простодушно ждал сопротивления с ее стороны и так же откровенно удивился, когда она не оскалила на него зубы. Впервые волчица встретила его ласково. Она обнюхалась с ним и даже начала прыгать вокруг него, играя с ним, совсем как щенок.
А он, забыв свой почтенный возраст и мудрую опытность, вел себя так же игриво и даже еще более глупо. Побежденные соперники и кровью написанная на снегу повесть любви были забыты; раз только Одноглазый вспомнил о них, когда остановился на минуту, чтобы зализать свои раны. Тогда из его пасти вырвалось грозное рычание, шерсть на шее и на плечах поднялась дыбом, и лапы стали судорожно взрывать снежную поверхность, но в следующий момент все было забыто, и он уже бежал за волчицей, которая игриво манила его в лес.
А затем они бежали друг подле друга, как добрые друзья, пришедшие наконец к взаимному соглашению. Дни проходили, и они не расставались, вместе охотясь и деля добычу. Но некоторое время спустя волчица сделалась беспокойной. Она, казалось, искала что-то и не могла найти. Ее привлекали впадины под деревьями, и она проводила много времени, обнюхивая расселины в утесах, наполненные до краев снегом, и береговые пещеры.
Одноглазый не интересовался этими ее странностями, но послушно следовал за ней и, если ее поиски затягивались, ложился и терпеливо ждал ее возвращения.
Не оставаясь подолгу на одном месте, они блуждали, пока не вернулись к реке Маккензи; тогда они медленно направились вниз, следуя течению реки, забегая иногда для охоты на берега ее небольших притоков, но всегда неизменно возвращаясь к ней. Иногда они встречали других волков, обыкновенно парных; ни с той, ни с другой стороны не выказывалось ни дружелюбных отношений, ни радости встречи, ни желания снова собраться в стаю. Попадались им одинокие волки. Обычно это были самцы, настойчиво желавшие присоединиться к Одноглазому и его подруге. Одноглазый раздражался, и, стоя плечо к плечу с ним, волчица тоже щетинилась и скалила зубы; тогда навязчивый волк отступал, поджимал хвост и продолжал свой одинокий путь.
Раз лунной ночью, когда они пробегали по тихому лесу, одноглазый волк внезапно остановился. Его морда задралась, хвост замер в напряжении, ноздри расширились, нюхая воздух. Одну лапу он даже поднял на манер собаки. Он тревожно втягивал воздух, силясь определить опасность, которую сулил непонятный запах.
Потянув носом, волчица уверенно побежала дальше, подбадривая старика. И хотя он последовал за нею, но все еще нерешительно. Волчица осторожно вышла на край широкого открытого пространства между деревьями. Несколько времени она оставалась там одна. Потом Одноглазый, ползя на брюхе, весь насторожившись, присоединился к ней. Они стояли рядом, наблюдая, прислушиваясь и принюхиваясь.
До их слуха донеслись звуки собачьей драки, гортанные крики мужчин, пронзительные голоса ругающихся женщин и плач детей.
Среди очертаний больших вигвамов, сделанных из кож, трудно было рассмотреть что-нибудь, кроме пламени костров, поминутно заслоняемого двигавшимися фигурами, да еще и дыма, медленно поднимавшегося в спокойном воздухе. Однако ноздри волков ловили тысячи запахов индейского лагеря, которые ничего не говорили Одноглазому, но были хорошо знакомы волчице. Ею овладело странное возбуждение, и она втягивала и втягивала ноздрями воздух все с большим наслаждением. Одноглазый сомневался, обнаруживал признаки страха и сделал попытку уйти. Волчица обернулась, ткнулась мордой в его шею с целью ободрить его и снова стала смотреть на лагерь. Опять жадность засветилась в ее глазах, но это была не жадность голодного зверя. Она вся дрожала от желания пробраться в лагерь, поближе к огню, вмешаться в драку с собаками, побродить между людьми, увертываясь от их неосторожных ног.
Одноглазый нетерпеливо топтался около нее; но ее уже охватило прежнее беспокойство и настойчивое желание найти то, что она так упорно искала. Она повернулась и не спеша побежала в лес, к большому облегчению Одноглазого, который бежал впереди нее, пока они снова не очутились под защитой деревьев.
Скользя бесшумно, как тени в лунном свете, они напали на тропинку, протоптанную в снегу. Оба носа немедленно уткнулись в снег. Следы были свежие. Одноглазый осторожно побежал по ним вперед, его подруга не отставала, и вскоре оба неслись своей широкой, мягкой, как снег, побежкой. Одноглазый рассмотрел что-то, смутно белеющее среди белого пространства. Его скользящая побежка была всегда невероятно быстра, но ничто не сравнилось бы с той быстротой, с какою он летел теперь. Он различал какой-то белый комок, прыгающий впереди и притягивающий его с необъяснимой силой.
Они бежали по узкой полянке, окаймленной по сторонам зарослью молодых елей. Сквозь деревья виднелся проход на прогалину, залитую лунным светом. Одноглазый быстро настигал спасающийся от него белый предмет. Он приближался прыжок за прыжком. Вот он уже настиг. Еще прыжок, и его зубы схватят добычу. Но прыжка не последовало. Прямо перед его глазами белый предмет взлетел высоко в воздух. Он оказался зайцем, который и носился в какой-то фантастической пляске над его головою, не падая на землю.
Отскочив назад, Одноглазый зафыркал в испуге, припал на снег и притаился, рыча на страшный и непонятный предмет. Но волчица хладнокровно прошла мимо него, с минуту примеривалась, прыгнула, и ее зубы щелкнули с металлическим звуком. Она прыгнула еще и еще. Одноглазый медленно приподнялся и наблюдал за нею. Теперь он выказывал неудовольствие, видя ее неудачу, и сам сделал сильный прыжок вверх. Он схватил зубами кролика и притянул его за собою к земле. И в ту же минуту над ним раздался оглушительный треск, и он с изумлением увидел наклоняющуюся молодую елку, готовую его ударить. Его челюсти разжались; он отскочил, чтобы избежать непонятной опасности; обнажил клыки, в горле его заклокотало рычание, шерсть встала дыбом от ярости и страха. В этот миг молодое деревце выпрямило свой гибкий ствол, и заяц снова подскочил и заплясал в воздухе.
Волчица рассвирепела. В наказание она впилась клыками в плечо Одноглазого, а он, испуганный этим неожиданным нападением, яростно полоснул волчицу зубами по морде. Это стало неожиданностью для нее, и она в свою очередь, рыча от негодования, накинулась на Одноглазого. Он понял свою ошибку и старался умилостивить ее; но волчица продолжала кусать его; оставив попытки защититься, он только увертывался, пряча от нее голову и подставляя под укусы плечи.
Тем временем заяц все плясал в воздухе. Волчица села на снег, и Одноглазый, напуганный ею еще больше, чем таинственным деревцем, опять прыгнул за кроликом. И когда он опускался, держа кролика в зубах, он не сводил единственного глаза с елки. Как и прежде, деревце нагнулось вслед за ним до земли. Он съежился в ожидании неминуемого удара, ощетинился, но не выпускал из пасти зайца. Удара не последовало. Деревце оставалось согнутым над Одноглазым. Если двигался он, двигалось и оно, и тогда он ворчал на дерево сквозь сжатые зубы; если же он оставался неподвижным, оставалось спокойным и дерево, из чего он заключил, что безопаснее оставаться неподвижным. Однако теплая заячья кровь казалась ему очень вкусной.
Наконец волчица вывела его из затруднения. Она взяла у него зайца, и в то время, как деревце угрожающе качалось над нею, она спокойно отгрызла заячью голову. Деревце сразу выпрямилось и после этого более не пугало их, оставаясь в том положении, в котором природа указала ему расти. Тогда волчица и Одноглазый сожрали вместе добычу, которую таинственное деревце поймало для них.
Много было еще следов и прогалин, где зайцы висели в воздухе, и пара волков отыскала их все, причем волчица указывала дорогу, а старый одноглазый волк следовал за ней, наблюдая и учась у нее, как обкрадывать западни. Это знание должно было впоследствии сослужить ему хорошую службу.
Глава 2
Логовище
Двое суток волчица и Одноглазый бродили около стоянки индейцев. Он беспокоился и трусил, но лагерь привлекал его подругу, и она не хотела уходить. Но, когда однажды утром раздался выстрел и пуля ударилась о дерево в нескольких дюймах от Одноглазого, волки больше не колебались и большими прыжками быстро покинули опасное место. Все же за эти два дня путешествия далеко уйти им не удалось. Волчица все с большей настойчивостью продолжала свои поиски. Она очень отяжелела и не могла долго и быстро бежать. Однажды, преследуя зайца, которого раньше поймала бы очень легко, она упустила его и легла отдыхать.
Одноглазый подошел к ней; но, когда он слегка дотронулся мордой до ее шеи, она неожиданно набросилась на него с такой яростью, что он опрокинулся на спину и в этом смешном положении старался увернуться от ее зубов. Ее характер стал еще раздражительнее, волк же сделался еще терпеливее и заботливее.
Наконец волчица нашла то, что с таким упорством искала. Нашла в нескольких милях вверх по течению потока, который летом вливался в Маккензи, а теперь промерз до дна и представлял сплошной лед. Волчица тяжело тащилась позади Одноглазого, отстав на значительное расстояние, и здесь заметила обрывистый высокий глинистый берег. Она свернула в сторону. Весенние ливни и тающие снега подмыли берег, и в одном месте образовалась небольшая пещера.
Волчица остановилась у входа в пещеру и внимательно осмотрела склон. Затем она побежала то в одну, то в другую сторону вдоль берега, пока не нашла место, где обрыв значительно понижался. Вернувшись к пещере, она вползла в нее. Ей пришлось проползти около трех футов, затем стены пещеры расширились и стали выше, образуя небольшое закругленное пространство около шести футов в диаметре. Головой она почти касалась потолка, но в пещере было сухо и уютно. Она тщательно обследовала ее, в то время как вернувшийся Одноглазый стоял у входа и терпеливо наблюдал за нею. Опустив голову, она нюхала землю, затем повернулась на месте несколько раз и улеглась с усталым вздохом головой к входу. Заинтересованный Одноглазый посмеивался над ее проделками, и волчице было видно, как он, загораживая собою свет, добродушно помахивал у входа хвостом. Она прижала уши, раскрыла пасть и высунула язык, выражая всем своим видом спокойствие и удовлетворение.
Одноглазому сильно хотелось есть. Он заснул у входа в пещеру, но сон его был тревожен. Он часто просыпался и прислушивался к окружающему миру, где снег ярко сверкал под лучами апрельского солнца. Сквозь дремоту он различал слабое журчание скрытых ручейков. Солнце снова появилось на небе, и вся пробуждающаяся природа Севера слала волку свой призыв. Жизнь возрождалась. В воздухе чувствовалось дыхание весны, дыхание пробуждающейся природы, поднимающихся в деревьях соков, почек, сбрасывающих оковы льда.
Одноглазый бросал беспокойные взгляды на свою подругу, но та не выказывала ни малейшего желания покинуть свое логовище. В воздухе пронеслось несколько снегирей. Волк было поднялся, но оглянулся на волчицу, снова улегся и задремал.
Пронзительное жужжание потревожило Одноглазого. Он сонно обмахнул несколько раз лапою морду и проснулся. Комар, жужжа, опустился на кончик его носа. Это был вполне взрослый представитель своего рода, пролежавший, окоченев, в трещине сухого дерева всю зиму и теперь оживший на солнце. Одноглазый не мог, наконец, противиться зову мира. Кроме того, ему сильно хотелось есть.
Он подполз к волчице с целью убедить ее подняться, но она зарычала на него, и он отправился один. От ярких лучей снег сделался рыхлым, и бежать по нему стало трудно. Одноглазый пошел по замерзшему ложу потока, где в тени деревьев снег был еще тверд. Проблуждав часов восемь, он вернулся в сумерках к волчице еще более голодный, чем раньше. Он не раз видел дичь, но не мог поймать ее, проваливаясь в тающем снегу, в то время как зайцы легко скользили по нему.
У отверстия пещеры Одноглазый остановился в беспокойстве: оттуда доносились слабые странные звуки, как будто знакомые ему, но не похожие на голос волчицы. Он пополз осторожно внутрь, но был встречен угрожающим ворчанием. Он не особенно смутился, однако не решился ползти дальше, хотя новые звуки, слабые, похожие на заглушённое всхлипывание, все еще интересовали его.
Волчица опять сердито заворчала, и он, свернувшись, заснул у входа в пещеру. Когда настало утро и тусклый свет проник в логовище, он опять захотел узнать причину смутно знакомых звуков. Теперь в рычании волчицы была какая-то новая нота ревности, и ему пришлось держаться на почтительном расстоянии. Тем не менее ему удалось разглядеть под ее протянутыми лапами пять странных маленьких живых комков, слабых, беззащитных, слепых и издающих тихие жалобные звуки. Он был удивлен. Хотя не первый раз случалось это в его долгой, богатой событиями жизни, но всякий раз он удивлялся.
Его подруга смотрела на него с беспокойством, ворчала, а временами, когда ей казалось, что он приближался слишком близко, ее ворчание переходило в грозное рычание. Ей не приходилось убедиться на собственном опыте, что волки-самцы могут пожирать свое беззащитное потомство, но инстинкт, этот коллективный опыт всех матерей-волчиц, говорил ей, что такие вещи случаются. И страх заставлял ее не подпускать Одноглазого к волчатам.
Впрочем, опасности не было. Старый волк также чувствовал в себе волю инстинкта, перешедшего к нему от отцов. Он не мог объяснить его себе, но чувствовал каждой частицей своего тела и в силу этого внутреннего веления повернулся хвостом ко вновь рожденному потомству и отправился за пищей для него.
В пяти-шести милях от логовища поток разделялся на рукава, поворачивавшие под прямым углом к горам. Здесь, следуя по левому рукаву, Одноглазый напал на чей-то след, обнюхал его и нашел столь свежим, что он только посмотрел в ту сторону, где след исчезал, а сам благоразумно повернул обратно и пошел по правому рукаву. Следы были гораздо крупнее его собственных, и он знал, что там, куда они ведут, мало надежды на добычу.
Пройдя полмили, он чутко уловил, как чьи-то зубы грызут дерево. Он неслышно подкрался и увидел дикобраза, стоящего у дерева и грызущего кору. Одноглазый приближался осторожно, но без особой надежды. Он знал этих зверьков, хотя не встречал дикобразов так далеко на севере и никогда еще за всю свою долгую жизнь не пробовал их мяса. Но долголетний опыт научил его надеяться на благоприятный случай, а потому он продолжал двигаться к дикобразу. Ведь никогда нельзя сказать заранее, каков будет исход борьбы с живым существом.
Дикобраз свернулся в клубок, во все стороны растопырив длинные острые иглы, и нападение на него представлялось теперь делом немыслимым. В молодости Одноглазый однажды попробовал обнюхать такой же совершенно безобидный по виду клубок из игл и внезапно получил удар хвостом по носу. Одна игла застряла и оставалась торчать в его носу несколько недель, причиняя жгучую боль, пока не вышла из раны вместе с гноем. Поэтому Одноглазый лег, свернувшись в удобном положении и держа нос на приличном расстоянии от хвоста дикобраза, притаился и выжидал совершенно спокойно. Как знать? А вдруг дикобраз развернется, и тогда ловким ударом можно распороть нежное, не покрытое иглами тело. Но через полчаса Одноглазый поднялся, злобно зарычал на неподвижный клубок и потрусил дальше. Ему случалось и прежде ждать попусту при таких же обстоятельствах, а потому не хотелось зря тратить время. И он побежал дальше по правому рукаву потока. День приходил к концу, а охота не удавалась.
Проснувшийся инстинкт отцовства властно овладел им. Да, он должен найти пищу. К вечеру Одноглазый наткнулся на глухаря. Он вышел из чащи и очутился прямо перед глупой птицей. Она сидела на пне, не далее шага от его носа. Оба увидели друг друга. Птица хотела взлететь, но он ударом лапы сбил ее на снег, прыгнул к ней и поймал зубами, когда она бежала, пытаясь подняться в воздух. Как только его зубы вонзились в нежное мясо и хрупкие кости, он, естественно, начал есть птицу, но тут же вспомнил нечто и отправился к пещере, неся птицу в зубах.
Уже пробежав с милю своей бесшумной проворной побежкой, он снова наткнулся на отпечаток лап, большие следы которых видел ранним утром. И так как следы шли его дорогою, он решил, что лучше идти по этим следам, чем на каком-либо повороте потока встретить того, кто оставлял их. Он только что высунул голову за угол утеса, откуда начинался спуск к потоку, как его глаз заприметил нечто, заставившее его проворно отползти назад. Это был тот, кто оставлял большие следы: огромная рысь-самка.
Она лежала там же, где раньше лежал и он, – перед свернутым в плотный клубок дикобразом. И если Одноглазый раньше был крадущейся тенью, то теперь он сделался, можно сказать, призраком этой тени, до того он весь припал к земле, и пополз, описывая круг с подветренной стороны, к безмолвной и неподвижной паре этих зверей.
Он залег в снег, положив глухаря подле себя, и сквозь иглы низкорослой сосны внимательно наблюдал за игрой жизни, происходившей перед его глазами: за выжидающей рысью и за выжидающим дикобразом, за каждым из них, борющимся за жизнь; смысл этой игры заключался для одного из участников в том, чтобы съесть, а для другого – в том, чтобы не быть съеденным. Между тем Одноглазый, лежа в снегу, тоже принимал участие в этой игре, ожидая от капризного случая, что он поможет добыть мясо, нужное ему, чтобы жить.
Прошло полчаса, прошел час, и ничего не происходило. Клубок из игл как бы окаменел, рысь казалась мраморным изваянием. Одноглазого можно было бы принять за мертвого. Однако все трое жили напряженной жизнью, и вряд ли кто из них когда-либо чувствовал себя более живым, чем теперь, при этой кажущейся окаменелости.
Но вот Одноглазый слегка подался вперед и стал всматриваться с возрастающей зоркостью. Что-то случилось. Дикобраз, наконец, решил, что его враг ушел. Медленно, осторожно начал он развертывать свою непроницаемую броню. Медленно-медленно ощетинившийся иглами клубок расправлялся и растягивался. Одноглазому в роли наблюдателя приходилось только облизываться при виде того, как невдалеке раскрывается живое мясо, точно готовое угощение. Не успел еще дикобраз вполне развернуться, как заметил врага. В это мгновение рысь ударила его. Удар был быстр, как молния. Лапа с острыми когтями, искривленными, точно у птицы, скользнула под нежный живот и разодрала его. Если бы дикобраз развернулся больше или если бы он не заметил врага за секунду до удара, лапа выскользнула бы без повреждения, но боковым ударом хвоста он успел вонзить свои иглы в лапу в тот миг, как она отдергивалась.
Все произошло одновременно: удар, ответный удар, предсмертный визг дикобраза, крик внезапной боли большой изумленной кошки. Одноглазый в возбуждении даже высунулся наполовину, насторожив уши и вытянув хвост. Рысь обезумела. Она дико прыгнула на зверя, причинившего ей такую боль. Но дикобраз, визжа и хрюкая, с разодранными внутренностями, старался свернуться в свой защитный клубок и снова ударил ее хвостом, и снова большая кошка взвыла от боли и изумления. Она стала отступать, фыркая и чихая; ее нос был утыкан иглами, как подушка для булавок. Она терла нос лапой, пытаясь сбросить жгучие, как огонь, занозы, совала его в снег, терла о ветки и от безумной боли и страха непрерывно металась взад, вперед и в стороны.
Она не переставая чихала и судорожно дергала своим коротким хвостом. Но вот ее метания приостановились, и на минуту она утихла. Одноглазый следил за ней. И даже он вздрогнул от страха, и шерсть на его спине поднялась дыбом, когда рысь вдруг взвилась высоко в воздух и испустила долгий и мучительный вой. Затем она умчалась, завывая и подняв кверху хвост. И не раньше, чем вдали смолк ее визг, Одноглазый осмелился выйти из засады. Он шел так осторожно, как будто под ним был не снег, а ковер из игл дикобраза, готовых пронзить его мягкие лапы. Дикобраз встретил его, яростно визжа и оскаливая длинные зубы. И хотя ему опять удалось свернуться, это был уже не прежний плотный клубок, потому что его мускулы были порваны, он был почти наполовину разодран и истекал кровью.