Неопалимая

Пока я смотрела, мое внимание привлекла одна женщина из толпы. Она прижала к себе ребенка и перекрестилась. На ее руке ярко выделялась темная метка скверны.

Эти люди, должно быть, бежали из своих домов, что означало, мы проезжаем через Ройшал. Я слышала истории о том, как семьи покидали свои деревни, спасаясь от духов и одержимых солдат, но сколько бы времени ни прошло с момента нападения на Наймс, ситуация явно ухудшилась.

Подняв один из тяжелых браслетов, я задрала рукав. Раны, оставленные освященной сталью моего кинжала, зажили, превратившись в бледные розоватые полосы. Я пробыла в беспамятстве по меньшей мере неделю.

– Очистить дорогу! – снова раздался голос. – Дайте нам проехать, властью Ее Святейшества Божественной!

Я сдвигалась до тех пор, пока в поле зрения не появился владелец голоса, восседающий перед дормезом на великолепном сером жеребце. На его черных одеждах не виднелось ни следа грязи.

Лица, обращенные в его сторону, выражали одновременно и страх, и отчаянную надежду. Мое внимание привлек мужчина, спорящий со своей семьей. Мысленно я умоляла его не совершать того, что он собирался сделать, но он выскочил на дорогу и побежал трусцой, стараясь не отставать от жеребца. На фоне сурового великолепия всадника крестьянин выглядел грязно и неопрятно.

– Пожалуйста, Ваша Светлость, нас изгнали из наших домов и развернули на мосту в Бонсанте…

Высокая золотоволосая фигура медленно повернулась и взглянула на него сверху вниз, пока тот бессвязно продолжал говорить, не подозревая о нависшей опасности.

– Мы держим путь на север. Ходят слухи о святой в Наймсе. Говорят, в бою она использовала реликвию святой Евгении и одолела целый легион духов… И что у нее есть шрамы, что мы узнаем ее по шрамам. Прошу вас, скажите, это правда?

Вместо ответа всадник сделал едва заметный жест. Мужчина упал на колени, словно сраженный топором. В толпе кто-то закричал. Когда дормез подъехал ближе, я увидела, что лицо мужчины исказилось от мучительного чувства вины, а сам он беспомощно цепляется за булыжники на дороге.

– Простите меня, – всхлипывал он снова и снова, пока повозка с грохотом проезжала мимо, обдавая его грязью из-под колес.

С тех пор, как я видела его в последний раз, священник изменился. Бледное, властное лицо застыло холодной твердостью мрамора, а под глазами залегли черные тени синяков. Он держался в седле прямо и неподвижно, словно боясь потревожить рану, скрытую под одеждой. На шее на цепи висела реликвия святой Евгении, опалы реликвария неистово сверкали в свете угасающего дня.

Мужчина на земле не узнал ее. Он понятия не имел, что реликвия находится прямо перед ним или что человек, которого они ищут, закован в цепи внутри дормеза, следующего мимо них в противоположном направлении.

По воле случая священник в этот момент обернулся, и наши взгляды пересеклись сквозь прутья решетки. Его руки крепко сжали поводья. Не выказав ни единой эмоции, он пришпорил своего коня и скрылся из виду.

Клирик Леандр. Так назвал его служка. Я не смогла забыть, что он говорил прямо перед тем, как использовал на мне свою реликвию. Так же пыталась убедить себя и по поводу кандалов, дормеза и замков на двери. «Это для твоего же блага».

– Восставший, – сказала я в темноту. Ответа не последовало.

Часами я пыталась дозваться его. Опустилась ночь, и мы наконец-то миновали последние повозки беженцев. Но лучше от этого не стало – за окном потянулись брошенные деревни, крыши чернели на фоне темнеющего неба. Незапертые двери домов болтались на петлях, а улицы были завалены мусором и изредка – трупами. Я знала, что священник тоже должен их видеть, но дормез не сбавлял хода.

Никто не собирался освящать эти тела. А значит, вскоре их души восстанут в виде духов.

После этого я поняла: что бы ни происходило в Ройшале, Круг не мог этого остановить. Возможно, сначала они посылали солдат на помощь, но те лишь становились одержимыми и убивали еще больше людей, что означало больше духов, и затем еще больше солдат, необходимых для сражения с этими духами, и еще больше обращенных. Все становилось только хуже.

– Восставший, – вновь попыталась я.

Тишина.

В конце концов мы сделали остановку, чтобы сменить лошадей. Я мало что увидела, потому что вскоре после того, как дормез остановился, по стенам разнесся мучительный скрежещущий звук, возвещающий о закручивании лебедки. Как только цепь натянулась, прижав меня к полу, кто-то просунул в щель в нижней части двери тюремный горшок и жестяную кружку с водой. Я воспользовалась и тем, и другим, а затем подтолкнула ботинком обратно к щели. Рука, достававшая их, была облачена в перчатку из освященной стали. Через несколько мгновений мы вновь начали движение. Попытавшись забыть о неудобствах, я закрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Это было нелегко, так как карета подпрыгивала на каждой кочке, заставляя мои зубы клацать, а цепь звенеть. Я сконцентрировалась на том, чтобы вспомнить, что ощущал Восставший – бурлящую тьму, кипящий гнев, уколы раздражения и скупого одобрения – пьянящий прилив его силы, текущей сквозь меня.

Вот. Присутствие таилось глубоко в моем сознании, словно оброненная на дно колодца монетка. Он не шевелился. Осторожно я представила, как мысленно тыкаю его палкой.

– Прекрати, – слабо прошипел Восставший. – Это больно.

Мои глаза распахнулись.

– Что с тобой произошло? – требовательно спросила я.

– Это все ты, – ответил он. – Но сейчас… оковы, что на тебе надеты. Это Старая Магия. Созданная для меня… для Восставших.

Меня пронзил ужас. Пульс участился, я подняла тяжелые, звенящие кандалы и изучила их в оранжевом свете, пробивавшемся сквозь перегородку, что отбрасывал фонарь, качающийся снаружи. Медленно мое сердцебиение успокоилось. Восставший должен был быть в замешательстве. Оковы выглядели старыми, но гравировка…

– Это святые символы, – объяснила я.

– Как скажешь, монашка.

Я ожидала, что он будет спорить со мной. Вместо этого его голос звучал безразлично, подавленно. По какой-то причине мне это не нравилось. Я почти пожалела, что разбудила его.

– Мне нужно поговорить с тобой. – Я придвинулась обратно к окну, чтобы у Восставшего был вид на проплывающий мимо ночной лес. – Мне необходимо знать, что там происходит.

– Откуда мне знать? Я был заключен внутри затхлой старой реликвии последнее столетие. – Наконец я уловила нотки раздражения в его слабо звучащем голосе. – Ты просто глупа, раз пытаешься что-то узнать у меня.

Возможно, так и было, но в тот момент у меня не было лучших вариантов. Даже если бы он мне солгал, я могла узнать что-то полезное.

– Ты ничего не чувствуешь?

Ответом мне послужило лишь колючее молчание. Скорее всего, кандалы слишком сильно подавляли его способности.

Разочаровавшись, я начала отворачиваться от решетки – и тут кое-что привлекло мое внимание. Во тьме леса расцвел дрожащий свет. За ним, подобно призрачным свечам, зажженным невидимой рукой, последовали другие огни. И они продолжили появляться, распускаясь перед дормезом и освещая лес своим бледно-серебристым сиянием. Мне показалось, будто мы присоединились к одной из легендарных похоронных процессий Шантлера, во время которых на улицах зажигались тысячи молельных свечей, чтобы проводить скорбящих на их пути.

Но огни принадлежали виспам, духам Первого Порядка, что просыпались, когда мы проходили мимо, потревоженные жизнью и движением повозки. Виспы восставали из душ умерших детей и являлись единственным видом духов, которые были абсолютно безвредны. Даже тени вызывали головную боль и недомогания, если собирались в достаточно большом количестве – но никто ни разу не пострадал от виспов.

Расцветало все больше и больше огней. Я никогда не видела их столько в одном месте. В воображении возникли худые, испуганные лица на обочине дороги, тела, брошенные в городах. Дети умирали. Они умирали без благословения, в таком количестве, какое я не могла представить.

– Монашка. – Голос Восставшего звучал настойчиво. Не уверена, как долго он пытался привлечь мое внимание. – Этот металл освящен. Монашка? Ты слушаешь?

Я почувствовала странное покалывание в ладони и поняла, что прижала ее к решетке. Когда я отняла руку и взглянула на нее, Восставший пропустил по ней волну дрожи.

– Ты калечишь себя! – прошипел он.

– Нет.

Вот как это обычно выглядит. Я показала ему другую руку: шрамы, опутывающие ее паутиной, блестевшие в тусклом оранжевом свете дормеза.

Наступило долгое молчание. Восставший, должно быть, не замечал моих рук, пока они были покрыты кровью, в часовне. Я ожидала, что он станет насмехаться надо мной, но он лишь произнес странным тоном:

– Теперь волдыри появятся. Не делай так больше.

– Не буду, если ты поможешь мне, – ответила я.

Он замолк, пораженный. Затем его ярость взвихрилась подобно буре – черное рычащее облако обиды и злобы. Но он не мог ничего сделать, пока мое тело было в кандалах. Я почувствовала, как его гнев бессильно разбивается о меня и затихает словно отхлынувшая волна.

– Выгляни в окно, – бросил он, сдаваясь. – Если я и смогу что-то ощутить, то только через твои жалкие человеческие глаза.

– Мы движемся на юг через Ройшал, – объяснила я, снова повернувшись к перегородке. – Встретили множество беженцев.

Вкратце я поведала о некоторых подробностях, которые заметила, – например, о следах скверны и трупах в деревнях.

– Я слышала рассказы в Наймсе, но все хуже, чем предполагала – и быстро становится еще хуже.

Я ощущала, как Восставший осматривается. Он не пытался контролировать движения моих глаз, но я чувствовала странную удвоенную настороженность, пока он делил их со мной, и каким-то образом знала, что он замечает больше, чем была способна увидеть я сама. Его внимание привлекла вспыхнувшая в отдалении серебряная линия. Лунный свет отразился от широкой ровной ленты, извивающейся по холмам.

– Это, должно быть, то, что вы, люди, зовете Севр, – пробормотал он про себя. – Всегда ненавидел эту реку… Такой широкий участок проточной воды трудно пересечь даже Восставшим…

Он замолчал, оглядываясь по сторонам, чтобы разглядеть что-нибудь еще.

– Ну, я не вижу ничего полезного, – сообщил он мне наконец с каким-то неприятным весельем. – Печально.

Медленно я подняла руку к решетке.

– Стой! Ладно! Будь по-твоему, монашка. Есть одна вещь, которую я знаю наверняка. Нападение, которое мы отбили, – духи нацелились на ваш монастырь не случайно, и даже не для того чтобы убить нескольких монашек, как это ни прискорбно. Они были посланы туда, чтобы уничтожить мою реликвию.

Я резко села, выпрямившись.

– Что?

– Мне нужно говорить медленнее, чтобы твой жалкий мясной мозг не отставал? Они были посланы туда, чтобы уничтожить мою реликвию. Почти наверняка потому, что я был ближайшим достаточно сильным существом, чтобы остановить их.

В моем животе разверзлась яма. «Посланы туда», – утверждал Восставший. Что-то отправило их в Наймс, как командующий управляет армией. Я вспомнила, как одержимые привязали своих лошадей к монастырским воротам, взаимодействуя друг с другом так, словно выполняли отданный приказ.

Я набралась смелости.

– Яростный…

– Это был не Яростный. Яростные – одиночки по своей природе; он не стал бы вмешиваться, если бы кто-то его не заставил. И кто-то сделал это силой – от этих духов смердело Старой Магией.

– Это невозможно.

– Ты просила моей помощи. Не моя вина, если тебе не нравится то, что я говорю.

– Старая Магия не применялась уже сотни лет. Это чушь.

– Как и болтовня с Восставшим, но ты, похоже, прекрасно справляешься с этим. – Его голос сочился сарказмом.

– Я не это имела в виду. – В горле пересохло. – Никто не стал бы заниматься Старой Магией после Скорби. Никто не был бы так…

– Глуп? Если на что я и могу всегда положиться, так это на ободряющую вечность человеческого идиотизма. Дай твоему виду столетие или чуть больше, и они с радостью повторят те же самые ошибки, что едва не уничтожили их всех несколькими поколениями ранее. Духи смердели Старой Магией; это все, что я знаю. Что ты будешь делать с этой информацией, зависит только от тебя.

Я молча уставилась в окно, наблюдая, как сверкают среди деревьев виспы. Восставший ошибся насчет кандалов. Может быть, заблуждался он и насчет всего остального?

Но что, если это было не так?

Круг потратил десятилетия после Войны Мучеников на то, чтобы очистить Лораэль от всех следов Старой Магии. Даже после того, как война была выиграна – духов изгнали обратно, а семерых Восставших заключили в тюрьмы – причина Скорби осталась. Оставь все как есть, и это может произойти вновь или перерасти в еще большую катастрофу.

Самое страшное в Скорби было то, что она возникла случайно. Король Воронов так сильно боялся смерти, что усомнился в обещаниях Госпожи о загробной жизни. Он попытался провести ритуал, дарующий бессмертие, но вместо этого по неосторожности разрушил врата Посмертия. Тем самым он даровал земное существование всем, кто уже перешагнул этот предел. То же бессмертие, в своем роде ужасное небытие, проклятая полужизнь. Таково было зло Старой Магии. Она издевалась над теми, кто прибегал к ней, воплощая их желания самым худшим способом, который только можно себе вообразить.

Может, Восставший не был сбит с толку, а пытался обмануть меня. Но ему нет выгоды лгать. Мы были врагами, ставшими товарищами по несчастью, скованными одной цепью.

И если он прав…

– Предположим, ты говоришь правду. Зачем кому-то заставлять духов нападать? Какую пользу это принесет им?

– Зачем люди вообще что-то делают? – огрызнулся он в ответ. – Ты гораздо лучше меня можешь ответить на этот вопрос.

Я не была в этом уверена. Уже сейчас мне казалось, что с Восставшим легче вести беседу, чем с Маргаритой или Франсин. Решив не озвучивать эту удручающую мысль вслух, я взглянула на свои кандалы.

– После того как тебя изгонят из меня, что с тобой будет?

Ответ казался очевидным.

– Твоей реликвией будет владеть кто-то другой, да? Кто-то, кто имеет подготовку и сможет вернуться сюда и остановить все это.

Он долгое время не отвечал. У меня появилось плохое предчувствие.

– Сколько лет было претендентке, которая умерла в вашей крипте? – спросил он.

Претендентка – он уже использовал это слово для описания сестры Жюльенны прежде.

– Я не знаю. Она была стара. – Перед глазами всплыл ее образ, шаркающий по катакомбам, похожим на паутинку волос, свисавших до пояса. – По меньшей мере восемьдесят.

Я ощутила странную боль со стороны Восставшего, укол какой-то безымянной эмоции, быстро подавленной.

– Возможно, она была последней. Не думаю, что Круг по-прежнему готовит для меня сосуды. Последние два – или три – были почти бесполезны. Подозреваю, что со временем знания о том, как владеть мной, были утрачены.

Я понятия не имела, когда в Лораэле в последний раз использовали высшие реликвии. Сотни лет назад, возможно, больше. Со временем необходимость в них отпала. Круг мог счесть, что подготовка новых претендентов не стоила риска.

Если не было никого другого…

– Эти люди двигались на север из-за меня, – услышала я свои слова. – Они прознали о том, что произошло в Наймсе, и думают, что я могу им помочь. Они думают, что я святая.

– Возможно, они правы. Ты достаточно мерзкая и раздражающая. Насколько могу судить, это одно из требований.

Я едва слышала, что он бормочет. «Такова воля Госпожи». Так сказала мне сестра Жюльенна в крипте. Что, если она имела в виду не только спасение монастыря? Это не казалось совпадением: люди нуждались в помощи, а я была здесь, проезжая мимо них, единственный человек в Лораэле, который владел высшей реликвией за последние несколько веков.

Но я не была святой. Меня даже не обучали. Я отрывками помнила несколько последовавших после битвы дней, но этого было достаточно, чтобы понять, что Восставшему по меньшей мере удалось частично завладеть моим телом. А без усилий сестер он уже взял бы контроль надо мной полностью. Сделай он это, и последствия были бы катастрофическими. Я ощущала его жестокие намерения так, словно они – мои собственные. Он без раздумий умертвил бы сестер.

В моих воспоминаниях преобладала еще одна его эмоция, более сильная, чем ярость, обида и голод, – сильнее, чем все они вместе взятые.

Страх.

Я смотрела, как свет отбрасывает переменчивые узоры на стену дормеза, прокручивая в голове идею, словно лезвие кинжала, когда изучаешь его на предмет зазубрин и царапин.

– Восставший, это правда, ты сделаешь все, чтобы не возвращаться в свой реликварий? – спросила я наконец.