Я разглядел мечи вроде тех, что носили у пояса Серорук и его ученик: сталь с прожилками серебра. Длинномерные мечи, бастарды [9 - Длинный меч, предназначенный для фехтования как одной, так и двумя руками. Эфес у него короче рукояти двуручного меча, но длиннее, чем у одноручного.], секиры и боевые молоты. Но было там и более диковинное оружие, о котором я слышал лишь мельком. Колесцовые пистолеты, ружья, многоствольные пистолеты прекрасной ковки, покрытые гравюрами со строчками из Писания:
Я есмь меч, что повергает грешных. Я есмь длань, что возносит праведных. И я есмь весы, что в конце взвесят всех. Так говорит Господь.
В монастырь я влюбился с первого взгляда, но оружейная сразила меня наповал. Не забывай, вампир, ведь я рос одновременно сыном кузнеца и солдата. Упорно занимался с мечом и знал, как ковать столь прекрасное оружие. В этой кузнице трудились настоящие гении…
– Жди тут, – велел де Косте. – Ничего не трогай.
Парень скрылся за внутренними дверьми, и я услышал знакомый звон молота о наковальню. Заметил людей в кожаных фартуках, блестящие в свете горнил мускулистые руки, и от тоски по дому защемило в груди. Мне не хватало сестренки Селин, мама и даже, oui, папа. Пора было, наверное, прекратить называть его так в мыслях, но – семеро мучеников! – проще сказать, чем сделать. Всю свою жизнь я считал отцом Рафаэля Кастия, даже не догадываясь, что мой настоящий отец – чудовище.
Когда тяжелые двери закрылись за Аароном, я приблизился к длинномерным мечам, дивясь их красоте. Навершие каждого было украшено семиконечной звездой, крестовина – изображениями Спасителя, распятого на колесе, или ангелов в полете. Но серебряные прожилки в стали походили на завитки в срезе прекрасного дерева, и каждая едва уловимо отличалась от других. Я коснулся лезвия ближайшего клинка тыльной стороной ладони, за что оно вознаградило меня легкой болью и тонкой красной полосой на коже.
Острое как бритва.
– У тебя хороший вкус, – прозвучал у меня за спиной насыщенный бас.
Я испуганно обернулся и увидел молодого зюдхеймца. Проворный, словно кошка, и тихий, точно мышь, он вошел через вторые внутренние двери и теперь наблюдал за мной. Он выглядел лет на двадцать, а кожа его имела эбеновый оттенок, как и у всех его соплеменников. Татуировок он не носил, однако опаленные волосы на предплечьях и кожаный фартук выдавали в нем кузнеца. Он был высок, поразительно красив и носил короткие узловатые косички. Подойдя, он взял у меня меч.
– Кто рассказал тебе о такой проверке меча? – спросил он, кивнув на мой порез.
– Сила мечника в руке, но мастерство – в пальцах. Вот и нечего рисковать, водя ими по лезвию. Это мне сказал папа. – Тут я осекся и стиснул зубы. – То есть… тот, кого я считал папа…
Юноша кивнул, глядя на меня мягко и с пониманием.
– Как твое имя, парень?
– Габриэль де Леон, господин.
Юноша рассмеялся – да так громко и басовито, что даже у меня в груди отдалось.
– Никакой я не господин, но преданно служу Господу. Батист Са-Исмаэль, брат очага и чернопалый Серебряного ордена, к твоим услугам.
– Чернопалый?
Батист улыбнулся.
– Так выражается мастер-кузнец Аргайл. Говорят, что у тех, кто любит возиться в саду, зеленые пальцы. Поэтому у тех, кто расположен к ковке, огню и закону стали… – Он пожал плечами. Потом, вспоров клинком воздух, нежно ему улыбнулся. – У тебя острый глаз. Этот – из моих любимых.
– Здесь все ты выковал?
– Кое-что. Остальное – работа моих братьев-кузнецов. Каждый клинок в этом зале изготовлен для рекрутов вроде тебя, и в каждый создатель вкладывает частичку сердца. Потом сребросталь, откованная, охлажденная и поцелованная на прощание, ждет здесь руки владельца.
– Сребросталь, – повторил я, катая слово на языке. – Как она получается?
Улыбка Батиста сделалась шире.
– У всех нас в этих стенах есть свои тайны, Габриэль де Леон, и эта принадлежит братьям очага.
– У меня тайн нет.
– Значит, ты мало стараешься, – хохотнул он.
Сперва мне показалось, что кузнец насмехается надо мной, но в глазах его я разглядел теплоту, которая мне сразу полюбилась. Скрестив руки на груди, он оглядел меня с ног до головы.
– Значит, де Леон? Как интересно…
Батист прошелся вдоль стеллажа с оружием и чуть ли не с благоговением снял с нее один меч. Вернулся и вложил его мне в руки.
– Этого красавца я выковал в прошлом месяце. Сам не знал, для кого… до сих пор.
Я уставился на него с недоумением:
– Правда?
В моих дрожащих руках лежал прекраснейший меч: на рукояти была выкована Элоиза, ангел воздаяния, раскинувшая похожие на серебряные ленты крылья. Полосу темной стали изрезали яркие прожилки серебра, а вдоль клинка тянулась прекрасная цитата из Заветов:
Познайте имя Мое, грешники, и трепещите, ибо я хожу среди вас, аки лев среди агнцев.
Я заглянул в темные глаза Батиста, и он ответил мне улыбкой.
– Вроде бы ты снился мне, Габриэль де Леон. Твой приход сюда был предопределен.
– Боже мой, – пораженно проговорил я. – А у него… у него есть имя?
– Мечи – лишь орудия. Даже выкованные из сребростали. А человек, дающий имя клинку, лишь мечтает однажды прославить свое.
Батист огляделся и, нагнувшись ко мне, лукаво блеснул глазами.
– Я свой называю Солнечный Свет, – шепнул он.
Я покачал головой, не зная, что и сказать. Ни один сын кузнеца на земле не мечтал завладеть столь несравненным клинком, как этот.
– Я… я даже не знаю, как тебя отблагодарить.
Тут Батист помрачнел. Взгляд его устремился вдаль, затерявшись в неведомой тени.
– Убей им за меня что-нибудь чудовищное, – сказал он.
– Вот ты где… – прозвучало в этот момент.
Я обернулся и увидел Аарона де Косте, стоявшего у дверей, в которые он раньше вышел. Хмурое настроение Батиста как рукой сняло, и он широким шагом направился к Аарону, раскинув руки.
– Живой, змееныш!
Оказавшись в медвежьих объятиях, Аарон широко улыбнулся.
– Рад видеть тебя, брат.
– Ну еще бы! Это же я! – Батист отпустил Аарона и наморщил нос. – Благая Дева-Матерь, да от тебя лошадью разит. Надо бы тебе помыться.
